Знахарь широко раскрыл оба глаза, и больной, и здоровый. "Беспокоил _меня_? Да кто бы посмел? - сказал он, - вот _вас_ кто-то беспокоил".
Взгляд Карлоса Родригеса Нуньеса замер. Он вздохнул, и этот вздох перешел в рыдание. Не вполне владея голосом, он поведал целителю о своих бедах... какие жуткие голоса ему слышатся, какие жуткие видятся лица, как болит тело и голова, как она кружится, как двоится у него в глазах, как недружелюбно и враждебно относятся к нему люди и - наконец - как он боится потерять работу.
Если не хуже того.
Выражение лица curandero, слушавшего, кивая головой, не сильно отличалось от выражения на лице доктора Оливеры. "Pues [так (исп.)]. Не думаю, чтобы в данном случае мы имели дело с последствиями непочтительности, - неторопливо, как бы размышляя, произнес он. - Вы не охотник, не лесоруб, вряд ли вам случалось оскорбить Олений Народ или Маленький Народец... а даже если и так, они, как правило, мстят иным образом. Повторяю: _как правило_. Но - пока что - мы не станем останавливаться на этом".
- Так что же? Сглаз? Много приходится слышать чепухи по этому поводу. В сущности, взрослые люди крайне редко оказываются жертвой Сглаза; кого действительно нужно беречь, это детей...
Он оговорил различные возможности, не обошел и расстройства желудка или его неспособность действовать с необходимой частотой, недомогание, от которого, у него, Исидро Чаче, имеется множество отличных трав. "Но, возразил полицейский, - дело не в этом, уверяю вас".
Чаче пожал плечами: "Ну, а что вы сами предполагаете?"
Тихим-тихим голосом Карлос пролепетал: "Колдовство. Или яд".
Чаче медленно печально закивал. "Восемьдесят процентов телесных недомоганий, - согласился он, - происходит по одной из этих двух причин".
- Но кто?.. Но почему?..
- Вы говорите, как идиот! - рявкнул знахарь. - Вы - офицер полиции, у вас сто тысяч врагов, и у каждого сто тысяч причин. _Почему_ не имеет большого значения, а вот _кто_: знание об этом пригодилось бы, тогда мы смогли бы наложить встречное заклятие, но и это не главное. Мы _не_ знаем _кто_, нам известно только о _вас_, и именно _вами_ мы должны теперь заняться.
Карлос робко промямлил: "Я понимаю. Понимаю".
Он смотрел, как Чаче снова рассыпает зерна, делает ему guardero [амулет] из ракушек, камешков и клочков ярко-красной шерсти, как он окуривает его удушливыми травами и кадит над ним ароматическими смолами, и совершает прочие знахарские ритуалы; в завершение указаний целитель предупредил его о необходимости соблюдать осторожность во всем, что касается еды и питья.
В отчаянии офицер полиции вскинул вверх голову и руки. "Будь у человека хоть тысяча глаз, все равно его можно отвлечь на необходимое время: стоит мне на секунду отвернуться в cantina, и кто-нибудь подбросит мне щепотку чего-нибудь в еду или в питье..."
- Значит, употребляйте в пищу только еду, приготовленную вашей женой, а что касается питья, я дам вам небольшой амулет, который будет охранять для вас ром или агуардьенте.
На вопрос о размерах гонорара Чаче ответил расплывчато и сказал лишь, что стоимость первого визита составит двадцать песо, включая оплату за оба амулета. Он велел, чтобы Карлос пришел снова через три дня. Тот удалился, унося с собой новую уверенность и старый страх. Запах магических курений все еще стоял у него в ноздрях, но постепенно к исходу дня его сменили другие.
Все кругом окуталось дымкой. Вопреки увещеваниям властей от имени науки и патриотизма безграмотные мелкие фермеры и люди с индейских ejidos [общинные поля и выгоны (исп.)], чьи земли кольцом окружали муниципальные, начали, как и каждый год, жечь поля и густой кустарник, готовясь к сбору кукурузы. Пожалуй, orestal выбрало не лучшее время, чтобы запретить рубку и сжигание леса без разрешения: на любом расстоянии трудно отличить один дым от другого, а ночью разобрать, где какой костер. Наступило время, когда страна как бы возвращалась к эпохе язычества; в любой час повсюду виднелись костры, и зачастую какое-нибудь растерянное напуганное животное обнаруживало, что оно отрезано, окружено со всех сторон, и погибало в огне. Однако Карлос предоставлял заботиться об этих преступлениях против, скажем, оленьего народа, индейцам-преступникам и curandero.
Над городом и ближайшими его окрестностями повисла иная, более легкая дымка. Она возникала дважды в день, ранним утром и в сумерках: дымка сгорания дерева и угля, к которой примешивался слабый, но характерный запах маисовых лепешек, жарящихся на сковородках; он напоминал об их слабом, но характерном привкусе. И о том, как жарящие их женщины делают руками: "шлеп-шлеп-шлеп".
Карлос теперь больше любил темноту. Он не видел в ней враждебных искаженных лиц. Он видел меньше предметов, и поэтому меньшее их количество зловеще двоилось, тревожа его. Если бы еще эти нерегулярные боли и мучения шли в это время на убыль... Кажется, они притихли, слегка. Но слегка недостаточно. Может, благодаря тому, что проделал curandero Исидро Чаче, они еще сильней утихнут. Среди сгущавшейся темноты Карлос торопливо, украдкой, опустился на колени и быстро прочел короткую молитву, взывая к La Guadalupana [Божья Матерь Гуаделупе (исп.)].
Он думал о том, что в конце концов полное имя его жены - Мария де Гуаделупе.
- Tu cafe [твой кофе (исп.)], - сказала она и сразу же, как он вошел, стала его наливать, горячий, крепкий, сладкий. - Tu quieres una torta? [Хочешь лепешку? (исп.)]
Сначала он обращался с ужином осторожно. Однако было похоже, что в этот вечер горло не станет ему никак препятствовать, несмотря на расстроенное у него чувство вкуса, за счет которого ему почудился странноватый привкус в еде. Потом, когда она уже заканчивала мытье посуды, он подошел и обнял ее, одна рука обвилась вокруг талии, другая легла на грудь; он нежно и задумчиво прикусил ей зубами кончик уха. Как обычно, она сказала: "Como no?" [Да, конечно (исп.)]
Но не сказала вслед за этим: "Ay, bueno!" [Ай, славно (исп.)], как делала всегда. А еще вслед за этим, огорчившись из-за неудачи и утомившись от отчаяния, он принялся думать о другом, и в голову ему пришла мысль.
Конечно же, если ему удастся сделать потрясающий ход, например арестовать для разнообразия кого-нибудь помимо бузотера-burracho [пьяницы (исп.)], конечно же, это восстановит столь сильно поколебавшееся доверие департамента полиции, то есть дона Хуана Антонио. По крайней мере, так он рассуждал. У него имелось смутное подозрение, что план этот не является совершенством, и, если внимательно над ним поразмыслить, в нем, пожалуй, вскроются недостатки. Но ему не хотелось так уж внимательно над ним размышлять: слишком это большое усилие, чересчур много голосов, бормочущих гадости, отвлекая и тревожа его, а кроме того, если он откажется от этого плана, зачем тогда вообще вставать? Боли усилились, и он понимал, что не сможет уснуть снова. Значит, надо встать, а раз так, ничего больше не остается, как выйти из дома.
А потому надо все-таки попытаться осуществить этот план.
Он встал, оделся, застегнул ремень с кобурой, проверил, на месте ли фонарик, и вышел на улицу.
Ничто на горизонте не возвещало о приходе зари. Огромные белые звезды сверкали в черном небе. Он принялся искать самую огромную из них, Венеру, припомнив рассказы о ее значительности во времена прежней религии, до завоевания, однако то ли она еще не взошла и не стала утренней звездой, то ли он не там искал, то ли ее загородило какое-нибудь дерево или хлом...
Фонарик ему пока не понадобился, ведь он знал здесь все дорожки так же, как собственный дом или собственную жену. Знаком ему был и пень, который вдруг... но не так, чтобы неожиданно... начал злобно хрипеть: "Carlo el loco. Carlo el loco [Карло - сумасшедший (исп.)]. Скоро ты окажешься в Мизерикордии. Ja ja! Loco Carlo! [Ха-ха! Сумасшедший Карло (исп.)]"
Офицер вытащил револьвер, потом засунул его обратно. Без сомнения, пуля тут не поможет. "Погоди, - сказал он. - Как только станет светло и я справлюсь с прочими обязанностями, я вернусь, разрублю тебя, оболью petroleo [бензином (исп.)] и сожгу. Погоди".
Пень тут же смолк и попытался спрятаться в темноте. Но Карлос прекрасно знал, где именно он находился; он пошел дальше, думая о нем и угрюмо тряся головой. Он напряг слух, но шума, который он рассчитывал услышать, не было. Конечно, злоумышленники занимались своим самобытным делом за много километров отсюда, на лесистых склонах гор. Охотившиеся на оленей браконьеры обычно прочесывали каждый участок вдвоем; один из них держал яркий фонарь, который привлекал и завораживал зверя, а второй стрелял в него, пока тот стоял, выйдя из укрытия. Одному человеку вполне под силу унести половину оленьей туши. Таким браконьерам не нужны ни дороги, ни тропинки на пути туда или обратно; бесполезно пытаться их поймать.
Дело, однако, обстояло иначе с лесорубами, этими расхитителями природных ресурсов и национального наследия, лишавшими холмы покрывающих их лесов и тем самым подвергавшими их эрозии! Чем дольше он о них думал, тем яснее осознавал, какое зло причиняют их преступления. Более того, подумать только, как безобразно они мошенничают даже в городе... Если вспомнить, как эти двоюродные братья Эухенио и Онофрио Крус (отъявленная парочка!) мололи языком и насмехались над ним всего лишь вчера на рыночной площади. По сути дела, не только вчера, если призадуматься. А почему? Безо всякой причины. Так что прежняя позиция Карло - неправильна, это ясно. Лесорубы - не просто бедолаги, тяжким трудом зарабатывающие себе на пропитание, которым в данный момент burocratas [бюрократы (исп.)], преследующие собственные нечестные цели, запретили даже трудиться; вовсе не достаточно противостоять людям с топорами и предупреждать их. Над тьмой лесов протянулись сполохи, красные, малиновые, алые. Нужно хорошенько их проучить, раз и навсегда. Ladrones. Hijos de putas [Воры. Шлюхины дети (исп.)].
Но даже двое мужчин не смогут дотащить из леса в город столько дров, чтобы усилия оправдались. Лесорубу необходима лошадь, мул или, на худой конец, осел. А потому ему приходится придерживаться мощеных или хотя бы утоптанных дорог. По эту сторону города таковых находилось никак не меньше двадцати, но по мере приближения к нему они все чаще сливались друг с другом, так что на данный момент из практических соображений их число можно свести к пяти. Дорога Сан Бенито вела к главной автостраде, пролегавшей чересчур далеко в южной стороне: с наступлением светлого времени они окажутся на виду. Дорога к старому монастырю проходила через контрольный пункт. Третья - излишне длинна и извилиста, четвертая - в последние месяцы совместилась с одним из местных ручьев. Карлос не был особенно силен в арифметике, однако с изрядной уверенностью решил, что остается всего одна дорога. Он обнаружил, к собственному удивлению, что как раз вышел на нее, вероятно, за то время, пока считал. Теперь оставалось решить, где именно или хотя бы примерно, находится лучшее место на этой дороге для emboscada [засады (исп.)]. Окажись он слишком близко к лесу, преступники снова смогут в нем укрыться. А если слишком близко к городу, им удастся спрятаться в каком-нибудь доме или патио. Идеальным было бы такое место, где дорожная колея углублялась бы, а по обе стороны, не слишком далеко и не слишком близко, шли бы стены. Такое место оказалось не только идеальным, но и реальным; более того, там обнаружилась ниша, в которой некогда стояла статуя Ла Гуадалупана, до того как в республике отделили церковь от государства. Карлос захихикал, подумав, как удивятся негодяи, когда он вдруг выскочит из этой ниши с пистолетом в руке!
Он все еще хихикал, но тут что-то вцепилось ему в ногу, и он растянулся.
При падении он ударился спиной и всеми прочими костями. От этого ему стало тошно, а все задремавшие было боли разгорелись с новой силой. Заулюлюкали, затараторили насмешливые голоса, лица показывали ему рожки и плевали в него. Он лежал там, на дороге, борясь с удушьем и с безумием, всхлипывая. Постепенно дыхание возвратилось к нему. Темнота вновь стала просто темнотой. Он принялся ощупывать землю вокруг, пальцы его во что-то уткнулись и с отвращением отдернулись. Он продолжал шарить рукой и нашел фонарик. Желтый луч осветил лежавшую на дороге фигуру, и он разразился долгим пронзительным криком, исполненным ужаса и муки: на спине в луже крови лежало тело мужчины. Рубашка, брюки, руки и ноги, - все, что положено человеку, находилось на месте.
Но у него не оказалось головы там, где положено.
Медленно-медленно светлело небо. Туман смешивался с дымом, заволакивая солнце. Карлос Родригес ходил взад-вперед по дороге, ощущая жгучую резкую боль в глазах. Он ходил так уже час, два часа, три - кто знает, сколько именно? Он не решался заснуть. Что, если кто-нибудь украдет тело? Он не решался вернуться в город и доложить об убийстве по той же причине. При бдении ему служила поддержкой мысль о том, что с наступлением дня на дороге появятся люди и он сможет послать кого-нибудь из них с донесением в город - лучше бы одного из уважаемых cuidaderos [горожан (исп.)] в возрасте, чьи свидетельские показания касательно тела сочтут бесспорными. Однако случилось так, что первыми на дороге оказались двое мальчишек, гнавших четырех коров на пастбище.
Или один мальчишка, гнавший двух коров. Карлос уже не мог знать наверняка, двоится у него в глазах или нет. Один мальчик с двумя коровами. Два мальчика с четырьмя коровами. Одно тело без головы. Два тела без головы. Небо было серым и холодным, а вероломное солнце боялось показаться на глаза. Через некоторое время он убедился, что мальчиков все-таки двое, поскольку один из них согласился сбегать обратно и передать сообщение, и Карлос увидел, как он побежал, а в то же самое время заметил, как другой мальчик сгоняет коров с дороги, чтобы они обошли тело. Коровы должны есть, несмотря на смерть или жизнь. Мальчики скрылись из виду, скотина тоже, а кто-то все кричал и кричал, кричал не замолкая. Он с изумлением узнал собственный голос и затих.
На труп и кровь стали садиться мухи. Очень трезво, очень устало Карлос принялся разглядывать тело. Он не узнал его. Оно не казалось ему ни знакомым, ни неизвестным; похоже, оно просто пребывает в покое, все проблемы кончились. Оно даже не казалось больше таким странным: ему доводилось и раньше слышать об убийцах, которые отсекают своим жертвам головы, чтобы воспрепятствовать опознанию или хотя бы задержать их. Покой. И никаких проблем. Сколько времени потребуется мальчику, чтобы добраться до города?.. И через какое время сможет приехать дон Хуан Антонио? А потом? Что будет потом? Похвалит ли он Карлоса? Или обругает его? Уволит? Арестует? Отдаст под суд?
У него затряслись руки и ноги. Он попытался унять дрожь, не смог, сел на камень, привалился спиной к придорожной стене, положил на колени револьвер и вопреки собственному желанию, без каких-либо предчувствий немедленно уснул. Голова его отдернулась назад, а сам он подпрыгнул вперед и вверх с тревожным криком и выставил перед собой руки, чтобы поймать револьвер. Он не поймал его, не увидел, как он падает; он его не нашел. Его движения и крики вспугнули мух, и они взлетели с мерзким бренькающим жужжанием, снявшись с подсыхающей крови. Карлос упал на колени, оперся на руки и тупо уставился на темную лужу с синими отсветами. Кровь осталась на месте.
А тело исчезло.
Все закружилось, завертелось вихрем, и Карлос закружился вместе с ним, и шатаясь пошел по дороге, вытянув вперед руки, чтобы не упасть. Он уснул, он уснул после долгих часов бдения, пока сторожил в темноте тело, он уснул при свете раннего-раннего утра! Теперь его положение хуже некуда, ведь дону Хуану Антонио известно о наличии тела... и как же теперь Карлосу отчитаться о пропаже? Он ковылял по дороге, плача, всхлипывая, ругаясь, понимая, что не сможет этого объяснить, равно как и пропажу револьвера. Конечно же, он обречен.
Если только... Если только он не раздобудет другое тело, чтобы никто не заметил подмены.
Внизу под собой он увидел железнодорожные рельсы. Чуть скользя, он спустился вниз по склону и побежал по шпалам. Он знал, кто с ним так обошелся, _наверное_! Кто же, как не лесорубы, эти воры и шлюхины дети? Зачем еще, как не в отмщение за задуманный им арест?.. И чтобы воспрепятствовать ему в этом! Но он им еще покажет, раз и навсегда. Они восстановили против него все poblacion [население (исп.)], но он им покажет... Он подбежал к стрелке, и как раз неподалеку от нее оказался сарай с инструментами для путевых обходчиков с полинялой надписью: "Это здание и все его содержимое являются собственностью республики". Он взломал дверь, свернув себе плечо, схватил первое попавшееся на глаза мачете для травы и кинулся снова наружу. Осталось ли у него время? Поспеет ли он вовремя? Проснулся ли уже дон Хуан Антонио? Оказался ли он на месте? Как скоро он отправится в дорогу? Карлос молился о том, чтобы время встало меж доном Хуаном Антонио и жутким заговором лесорубов.
Удача ему сопутствовала. Когда он опять поднялся вверх по склону, завеса тумана разделилась, и внизу появился человек с ослом, нагруженным дровами. Припав коленями к земле, согнувшись, Карлос приближался к нему с такой осторожностью, предусмотрительностью и ловкостью, что ему пришлось про себя улыбнуться, сдерживая смех. Осел подошел ближе, осел прошел мимо, Карлос поднялся на ноги и кинулся вперед на носках. Взмах мачете. Тело упало, хлынула кровь. Карлос пнул ногой отвалившуюся голову, словно футбольный мяч; посмотрел, как она провалилась в подлесок. Он перекинул тело через плечо и бросился бежать, бежать, бежать.
- Карлос, - сказал дон Антонио. - Карлос! Ты слышишь меня? Прекрати и послушай меня! Ты слышишь...
- Бесполезно, jefe [начальник (исп.)], - сказал его заместитель, Раймундо Сепеда. - Это шок... шок. Он еще не скоро из него выйдет.
Дон Хуан Антонио вытер лицо безукоризненно отглаженным носовым платком, надушенным одеколоном. "Не он один... Я в таком же состоянии. Чудовищно. Ужасно. Люди не понимают..."
- Бедный молодой человек, - вздохнул дядя Эктор, пожилой тюремщик, и покачал головой. - Подумать только...
Дон Хуан Антонио энергично закивал: "Непременно, давайте, подумаем. И продумаем весь этот случай полностью. Я попытаюсь восстановить картину преступления".