Ко кивнул.
- Похоже, да. Я еще слышал об амнистиях - часть игры на публику. Они собираются раздуть из этого большое событие.
- Так что, мы все поедем домой?
- Прямо дух захватывает. Если это вообще правда, то это, наверное, коснется только привилегированных.
Разговоры и активность обитателей передней секции камеры В-3 были призваны скрыть их напряженное ожидание отбоя. Сегодня они попытаются первый раз проникнуть в подпольное пространство станции.
- Ко только что рассказывал об истории потрясающие вещи, - поделился с Мак-Кейном Скэнлон. - Ты, по-моему, сам когда-то занимался этим.
- Да, это был один из моих основных предметов, - ответил Мак-Кейн.
Ко кивнул:
- Мы говорили об европейском Ренессансе.
- Только он говорит, что Ренессанса никакого не было, - вмешался Скэнлон.
- Этот термин неверен, - Ко устроился на койке поудобнее. - Это было рождение новой культуры, а не возрождение старой.
Мак-Кейн вспомнил, что уже слышал это когда-то. Правда, Ко накурился своей травяной смеси и отключился, прежде чем зайти достаточно далеко. Ко продолжал:
- Ученые и профессора любят считать, что их науки - часть славного наследства, тянущегося сквозь века непрерывной цепью из далекого прошлого. Это дает им ощущение почетной родословной. Они представляют архитектуру, искусства, математику или что угодно, как непрерывный континуум, и делят его на периоды. Классический, Средневековый, Современный и тому подобное. Но непрерывность, которую они видят - не более, чем иллюзия. Каждая культура обладает своим собственным уникальным путем концептуализации реальности, коллективным разумом, который определяет, как воспринимается окружающий мир. И все, что создает культура - искусства, технологии, политические и экономические системы - неизбежно является часть выражения этого уникального взгляда на мир. Да, правда, культура может воспринять и адаптировать некоторые вещи от предыдущих культур. Но не это определяет главное направление. Величие Рима было голосом римского взгляда на мир, вид на Нью-Йорк - это голос Америки. Это продукты различных разумов и восприятий. И между ними нет родства или связи.
Лампочка на потолке мигнула три раза: сигнал за пять минут до отбоя. Хабер и Рашаззи поднялись из-за стола и подошли к ним. Мак-Кейн подвинулся, давая место Хаберу. Рашаззи залез на верхнюю койку и сел, свесив ноги.
Ко продолжал:
- Рим был выражением Классического Человека, который не смог овладеть понятием бесконечности и избегал его, где только возможно. Взгляните на рисунки, роспись на вазах. Только передний план, никакого фона. Видите он избегал вызова расстояний и безграничного пространства. В его зданиях доминировали фронтоны, подавляя и отрицая внутренность. Он боялся открытого океана и плавал, не теряя земли из виду. Его мир был миром без времени: прошлое лежало в сумрачном неменяющемся царстве богов, а на будущее он не делал никаких планов... Другими словами, все, что было создано Классическим Человеком, выражало одно восприятие: восприятие конечного и ограниченного мира. Даже его математика ограничивалась только изучением конечных статических объектов: геометрических фигур, ограниченных линиями, тел, ограниченных плоскостями. Время никогда не рассматривалось, как динамическая переменная - это то, что первым открыл Зенон, и что вело к неразрешимым парадоксам. Даже система счисления Классического Человека не содержала ни отрицательных, ни иррациональных чисел - не потому, что он был интеллектуально неспособен обращаться с ними, а просто потому, что его видение мира не включало в себя ничего, что можно было бы описать этими числами. В конечном осязаемом мире числа только лишь перечисляют конечные, осязаемые предметы. И вполне естественно то, что доминирующей формой искусства его культуры должна была стать скульптура: статические конечные объекты, ограниченные поверхностью.
Рашаззи хотел что-то сказать, но потом задумчиво потер подбородок и кивнул, определенно решив не перебивать. Из дальнего конца камеры донесся голос гремящего о чем-то Смовака.
- Но Классический Человек умер, и Европа застыла в неподвижности на столетия упадка, пока не возник Западный Человек. Так возникает каждая новая культура: в течение тысяч лет не происходит ничего значительного, пока неожиданно, сметая в сторону старый порядок, и торопясь созидать новый, не возникнет новый человек с совершенно новым взглядом на мир. Западный Человек возник на обломках европейского феодализма - и не перевоплощением Классического Человека, а вновь рожденным, с новыми началами и принципами.
Западный Человек не только воспринял изменение и бесконечность - он радовался им - с неиссякаемой, движущей энергией, подобного которой мир еще не видел. После застоя темных веков все, что создал новый человек, было восхвалением и символом вновь обретенных свобод. Расчеты Ньютона и Лейбница были языком вселенной не статичной и ограниченной, но бесконечной и динамической, вселенной, оружием к изучению которой стали страсть к научным открытиям, плавания вокруг земного шара. Его искусство отражения перспективы соединилось с парящими готическими арками в радостном осознании неограниченного бесконечного пространства. А что стало доминирующей формой искусства и достигло своего зенита выразительности вместе с апогеем самой культуры в восемнадцатом веке? Музыка, конечно. Что же еще воплощала в звуках музыка Моцарта и Бетховена, как не путешествия скрипок и флейт сквозь богато оркестрованные пространства, пышное многоцветье барочных портиков и кривые бесконечных расчетов, призвание разума и силу интеллекта?
Ко остановился и грустно посмотрел в пространство перед собой. В его голосе появилась нота сожаления.
- Но как и Классический Человек до него - и как любой организм, который прожил дольше положенного и умирает - Западный Человек тоже не был бессмертным. И, как и Классический Человек, он отступил перед реальностью, которой его природа не могла воспринять. И проблемы, которые преследуют его до сих пор - это последствия.
- Ты хочешь сказать, наши местные, сегодняшние проблемы? - спросил Рашаззи.
- Да. Классический Человек не мог примириться с бесконечностью времени и пространства, и Западного Человека создало столкновение с физической бесконечностью: бесконечность потенциального роста и развития, которая заложена в сам эволюционный процесс и в творческую мощь разума. Хотя и свободный от тирании феодализма, Западный Человек тем не менее в своем видении мира изначально мальтузианец, ограниченный сегодняшним восприятием и возможностями. Он расширил свой кругозор до горизонта, но не дальше. Как открыто символизируют это непрерывные функции его математики, он живет в плавно и равномерно изменяющемся мире, упорядоченном и цивилизованном, мире, неспособном приспособиться к неожиданным прыжкам. Случайно ли, что мир Западного Человека начал разваливаться в конце девятнадцатого века, встав лицом к лицу с разрывами относительности, квантовой механикой, эволюцией и ограничениями роста промышленной экономики? Он не может справиться с фазовыми изменениями. Да, конечно, отдельные личности рассматривали эту концепцию, так же, как и Зенон играл с математическими бесконечностями; но коллективный разум Западного Человека был неспособен понять, что значит эта концепция. И таким образом он вступил в свою собственную темную эпоху упадка.
Мигнул сигнал отбоя. Послышался голос Смовака:
- Эй там, в конце! Пора кончать. Не шумите.
- Оскар, ты шумишь больше, чем все они вместе взятые, - огрызнулся Мунгабо из-за стола. Группа разошлась по койкам.
- Так подумаешь - мы махонькая часть всего... но если призадуматься, то ведь правда, - сказал со своей койки Скэнлон, когда Мак-Кейн влез под одеяло.
- А почему ты так заинтересовался трепом Ко?
- Не знаю. Это новый взгляд на вещи, - Скэнлон помолчал. - Наверное, человеку приятно думать, кто он есть и что он сделает такого, что значит хоть что-то, вроде как эти камушки, о которых говорил Ко... По-моему, каждому приятнее думать, что то, что он сделал, будет устроено в чем-то стоящем, а не валяться в пыли.
Мак-Кейн повернулся и посмотрел на него. Скэнлон глядел в потолок, погруженный в мысли. Тут свет выключили.
Полчаса спустя Мак-Кейн все еще лежал в темноте, напрягая все свои чувства, чтобы уловить ту тишину, которая сказала бы ему, что вся камера уже заснула. Было не исключено, что система слежки включала в себя инфракрасные датчики, регистрирующие движения тела в темноте, или другие штучки, которые Рашаззи не смог обнаружить - в любом случае без риска было не обойтись.
- О'кей? - прошептал он в темноту, когда решил - пора.
- О'кей, - ответил голос Скэнлона.
- Шагай веселей, - пробормотал сверху Мунгабо.
Мак-Кейн поднял голову и тихо свистнул сквозь зубы. С другой стороны камеры раздался такой же свист, что значило, что Рашаззи готов. Мак-Кейн откинул одеяло, и встал на ноги. Он выдвинул из-под своей койки ящик и поставил его на койку. Затем проделал то же самое с ящиком Скэнлона, поставив его на свой. Тихо прошел между койками в центральный проход камеры. Темная фигура Рашаззи уже скрючилась на полу с другой стороны стола. Мак-Кейн нагнулся под стол и схватил концы проводов, которые протягивал Рашаззи. Затем он прополз обратно между койками, передал один провод Скэнлону, а второй потянул под свою койку, туда где стоял ящик.
"Жест доброй воли", который Ко передал Мак-Кейну, были схемы кабелей с нагревательной и осветительной системами и системой сигнализации, которая была стандартной для каждой камеры. В частности, они показывали расположения проводящих полосок с задней стороны облицовочных панелей и точки подключения к кабелям сигнализации. С помощью этой информации в нужных местах были просверлены отверстия для подключения перемычек в обход разрывов сигнализации, и не понадобилось перед этим снимать сами панели. Дальше, если повезет, они смогут приподнять отключенную панель и исследовать пространство под ней, не включая сигнализацию. Именно это было целью сегодняшнего ночного эксперимента.
Скорее всего комитет побега получил эти диаграммы, подкупив и шантажируя какого-нибудь русского электрика. Ни кто входит в этот комитет, ни кто конкретно достал эти схемы, Ко не сказал. Их проблема была в том, что они находились в камере на верхнем уровне, и пройти через пол для них значило просто оказаться камерой ниже. Поэтому им понадобилась помощь людей с нижнего уровня.
Мак-Кейн и Скэнлон провели половину вчерашней ночи, по очереди залезая в тесное пространство под койками и вырезая в мягком алюминиевом сплаве панели пола два отверстия размером с блюдце в обозначенных на схеме местах. Мак-Кейн снял диск с его стороны, который вклеили на место с помощью незастывающей пасты, которую смешал Рашаззи, и нащупал под отверстием низковольтный кабель. Он оголил примерно дюйм кабеля от изоляции, подсоединил к нему провод, который передал ему Рашаззи, и заизолировал его. Тем временем Скэнлон сделал то же самое под своей койкой и махнул рукой, высунув ее наружу. Теперь им нужно было только ждать, пока Рашаззи не закончит более сложное подключение с той стороны комнаты. Когда это будет сделано, то они создадут обходную перемычку через конец камеры в обход полосок сигнализации по облицовкой пола. Пока Рашаззи возился с проводами, Хабер и Ко работая под койками с другой стороны камеры уже откручивали последние крепления, держащие панель.
- Как идем? - шепнул рядом с его ухом голос Скэнлона.
- Уже подключил. Жду Рашаззи.
Рашаззи, вероятно, сейчас измерял сопротивления и напряжения перед тем, как замкнуть цепь.
- Какие-нибудь догадки насчет того, что внизу?
- Трюмная вода, наверно.
Спускаться будут только Рашаззи и Мак-Кейн. В первый раз не стоит устраивать экскурсию.
Наконец провод в руках Мак-Кейна дернулся три раза. Он ответил тем же.
- Оно, - прошептал он Скэнлону. - Они сняли панель. Я думаю, это оно.
- Удачи, Лью.
Мак-Кейн прополз обратно через центральный проход, замер и прислушался, но не услышал ничего необычного. Двигаясь медленно и беззвучно, он пересек центр, а затем вполз в проход между двумя противоположными койками.
Он нащупал край отверстия пальцами. Рашаззи уже спустился. Хабер протянул в темноте руку и передал ему позаимствованный фонарик, матерчатую сумку с инструментами, немного нейлоновой веревки, другие мелочи, которые могли пригодиться. Мак-Кейн легко похлопал немца по руке, а затем медленно опустился в отверстие между двумя койками. Он чувствовал жесткие выступы конструкции и силовые балки, еще более давящие и угнетающие в полнейшей темноте, окружавшей его со всех сторон. Затем он услышал, как сверху ставят панель на место.