Они засмеялись. И как-то расслабились. И Марина совсем доверчиво, по-детски сказала ему:
Надо же, скрипач... Я никогда не видела живых скрипачей...
Смотрите. Нескладный, в очках. О чём с девочками говорить, не знает. Кроме музыки, ни в чём не разбирается.
С той встречи прошло всего-то месяца три. Ольга Станиславовна рвёт теперь на себе волосы и проклинает тот день, ту банку с зелёной краской, упавшей к ногам избранницы своего сына.
Сама за руку привела её в дом. Если бы я знала, что всё так получится.
Пустые слова — если бы я знала. Если бы мы знали наперёд, что уготовано нам, если бы открыты нам были неисповедимые жизненные пути. Не хватило бы на земле соломки, дабы устилали бы ей свои маршруты, памятуя о древней русской мудрости — знал бы, где упасть, соломки бы постелил.
Ольга Станиславовна моя давняя добрая знакомая. Я знаю её много лет, помню её мужа, тихого, безобидного алкоголика, которого она всё никак не решалась прогнать с глаз долой, из сердца вон, потому что очень хотела ребёнка. Родила, наконец, мальчика. Дала ему необычное имя Артур, потому что любила всё красивое и необычное. Годик сыну отмечала уже одна. Нашла силы оставить мужа, нашла силы разменять квартиру.
Мы часто встречались, потому что Ольга Станиславовна преподавала в одном из вузов историю религии, а мне это всегда было интересно. А ещё у неё было замечательное, редкое в нашей жизни качество. Она умела врачевать души. Да, да, многие тянулись к ней именно за этим - рассказать, как им плохо, услышать разумные слова утешения. Сына своего она звала - ненаглядный. Единственный сынок, которому волей судеб достался пригласительный билет на неповторимый праздник жизни. Она делала всё, чтобы воспитать его полно, гармонично, продуманно. Маленького, закутанного в большой пуховый платок, возила на санках в ближайшую музыкальную школу. Летом отправлялась с ним в путешествия, о которых многие дети даже мечтать не могли. Артур хорошо учился, был здоров, если не считать врождённой близорукости, воздушен. Когда я спрашивала её при встречах о сыне, она отвечала одинаково весело:
— Всё хорошо, как всегда.
Я немного завидовала ей, её способности жить легко м не надоедать ни другим, ни себе самой занудством. Всё хорошо, как всегда...
Это установка, это вызов, это, если хотите, судьба. И вот в судьбу её ненаглядного, а значит и в ее тоже, вошла девочка. Провинциальная, стеснительная, невидная, из многодетной небогатой семьи. Артур даже не посоветовался с матерью, а просто решительно заявил:
Женюсь. Маринка моя судьба. А зелёный цвет у меня теперь самый любимый.
Банка с зелёной краской, вот ведь напасть... Заныло, заныло от обиды сердце. Этих слов слышать не хотелось, и она вот уже третий месяц делала всё, чтобы не слышать их. Она не теряла времени и отгоняла, отгоняла от сына нечаянно нахлынувшую волну любви. Сначала познакомила Артура с Юлькой. Юлька - Ольгина студентка, из обеспеченной семьи, яркая блондинка с распущенными по плечам волосами.
Реферат принеси мне домой, мне что-то нездоровится, да и с сыном хочу тебя познакомить.
Юлька быстро сообразила что к чему. Пришла с цветами, тортом. Какой там реферат, она попросила Артура сыграть ей что-нибудь из Прокофьева. Сидела и слушала, красиво откинувшись на кресле, нога на ногу, прикрыв глаза.
Вы талант! Вы знаете, Артур, что вы талант? Ольга Станиславовна, ваш сын талант!
Талант хмурился и насупленно молчал. Юльку до дома он не повёз, отговорился, что нелады с мотором, проводил до троллейбуса. А матери после этих смотрин сказал:
Чтобы больше никаких Юлек. Я свои проблемы решу сам.
Ольга сделала второй заход. Купила Артуру путёвку на Кипр. Съездит, развеется, забудет Марину. Съездил, развеялся и едва вошёл в дом:
— Маринка не звонила? Она знает, что я сегодня прилетаю.
И вот дождалась главного:
- Женюсь. Маринка моя судьба.
И заныло, заныло от обиды сердце. Потом она сто раз сожалеет о том, что сделает. Но тогда обида, злость, ущемлённое самолюбие дыхнули на неё таким тяжёлым, горячим дыхание, что она схватилась за виски, сжала их.
Нет, никогда. Только через мой труп.
И — увидела холодные, ненавидящие глаза сына Он смотрел в упор.
Ну, скажи, скажи, что Маринка мне не пара, что она простушка, а я у тебя талант, ненаглядный. Скажи, скажи. Я знаю всё, что ты скажешь. А теперь послушай, что я скажу. Маринка или… Или пеняй на себе.
Он угрожающе сжал кулаки и поднял на неё свои близорукие глаза. Взгляд - пощёчина. Лаже сквозь очки он опалил её лицо. Зарыдала. Упала на диван, выкрикивая злые, некрасивые слова. Обзывала его, бранилась площадно, называла Марину непотребно. Потом она расскажет мне, что тогда была не она. Кто- то мерзкий проник в душу, перевернул в ней всё вверх дном, самочинно диктовал ей слова, которые она слышала только в подъезде от загулявших подростков, а она только повторяла, повторяла...
Артур ушёл из дома. Через день позвонила Маринина мама и коротко, не вступая в разговоры, сообщила;
Не волнуйтесь за сына. Он у нас.
Да где же ему ещё быть! Она и не волновалась, она в бешенстве сердечном негодовала, что посмел уйти, посмел оставить её одну в таком тяжёлом состоянии, не посчитался, не пожалел, не пожалел, не пожалел...
Она и ко мне принеслась на злых и сильных конях гордыни, запряжённых в колесницу уязвлённого самолюбия. Некрасивая, взвинченная, растрёпанная мать взрослого сына — красивая, достойная, всегда в форме преподаватель истории религии Ольга Станиславовна Корнеева. Выплеснула из души всё, что было в ней и осталась сидеть — жалкая, побитая, растерянная. Как хотелось сказать ей — смирись. Нет, даже не так — порадуйся. Порадуйся, что в мире лицемерия и неправды послан твоему сыну светлый лучик чистой любви. Какое богатое по нашей жизни приобретение. Но побоялась, что и мне достанется от её «щедрот». Тебе легко говорить, тебе бы в мою шкуру... Я промолчала и только один совет дерзнула дать обезумевшей от злости матери:
Подожди, приди в себя, займись стяжанием своего духовного равновесия.
О чём ты? - спросила она меня раздражённо.
Ну, например, поезжай за город, природа успокаивает...
О чём ты? Тебе легко говорить, тебе бы в мою шкуру.
А события развивались дальше. Робко позвонили в дверь, и Ольга метнулась к дверному глазку, но не увидела там долгожданного, ненаглядного Артура. А увидела Марину, бледную, взволнованную.
- Проходи, - сказала Марине тихо и измучено, Та сняла обувь, вошла в комнату, села на краешек кресла, сложив перед собой на коленях руки.
Ольга Станиславовна, Артур мне всё рассказал. Простите его и меня тоже. Сколько белы принесли я в ваш дом... Я вам сейчас скажу что-то очень важное, -заволновалась Марина. - Только прошу, Артуру не говорите, он ничего не знает о моём приходе. Я так решила, если вы против нашего брака, и, я не буду..» Я не выйду за него. Нельзя строить своё счастье на несчастье других — мне мама так сказала. Я попробую забыть Артура. — Марина глотала слёзы» хотела справиться с ними, голос её дрожал.
А в Ольге... В ней что-то вдруг развернулось, что-то вроде ковровой дорожки, которую, всеми забытую, лежащую в углу, вдруг развертывают но случаю торжества. Душа затаилась в предчувствии надежды.
Да, да, вы не пара с Артуром. Сейчас, кажется, любовь, а пройдёт время, сама пожалеешь. Он музыкант, ему большое будущее пророчат, а ты, ты девочка хорошая...
- А я портниха, - тихо сказала Марина.
Она закрыла лицо ладошками и заплакала. Потом взяла себя в руки.
Он домой не хочет идти, говорит, что не может простить вам, ну, слов всяких... Напишите ему письмо, вот адрес... Он очень переживает.
Конечно, напишу, — Ольга Станиславовна почти весело проводила девочку до двери. Потом спохватилась. - Может быть, чайку?
— Нет, Ольга Станиславовна, не хочется— Воскресный день весело пролился в Ольгину квартиру устойчивым солнышком. Она даже взялась за уборку, но раздумала, приняла дум, помыла голову, сделала яблочную маску. Ей хотелось встретить сына не разбитом горем, а подтянутой, элегантной женщиной. Как всегда. Как привык видеть ненаглядный свою красивую маму. Никуда не денется, — думала Ольга, - никуда не денется. Если Марина будет против, он ничего не сделает. Покручинится, да и успокоится, не он первый, не он последний... - Села писать письмо. Но — ничего не получилось. Болела голова, мысля беспорядочно прыгали. Отложила на завтра.
А ночью ей снится сон. У неё день рождения, госта, шум, веселье. И сын среди гостей. «Мама, мама, я тебе подарок принёс...», - вручает ей лёгкий, почти воздушный пакет. Платок. Большой, тонкий, ласковый, нежная ткань, зелёный. «Это мой любимый цвет, мама...» Проснулась от собственных слёз.
Была ещё ночь. Она встала, вошла в комнату к сыну. Блестел рояль, книги на полке одна к одной, на письменном столе стопкой ноты. Сын любит порядок, с этим у них проблем нет. Она включила маленький ночник и свет мягко коснулся родных стен. Фотографии. Подросток Артур смеется и держит в руках большую рыбину. Это когда в школе ходили они в байдарочный поход. А это он на конкурсе скрипачей. Во фраке, с бабочкой, в очках. Важный, но важничать не умеет, вот-вот рассмеётся. Как интересно, оказывается, смотреть фотокарточки. Ольга достала альбом, присела на Артурову кровать. Маленькое фото выскользнуло из альбома и упало к ногам Ольги. Марина... Зачёсанные назад и собранные в хвост волосы, простое лицо, серьёзные глаза. «Моему ненаглядному Артуру. Я буду любить тебя всегда». Дрогнуло сердце. Даже сейчас, в эти минуты, девочка помешала ей, ворвалась в её пустой дом, безжалостно порушила карточный домик её обнадеживающего одиночества. Она смотрела на Ольгу серьёзно, чуть печально. «Нельзя строить своё счастье на несчастье других, мне мама так сказала». А она, она, Ольга, разве не затеяла она это своё неправедное строительство? Своё счастье, вернее, свои удовлетворённые амбиции хочет она взгромоздить на непрочный фундамент зыбкого будущего. Каким окажется оно для Артура? Может быть, отстрадав, забудет он Марину, время лечит и не такие язвы, а потом, если вдруг неудачная семейная жизнь измотает душу, сколько раз упрекнёт он любящую мать в том, что встала поперёк его счастья. Наверное, пришёл срок. Она боялась его и только поэтому рисовала себе желанные эскизы: сын-музыкант, известный, талантливый, рядом красивая, благополучная, образованная жена. «А я портниха», - услышала она грустный голосок Марины. И - ужаснулась от собственного стыда. Вспомнила все слова, сказанные Марине в своё оправдание. «Да, да, вы не пара...» Дура, какая же я дура! Что я делаю, что я делаю? Она стала искать чистый лист бумаги, но не нашла, и на обложке потрёпанной нотной тетради стала писать письмо своему ненаглядному Артуру и — Марине. Она так и начала его. «Дорогие мои!..» А дальше, торопясь, почти не черкая, о том, что всё, что было с ней - наваждение. И она в прозрении своём ужаснулась погибельному сердечному бреду. И она, она просит... простить её. «Благословляю вас, благословляю вас, благословляю вас». Три раза повторила эту фразу и - заклеила письмо. Написала адрес. Господи, это пока оно дойдёт... Три дня, не меньше, и они ещё целых три дня не узнают про «благословляю вас».
Она быстро собирается и едет электричкой за город, торопясь, подстёгивает себя, потому что очень боится, что передумает, пожалеет о написанном, что уйдёт это состояние осознанной вины перед детьми, что опять заполонит сердце вязкая и противная, дикая в своей злобе гордыня и посмеет указывать путь к сыновьему счастью и её собственному благополучию. Не посмеет.
Она нашла тихую улочку, небольшой ладный домик с палисадником, опустила письмо в ящик, прилаженный к калитке и почти побежала обратно по притихшему утреннему асфальту.