Голос Зайцева дрожал от волнения. Одновременно с ним ту же фразу крикнули Баландин и Князев.
Звездолет как раз подлетел к западной оконечности озера, и наклонившись на левое крыло, плавно поворачивал к югу. Ни Белопольский, ни Мельников ничего не успели увидеть.
- Где вы видите плотину? - спросил Константин Евгеньевич.
- Она уже позади, - ответил ему Баландин. - Из озера вытекает небольшая речка. У самого истока ее перегораживает деревянный забор из тесно поставленных бревен.
- Это озеро еще загадочнее порогов, - сказал Мельников. - Его длина вполне достаточна. Посадим корабль здесь.
- На воду ни в коем случае, - с какой-то странной интонацией в голосе ответил Белопольский. - Только на берегу.
- На берегу негде - он слишком узок.
- Тогда у реки, там, где хотели раньше.
- Но почему не здесь?.. - начал Мельников, однако взглянув на Белопольского, смолк. Такого выражения, как в эту минуту, он никогда не видел на лице своего учителя и друга. Покрытое глубокими морщинами, оно было более сурово, чем обычно, но в каждой черточке этого лица, в блеске глаз, в заметном дрожании губ чувствовалось, что академик охвачен глубоким волнением. Он не отрываясь смотрел на гладкую поверхность воды, и в его взгляде застыло напряженное ожидание.
На озере было пустынно и неподвижно. Ни малейшего признака жизни не появлялось на его широком просторе. И таким же безжизненным был низкий берег, заросший огромными деревьями и оранжевым кустарником. Никакого движения. Только густая листва шевелилась от ветра.
Не задавая больше вопросов, Мельников повел корабль к реке. Она была совсем близко от озера. Их разделяло расстояние, не превышающее одного километра.
Еще при первом посещении порогов Мельников заметил удобное место для посадки звездолета. Это была широкая и длинная полоса берега, целое поле, на которое корабль мог свободно спуститься и с которого легко было впоследствии подняться. Поле было ровным и как будто совсем сухим, поросшим желто-коричневой травой.
- Поторопись! - сказал Белопольский. - Вон там надвигается туча.
Мельников звонком предупредил экипаж о посадке.
Как только впереди показалось выбранное место, моторы остановились. Огромный корабль летел по инерции, быстро теряя скорость. Тяжелая корма постепенно опускалась все ниже.
Конструкция Камова, предусматривавшая посадку на "лапы", требовала от пилота предельного внимания и точности каждого движения. Маневр был настолько труден, что, несмотря на все усилия конструкторов, автопилот не мог заменить человека. Белопольский и Мельников затратили много времени и усилий, чтобы овладеть искусством (это было уже не техникой, а искусством) посадки. Надо было с исключительной точностью уловить момент, когда корабль почти остановится и окажется в воздухе в состоянии неустойчивого равновесия. На маленьком тренировочном звездолете они десятки раз проделывали этот маневр на Земле.
Но посадить на "лапы" такой исполинский корабль, как "СССР-КС3", было неизмеримо труднее. Константин Евгеньевич, учитывая свой возраст, поручил это ответственное дело своему молодому товарищу, у которого рука была тверже, а нервы, по всеобщему мнению, вообще отсутствовали.
Мельников не смотрел на экран. Все свое внимание он сосредоточил на указателях высоты и скорости. Обе стрелки быстро приближались к нулю.
- Один, - отрывисто сказал Белопольский.
Это означало, что корма корабля находится в одном метре от земли.
Еще секунда... другая...
- "Лапы" - скомандовал Мельников.
Белопольский нажал кнопку.
Они почувствовали слабый толчок, - это корма коснулась почвы. В ту же секунду амортизаторы выпали из гнезд. Звездолет, вздрогнув, остановился. Мощные моторы плавно и быстро убрали "лапы". Крылья исчезли в пазах, и корабль всем корпусом лег на "землю".
- Браво! - раздался голос Пайчадзе. - Молодец, Борис!
- Кажется, все в порядке, - сдержанно сказал Мельников. - Конструкция Сергея Александровича выдержала последнее и самое серьезное испытание.
"СССР-КС3" опустился точно посредине между рекой и лесом. До порогов, находившихся выше по течению, было километра полтора.
- Помните, Константин Евгеньевич, когда мы летели на "КС2", нам казалось, что материк Венеры не имеет ни одного места, пригодного для посадки звездолета? Оказывается, таких мест сколько угодно.
- Да, - ответил Белопольский, - мы ошиблись. Но это неудивительно. Чтобы узнать планету, недостаточно короткого перелета над нею. Мы находимся здесь уже двенадцать суток, и все же ничего не знаем. Венера преподносит нам один сюрприз за другим. И самая большая неожиданность ожидает нас впереди... на озере.
Последнее слово он произнес почти шепотом, и Мельников снова увидел на его лице волнение.
- Почему вы не позволили посадить корабль на озере?
Белопольский ответил не сразу. Казалось, что он колеблется, отвечать или нет.
- Мне пришла одна мысль, - сказал он каким-то нерешительным, робким тоном. - Очень странная мысль... Это озеро...
- Что?..
- ...совсем не озеро. Вернее, не то, что мы привыкли понимать под этим словом.
И, ничего больше не прибавив, Белопольский вышел из рубки.
- Что он хотел этим сказать? - спросил Баландин.
- Право, не знаю, - растерянно ответил мельников. - Не могу догадаться.
- "Совсем не озеро", - повторил профессор. - Странно! По-моему, это самое обычное лесное озеро, если не считать плотины и штабелей леса на его берегу. Но само озеро...
Они разговаривали по проводам внутренней связи. Мельников не видел своего собеседника, но он представил себе, как Баландин при этих словах недоуменно пожал плечами:
- Вероятно, Константин Евгеньевич что-то заметил. Надо спросить его.
- Не выйдет! - уверенно сказал Мельников. - Не скажет.
Но профессор все-таки попытался узнать, что хотел сказать начальник экспедиции, однако, как и следовало ожидать, без всякого результата.
- Это скоро выяснится, - ответил ему Белопольский. - Не следует делать поспешных выводов.
- Я уверен, что он что-то знает, - сказал Баландин, вернувшись из неудачной разведки. - Но, хоть убейте, не могу представить, что именно.
- Придет время, узнаем, - "утешил" его Мельников.
Было четыре часа дня по московскому времени. Приближалась долгая, одиннадцатисуточная, ночь Венеры.
ПОД УДАРОМ ГРОЗЫ
До захода Солнца оставалось десять часов. Но это не значило, что сразу настанет темнота. Вращение Венеры вокруг оси совершалось так медленно, что вечерние сумерки должны были продлиться долго. Ночь, в прямом смысле этого слова, могла наступить не раньше чем через пятьдесят часов. Это время надо было использовать.