Два человека отправились в путь к поляне, волшебной, земляничной, где никто никогда не обманывает и не говорит плохих слов, где все живут и радуются.
И бабочки?
И бабочки.
А эти... лягушки?
А лягушки на поляне очень красивые, они умеют летать, как бабочки. Их от бабочек не отличишь совсем.
Беседуют тихо. Два человека, вытянувших два таких разных жизненных жребия. Две женщины, одна маленькая, в ярких фирменных брючках с фиолетово-розовым рюкзачком, любящая весь мир и рассчитывающая на взаимность. И другая, рано повзрослевшая, познавшая нужду, печаль и нездоровье. Разные? Нет, одинаковые. Потому что и та, и другая оказались не особенно нужными в этой жизни. Но одна не знала об этом, другая знала очень хорошо. И эти два не нужных никому человека оказались теперь очень нужны друг другу. Таня знала, что никого дороже в её жизни уже не будет. А Настя, Настя, разделила с самым дорогим ей человеком свою радостную дорогу к земляничной поляне.
Пришли. Ягоды пахнули ароматом, синие мелкие цветочки легли у ног. Девочка осторожно ступала по высокой траве, боясь ненароком раздавить ягодку.
Они собирали землянику, лежали на спине, любуясь облаками, потом устроили царскую трапезу — белый хлеб с сыром, помидоры, чай из термоса. И уже заканчивали трапезу, машина...
На их волшебную поляну въехала машина. Мама, папа, а ещё женщина в жёлтых брюках, мужчина в тёмных очках.
Вот вы где, — обрадовалась Лида, — а мы вас ищем, ищем.
Расстелили клеёнку, достали шампанское, коробку конфет, фрукты.
Наши друзья, — Лида кивнула на гостей. - Завтра уезжают в Америку, вот решили проводить их на природе...
Выпили. Разговорились. Гость в тёмных очках стал рассказывать анекдоты. Лида принесла из багажника ещё одну бутылку. Потом Андрей пошёл за хворостом - костёр, шашлыки.
Это волшебная поляна, здесь нельзя разводить костёр, - дрогнувшим голосом тихо сказала девочка.
Ну, Татьяна, глупости внушаешь ребёнку, уволю, - шутливо пригрозил Андрей.
Вы отдыхайте, а мы пойдём прогуляемся, - Таня взяла девочку за руку.
Они ушли в ближайший берёзовый лесок. Совсем рядом раздавался смех, повеяло дымком. И гуляли-то недолго. А вышли к поляне, там уже танцевали. Весело прогибаясь в такт музыке, танцевала Лида, откинув чёрные волосы, сбросив босоножки. Андрей неуклюже раскачивался из стороны в сторону, больше для порядка, чем для удовольствия. Женщина в жёлтых брюках подпрыгивала выше всех и с каждым прыжком лихо вскрикивала. Мужчина в тёмных очках был уже вовсе без очков и отплясывал почти вприсядку.
Давайте к нам, — крикнул Андрей, — Настенька, смотри, какая у тебя красивая мама...
Ты обманываешь! — крикнула в ответ девочка, - я слышала, как ты говорил Тане, что она старая и уродина...
Лида остановилась. Она быстро подбежала к Андрею и отвесила ему пощёчину. Потом подошла к Тане:
Если уж кто уродина, так это ты, — и она что есть силы толкнула Таню.
Таня не ожидала. Она упала навзничь и, прежде чем закачались над ней небеса, услышала детский душераздирающий крик:
Не трогайте мою Танечку!
Тане дали воды, помогли подняться. В стороне под одинокой сосной сидела и плакала Лида.
Всё. Тот нервный, дёрганый и некрасивый танец живота на земляничной поляне был их последним совместным танцем. Андрей отвёз в общежитие Лидины вещи, врезал новый замок и уехал в загранкомандировку. Лида не хотела никого видеть, рыдала, даже пыталась наложить на себя руки. А Таня привезла Настеньку в свою однокомнатную квартиру за городом, упросила маму — пусть поживёт...
Да пусть живёт, разве жалко?
И живёт. Андрей не показывается. Таня сама звонит иногда Лиде и говорит, что всё в порядке, пусть волнуется. Она и не волнуется. Привыкла - когда девочка с Таней, всегда всё в порядке. А совсем недавно, перед самым сном, когда Таня по привычке присела на краешек кровати к девочке, чтобы немножко поговорить, Настя грустно и очень по-взрослому спросила:
- Ты зачем меня тогда обманула? Сказала, что поляна волшебная, что там никто никогда не ругается, а дядька тот ругался, плохие слова говорил, а папа обманул маму, а мама кричала, дралась...
- Прости меня. Я перепутала. Я привела тебя на другую поляну. Давай завтра встанем пораньше и пойдём на ту, настоящую. Это далековато, но мы дойдём, мы встанем пораньше...
Я ЗВОНЮ С ФАВОРА
Вот уже третий год моя соседка, молодая бабушка, не может окрестить внучку. Родители девочки не против, сама бабушка этого просто жаждет, а всё дела да случаи. То приболел настоятель храма, которого они приглядели, то богатая крестная отъехала «за бугор», то собирается в церкви много желающих креститься, а они непременно хотят одни. Сначала я объясняла, что проблемы её надуманные, что для Таинства Крещения абсолютно не имеет значения ни храм, ни то, какой батюшка опустит в купель малыша, ни количество стоящих рядом людей. Слушает, соглашается, а в конце разговора — традиционное:
Так-то оно так. Но мне бы хотелось свою Дашку окрестить по полной программе, чтобы и в храме мы одни были, и чтобы батюшка известный, и крестик золотой...
Зато другая знакомая окрестила. И рассказывала мне:
Представляешь, не какой-нибудь там сельский священник крестил, а целый архимандрит, договорились... На видеофильм крестины засняли, придёшь, покажем.
Кажется, ничего особенного в этих разговорах нет. Действительно, как не порадеть родному человечку, постараться угодить ему, ведь для кого и живём, как не для детей и внуков. Им, нашим наследникам, лучший кусочек, лучший глоток, лучшее место под солнцем. Уже и не удивляемся, привыкли: храмы православные открыты настежь, Москва по воскресным дням, как в старые добрые времена, звонит своими сорока сороками, полки в иконных лавках ломятся от толстых серьёзных книг и популярных брошюрок. Мы неофиты, нам так хочется побольше узнать и об иконах, и о том, как держать пост, и о византийских традициях. С жадностью читаем, наверстываем и уж, конечно, стоим на стрёме, чтобы и дети наши вразумлялись, мы нехристями прожили, пусть уж у них будет другой путь. И в этом марафоне к знаниям мы малость переусердствовали.
Я бы не стала заводить этот разговор, имея за душой одну, ну две подобные истории. Но таких историй много, поэтому не считаю свой разговор преждевременным. Судите сами. Женщина пожилая, в прошлом учительница, которая только на пенсии узнала, в какую сторону открывается дверь в православном храме, не даёт проходу - помоги. И обижается, что я её просьбу не тороплюсь выполнять: а ещё православная, а ещё журналистка... Ей нужен хороший батюшка. Не какой-нибудь там юнец, а солидный, седобородый, с опытом, чтобы имел время выслушать её откровения, собранные за всю прожитую жизнь, да обстоятельно, всё по полочкам разложить. В поисках такого замечательного батюшки она пребывает уже второй год, попадаются не те. Этот слушать не хочет, у того речь неграмотная, тот молод, другой неряшлив, а третий вообще прервал её - не о том говоришь... И вот, отчаявшись, собралась она к старцу. К известному. К нему со всей России едут, с ночи записываются. Попала. А старец сразу ей регламент — две минуты.
- Что я за две минуты ему скажу? - сетует женщина. - Только имя да фамилию, да ещё сколько лет.
А старцу больше ничего и не надо. У старцев особое зрение, духовное, они в душу зрят. И здесь узрел старец самый обыкновенный, самый распространённый недуг — духовный снобизм. Высокомерное желание удовлетворить свои амбиции, начать путь к Богу с того, что не к Нему, Господу, пойти навстречу, а, устроившись поудобнее, ждать, когда Он приблизится к ней. Приехала злая, неудовлетворённая - нигде правды нет! Да, старцы сейчас, как никогда, перегружены. Да, едут к ним с тяжёлыми бедами, неразрешимыми проблемами, скорбями. А ещё - с любопытством. Все говорят, старец, прозорливый, дай съезжу, погляжу. И выдумывают проблему, не стоящую выеденного яйца. И получают за своё греховное любопытство больной щелчок по носу — две минуты!
— Помоги, устрой к старцу, — сколько раз в ответ на эту просьбу втолковывала я человеку, что не устраивают к старцу, зряшное это дело, не тот случай, со служебного входа благодать не получишь. Иди, обивай пороги старческой кельи, падай в ноги, проси и плачь. Если угодно будет Господу, допустит тебя к старцу, нет - не ропщи. Иди, просись к любому батюшке, исповедуйся, кайся, не теряй времени в поисках блатных благодетелей, кто примет, того и благодари, что не отказал.
Нет, самая крепкая любовь у нас к самим себе. И стараемся мы себя ублажить, и стараемся мы свои амбиции уважить. И просим знакомого священника поставить нас на хорошее место в храме, чтобы и видно, и слышно, и нанимаем «целого архимандрита», чтобы окрестил наше чадо, и выбираем престижную воскресную школу для внука. Недавно, Господи прости, разгневалась не на шутку. Пришёл один раб Божий в гости, и чувствую — неспроста. А он, и правда, с программой:
— Решил в отпуск на Афон смотаться, в Грецию. Так хочется отдохнуть в тишине, покупаться, порыбачить. Я слышал, там выгодно отдыхать, недорого. Монахи за постой и трапезу не берут денег.
Вот уж не сдержалась. Ты, говорю, ничего не перепутал? Там монахи ночи напролёт на коленях стоят, молятся, а днём на послушаниях спину гнут, а ты нахлебником к ним? А крест твой где? Без креста на Афон собрался?! Да там Святая Гора, каждый камушек Богородицу помнит, а ты купаться да рыбачить?
Потом стыдно стало за свой гнев. Ну откуда знает этот раб Божий про Афон? Слышал звон... Видать, до него уже побывали там такие горе-паломники, которые не молиться, а загорать на Святую Гору ездили, вот их и научили — недорого, выгодно.
- Прости, - говорю. — Поезжай лучше в Пицунду. Там тоже недорого».Да, святые обители сейчас возрождаются так стремительно, что мы не успеваем приноровить к ним свой шаг. И походкой деловой, упругой, уверенной входим туда, куда надо с повинной головой и низким поклоном. С запасом земных знаний мы идём туда, где другие, надземные законы и требования. Хорошо помню свою прошлогоднюю поездку в Санкт-Петербург. В Иоанновском монастыре у гробницы великого подвижника Иоанна Кронштадтского начинался молебен. Батюшке подавали записочки, он заглядывал в них и хмурился. Потом не выдержал:
— Есть такое понятие — духовная культура. Она ничего общего не имеет ни с театрами, ни с концертными залами, ни с цирком. Это наше ощущение Божиего присутствия в сердце, наше умение распознать его и порадоваться ему. Вот передо мной записки. Люди заказывают молебен у гробницы Иоанна Кронштадтского, а просят молитв Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Ксении Петербургской, Александра Невского. Да, это великие святые, но вы пришли к Иоанну Кронштадтскому, вы стоите у его гробницы, так и молитесь ему. Духовные законы не терпят путаницы, а духовной культуре надо учиться, мои дорогие братья и сестры.
Для меня батюшкины слова были хорошим уроком. Я мало задумывалась над тем, что в гости к святым надо приходить так, чтобы никого не обидеть. Надо уметь быть деликатным, вежливым и тонким. И как нельзя в гостях непочтительно отзываться о хозяевах, у святых в гостях наши манеры должны соответствовать «протоколу». Наверное, духовная культура - это постоянный взор в себя, всё ли во мне как надо перед оком Божиим и Его святых угодников? Не расхристан ли мой костюм, не груб ли лексикон, не суетны ли мысли? И достоин ли я вообще этого общества?
Бывая в Троице-Сергиевой Лавре, без конца слышу, как люди, заказывая экскурсии по монастырю, непременно требуют в гиды монаха. И обязательно в рясе, добавляют особо привередливые. Им объясняют, что в монастыре у каждого своё послушание, здесь не в чести своеволие - а гости скандалят: мы деньги заплатили, а вы нам штатского экскурсовода? Хотим монаха! А хотят-то не столько монаха, сколько экзотики. Монашеский клобук, мантия и чётки - атрибуты аскетической иноческой жизни - принимаются за забаву, которую можно заказать себе на потеху. А ведь люди эти, скорее всего, знакомы с этикетом, умеют, наверное, вести себя в «присутствии», могут поддержать светскую беседу и пользоваться ножом. Так почему здесь такие непростительные, почти детские проколы?
Апломб. Апломб - злой враг духовного этикета. Болит душа, вспоминая недавнюю поездку в Иерусалим. Рядом с праздничными чувствами жили и другие, непраздничные, горькие. Как часто мы, паломники, мечтавшие об этой поездке несколько лет, бывали некрасивы, невоспитанны, неблагодарны.
Река Иордан... В белых крестильных рубашках входим мы в святые воды с крещенским тропарём на устах. Нам бы насладиться этой минутой, нам бы впечатать ее в сердце на всю жизнь, а мы выскакиваем, как ошпаренные, и бежим, Господи, прости, к небольшому склончику за... камнями. Нам надо набрать побольше камней, а камней мало, до нас уже сколько побывало здесь паломников. Мы выхватываем из-под рук друг друга камешки, торопимся, нервничаем. Нам просто необходимо много камней. Но ведь не за камнями торопились мы сюда через несколько морей — за благодатью, которая, посетив наше сердце, сделает его чище и терпимее. Ещё рубашка не просохла, а мы уже эту благодать вытеснили из сердца алчной каменной лихорадкой. Конечно, мы придумали себе оправдание. Чем больше я привезу камней, тем больше людей обрадую подарком. Лукавое оправдание. Камней всё равно всем не хватит. И даже если привезли бы один, он хранился бы в нашем доме великой святыней и радовал всех, кто дом посетит. О собственном спасении призывают нас думать святые отцы. А мы всё других спасаем. «Врачу, исцели себя сам...» Да разве спасёшь другого камнем, хоть он и из Иордана, маслом, хоть оно и от Гроба Господня, крестиком, даже если он куплен в трех шагах от храма Воскресения? Святые подарки только в утешение. А в спасение — возможность приложиться к святыням, помолиться перед Господним Гробом, покаяться и обрести душевный мир. А какой уж тут мир, только успевай поворачиваться. Одна худенькая, в чём душа держится, пожилая паломница везла домой 25 литровых бутылок со святой водой. От источника в Назарете, из Иордана, из Горнего... Тяжесть неподъёмная, и она ко всем приставала: помоги, сынок, помоги, дочка. Как оставишь старушку? Помогали» отставали от остальных, не успевали послушать гида, не успевали приложиться к святыням. А старушка «сломалась» на горе Блаженств. Сил выйти и взглянуть на прекрасный пейзаж Десятиградия, послушать пение птиц, которые» по преданию, до сих нор славят Господа, запечатлеть в своем сердце место Нагорней проповеди не было мочи. Тяжелые бутылки вытянули руки, ноги подкашивались. Вернувшихся в автобус она спросила почти обессиленная: