Магсуд Ибрагимбеков
ГДЕ ТА ДОРОГА?
Задание у меня сегодня предельно простое - взять интервью у французского певца, приехавшего на гастроли в Баку. Нужно, чтобы он сказал несколько слов о его настроении, впечатлениях. Скажет. Это же для него превосходная реклама во Франции. Раз он пользуется успехом в СССР, где искусство, как известно всем, на высоте, так этот эстрадный певец или, выражаясь по-французски, шансонье, действительно из себя что-то представ-ляет. Пустяковое задание.
...Погода прекрасная. Прогуливаются люди, молодых много. Давно я так не гулял в воскресенье, давно. Все идут, о чем-то беседуют. Явно получают удовольствие. От всего: от погоды, от прогулки... Молодые. Я тоже молодой, только чуточку постар-ше. Наверное, все в этом проклятом "чуточку". Иногда я жа-лею, что не верю в бога. Если бы я верил, я сказал бы ему: "Старик, я понимаю, у тебя, может быть, склероз из-за твоего преклонного возраста, и вообще тебе некогда заниматься каж-дым человеком в отдельности, и во все твои дела я не вмеши-ваюсь, но в отношении людей ты поскупился. Ну куда это го-дится, что человек живет какие-то семьдесят - восемьдесят лет? И даже бог с ним, с этим. Но ведь с молодостью человек про-щается в двадцать пять лет! Вот что обидно. Так уж будь добр, распорядись".
Ого, половина третьего! Пора. Концерт в три и концерт в шесть, не многовато ли? Голос сорвать можно. Впрочем, какое мне дело до чужих голосовых связок? Мне нужно интервью.
В фойе народ, перед дверью в артистическую толпятся де-вицы. Вид у них такой, будто через минуту им предстоит круп-ный разговор со знаменитостью. Но к знаменитости их не пуска-ют, вот ведь в чем дело.
Неужели это он? Маленький, черненький, вертлявый... Очень подвижное лицо, кожа на нем начинает подергиваться за мгно-вение до того, как он откроет рот. Настоящий невротик... "Нет,
нет, мосье, никаких интервью до концерта. Эти полчаса я дол-жен быть абсолютно спокоен..." Интересно, как это у тебя по-лучается - быть спокойным? Полчаса до концерта и, как мини-мум, два с половиной часа концерт... Потратить три часа на какое-то пустяковое интервью... Плюнуть, уйти, что ли? Ниче-го не получится, интервью обещано в редакции, придется ждать. А это, интересно, кто? Лет на пять старше певца и смотрит на него... Когда женщина так смотрит на кого-нибудь, это значит, для нее не существует полтора с небольшим мил-лиарда остальных мужчин на земле. Он собирается, кажется, меня представить. Легкое пожатие маленькой руки... Так я и думал - жена. Судя по шуму, который доносится сюда, все уже в зале. Он перед выходом на мгновение задерживается, берет руки жены, что-то шепчет ей, целует...
...В фойе уже никого нет. Только несколько опоздавших торопливо раздеваются у гардероба. Какая-то женщина поправ-ляет прическу у зеркала. Сайда. Трудно даже поверить, что когда-то с этой высокой, очень красивой женщиной мы были маленькими детьми. И вместе прочли первую в жизни книгу "Букварь". Ой, как приятно ее снова увидеть!.. "Ну хоть раз в год ты можешь позвонить!" Действительно, почему я не звоню ей хотя бы раз в год? "Мы тебя только сегодня вспоминали". У нее муж - славный человек. "Он на работе сегодня, неожи-данно вызвали, а я только днем и могу куда-нибудь вырваться, домработница уходит в семь, и с ребенком некому остаться. У меня лишний билет. Если ты один, сядем рядом...." Теперь мне эти предстоящие два с половиной часа не страшны. И уж конечно сидеть рядом с Сайдой гораздо приятнее, чем в слу-жебной ложе. Даже не верится: рядом сидит Сайда и смотрит на сцену. Ну как это я о ней столько времени не вспоминал?
При выходе никаких аплодисментов. Все правильно. Их надо заработать. В Баку его еще- никто не знает. Представил "оркестр. Он по плечо самому низкому из них. Здоровые ребята, особенно контрабасист. Стоят все четверо и улыбаются. Прямо члены сборной команды по боксу. 'А он их тренер. Концерт начался... Он поет, свободно передвигаясь по сцене с микрофоном в руке. Незнакомый мотив, незнакомая песня... Зал уже молчит. Ни звука. В зале только его голос. И музыка. Он уже овладел вни-манием, мыслями сидящих в зале.
Музыка, пахнущая морем и весенним ветром, пахнущая пёрвой акацией. Что он говорит? "Есть в жизни такие дни, когда хочется спрятать голову в твоих нежных руках и забыться, как когда-то в далеком детстве. Где та дорога, которая вернет нас в былое?"
У Сайды блестят глаза. В полумраке не видно, плачет она или нет. В детстве она всегда плакала, когда слушала хорошую музыку. Напротив нас, через улицу жил мальчик, он часто играл "Революционный этюд" Шопена. Мы тогда не знали, что эта вещь так называется - "Революционный этюд". Мальчик этот был старше нас, и мы не решались говорить с ним на музыкаль-ные темы. Так вот. Сайда каждый раз плакала, как только он начинал .играть эту вещь. А это неправда, что ее муж не при-шел на концерт из-за работы. Просто он не любит музыку. Он вообще, кроме полимеров и Саидки, ничего больше на свете, по-моему, не любит... До чего же мне хорошо! "Ты даже не взглянула на меня, пройдя мимо, а я побрел за тобой по бульвару. Но вот подошел к тебе знакомый мужчина, и я почувство-вал зависть. Потому что я мог бы тебя полюбить".
Музыка слов... Хоть бы никогда не кончалась. А он поет, и уже нет в зале сцены, певец. ходит меж рядов" обращаясь к каждому. "Когда тебя больше не любят, с тобою остается горе. Когда ты разлюбил, у тебя не остается ничего". Наваждение какое-то. "Когда я встречаю на улице стариков, мне становится страшно, ведь придет и наша последняя весна, и там, где горел огонь кашей молодости, мы найдем лишь пепел".
Все... Конец. Представление, так сказать, окончено. Мы пробираемся сквозь толпу в фойе... "Здравствуйте, здравствуй-те! Как вам понравилось? Прекрасный певец, не правда ли, он похож чем-то на Азнавура. Манера такая же, а? Нет, он больше похож на Жильбера Беко... Конечно, это на целую голову выше американцев. Это, конечно, 'отличный певец... Говорят, скоро Эдита Пьеха приедет..."
Артистическая. "А, мосье, по поводу интервью. Я к вашим услугам. У нас целых два часа. Очень рад познакомиться". Это он Саиде. Что-то я говорю ему по поводу его концерта... "Про-стите..." Он отпускает музыкантов до вечернего концерта. Жена наливает нам кофе из огромного термоса. Первый раз в жизни пью кофе из термоса. "Выпьем?" Он достает бутылку коньяка с какими-то многочисленными наклейками. Переводчик разли-вает. Пьем. Потом еще и еще раз. Я, кажется, опьянел, потому что ловлю себя на мысли: очень хочется попросить его, чтобы он спел. Сайда о чем-то говорит с его женой. О чем-то говорим и мы. Почему он показался таким некрасивым? "Может быть, не стоило пить до вечернего концерта?" - осторожно спраши-ваю у жены. "Нет, нет, он всегда пьет". Она смеется. "Иногда и в антрактах", - от себя добавляет переводчик. Прекрасно, пьем дальше. Это -уже советский, четыре звездочки. Теперь го-ворит только он один. А мы слушаем.
- Я в детстве и долго потом был очень несчастливым... Был слаб и некрасив, у меня не было друзей. Но я был мечтателен. Я мечтал, что когда-нибудь у меня будет очень много денег и в меня будет влюблено много женщин... Мне казалось, тогда я буду счастлив... У меня теперь очень много денег, гораздо больше, чем может потратить один человек, и очень много женщин пишут мне, что хотели бы провести со мной вечер... Это смешно, мосье.
но деньги мне не нужны, я трачу на себя меньше, чем младший бухгалтер, а единственная женщина, с которой я счастлив, - это моя жена... Природа очень хитра... Впрочем, я бываю счаст-лив, когда пою. Я бываю счастлив несколько часов в месяц... В эти часы я не одинок". Недавно я выступал с концертами в одном курортном городе на юге Франции. Меня попросили после концерта посетить санаторий для больных костным туберкуле-зом. Мне не хотелось ехать, я её люблю больных людей... Но отказаться было неудобно. Я собирался спеть им две-три песни и поскорее уехать... В зале, огромном зале, из окон которого было видно море, в специальных шезлонгах сидели люди. Они сидели неподвижно, и у каждого в руках было зеркало... У всех у них - костный туберкулез в тяжелой стадии, и ни один из них не мог повернуть шеи, они были неподвижны, двигались только руки с зеркалами, ими они ловили мое изображение. Я пел. Они мне не аплодировали, у них были заняты руки. Я им спел тридцать песен... Я видел их глаза... В тот вечер я плакал, но я был счастлив, я был благодарен богу, что могу приносить лю-дям то, чего не могут принести другие... Я обещал им приехать снова, и я не сумею чувствовать себя спокойно, пока не спою им еще раз. Каждый из нас должник, мы все что-то должны осталь-ным людям. И я иногда жалею, что умею только петь. Я себя иногда чувствую очень виноватым, что не могу дать больше того, чем даю. - Он беспомощно провел рукою по лбу, и я за-метил, как у него дрожат пальцы. - Я не уверен, что достаточно ясно выражаюсь. Словом, мы все в чем-то виноваты перед остальными людьми, и все в разные периоды жизни что-то оста-лись им должны. - Он с надеждой посмотрел на меня. - Вы временами не испытываете подобного?
Я заметил, что, и Саида с интересом ждет моего ответа. По-чему-то этот разговор начал меня раздражать. Я неопределенно пожал плечами: по-моему, нет.
Он засмеялся, это был неприятный смех пьяного человека. Жена внимательно посмотрела на него.
- Ну что же, вы счастливый. И уж во всяком случае гораздо счастливее меня.
-- Я бы, наверное, на его вопрос ответила бы так же, как и ты, - задумчиво сказала Сайда. - И все-таки на этот вопрос ни один человек не сумеет ответить точно.
-Мне кажется, наш новый знакомый страдает тем, то во фрейдистской литературе именуется "комплексом вины".
- Не знаю, не знаю, - рассеянно произнесла Саида.
Хорошо идти рядом и молчать, иногда это заменяет самые задушевные разговоры.
-Послушай, - сказала вдруг Сайда, - за два квартала отсюда наш дом. Я его вот уже лет пятнадцать не видела. Да-вай-ка пройдем по нашей улице...
Давно я здесь не был. И все как будто по-прежнему: и киоск на углу, и будка сапожника, и деревья ничуточку не выросли. Все по-прежнему и вместе с тем это другая улица и другие дома. Мы вошли в наш двор, обошли его и не встретили никого из бывших соседей. Незнакомые дети играли на той же пло-щадке, на которой когда-то играли мы.
- Помнишь, - сказала Сайда, - ты упал с этого дерева и ободрал себе правый бок. Тебе сделали противостолбнячный укол, и ты страшно этим гордился, а мы завидовали?
А может быть, это был не я, может быть, ничего этого не было?
- А здесь мы собирались после школы - ты, я, Борис, Джангир.
- Кстати, где они сейчас? В последние годы я никого из них не встречала. *
- Борис преподает в нашей школе. Джангир трудится в ка-ком-то научно-исследовательском институте...
-А Заур?
- Он заместитель министра, разъезжает на черной "Волге". Мы еще несколько минут постояли во дворе.
-Хорошо, что пришли. Для меня с этим домом связано все самое хорошее. Зря мы сюда иногда не приходим.
Мы вышли со двора, который казался мне в детстве огром-ным, и побрели по улице, которую до пятнадцати лет я назы-вал "нашей". Ну, ни одного знакомого! Впрочем, я, кажется, знаю этого полного пожилого человека, идущего по тротуару навстречу. А, это дядя Сабир. Постарел он очень... И Саида его узнала.
- Ты не знаешь, что поделывает его сын, Азад?
-Ты разве не слышал? Он ведь умер.
-Да брось ты! Отчего же он умер?
- Не знаю. Он умер в тюрьме.
- А как он попал туда, за что?
-Я как-то встретила Бориса, он сказал мне, что Азада аре-стовали за какое-то уголовное дело. Подробности он мне не рас-сказывал... С Азадом уже давно что-то было неладно. А ты хо-рошо его помнишь?
Хорошо ли я его помню? Перед тем, как идти в школу, мы встречались на углу. Он всегда приходил первый и беспокоился всю дорогу, что мы можем опоздать. Учился он хорошо, гораздо лучше меня, и все учителя в один голос говорили, что Азад просто-напросто одаренный ребенок. Он всегда отличался от всех нас. Нет, дело не в том, что он был меньше ростом и тщедушней
любого из ребят па нашей улице, что совершенно не мешало ему драться с признанными силачами. Я не помню ни одного случая, чтобы он струсил. Иногда ему здорово попадало, и тогда он оза-боченно прикладывал к синяку мокрый платок и спрашивал у всех, очень ли заметно, - он не любил, когда дома узнавали о его драках. По нашим тогдашним понятиям, он был очень смелый человек. Я помню, как-то во время очередного матча по футболу между дворами, мяч влетел, разбив вдребезги стекло, в квартиру работника городской пожарной охраны Ага Джалала, которого все на нашей улице очень боялись. Улица опустела за какое-то мгновение. Из дому выскочил разъяренный пожарник. Посреди улицы совершенно спокойно стоял Азад. Ага Джалал подскочил к нему и ухватил за ухо.
- Я не разбивал вашего стекла, - невозмутимо сказал Азад. - Я не играл в футбол.
Он и вправду не играл, а стоя на тротуаре, болел за команду своего двора.
- Не играл? - спросил, саркастически улыбаясь, Ага Джа-лал. - Идем к твоему отцу и спросим у него, играл ты или нет.
- Пойдем, - спокойно сказал Азад. Трепку дома Азад перенес стоически.
- За что меня отлупили, непонятно, - пожаловался он мне, недоуменно пожимая плечами
Я ему начал было объяснять, что в таких случаях лучше смываться сразу, не доводя дело до суда взрослых, но замолчал, когда Азад удивленно сказал: ,