— Может быть… Но почему? — безнадежная и безудержная тоска, словно в голосе волка, умирающего в капкане.
— Ну, когда ты поймешь… — смуглая сильная рука накрывает его руку. — Огонь сжигает мотыльков и сухие былинки. А сдерживаться — удовольствие маленькое. Да ты и не сможешь.
Ожидал возражений, но только вздох услышал. Вопрос:
— Никогда? И… когда стану старше?
— Не знаю — ты не такой, как другие. Тогда и не захочешь, я думаю. Выбирай в пару тех, кто равен… ну, пусть не равен, но не намного слабее. Или бери только для себя — как пьешь воду, как съедаешь плоды. Та, что сгорела, просто была очень слабой. Научишься понимать. Все не так страшно, малыш.
Молчал. Тени под глазами, а губы темные — Тииу приняла Дар.
— Пойдешь к той своей девочке?
— Нет. Я обещал, что не причиню ей вреда.
— Никогда?
— Никогда.
Таличе уходила из дома, садилась на круглый камень, торчащий макушкой из густой травы, слушала вечерних сверчков. Много-много дней. Никто не пришел.
— Вот и правильно, — сказал Арута, достраивая подъемник. — Хорошо любоваться зверем, но нельзя жить с ним под одной кровлей. Рано или поздно он растерзает тебя — и, может, так и не поймет, что натворил и зачем.
Дни в Астале текли ровно. Раз пришлось усмирить рабочих дальнего поселения, еще раз — ловить две семьи, бежавшие к морю. Может, им и позволили бы уйти, если бы те держали язык за зубами. А то половине соседей рассказали, как хорошо будет жить им на побережье. Двоих молодых мужчин из беглецов отдали Башне, остальных выпустили в круг, добавив туда пару медведей. Красивых и юных не было в тех семьях, они бы пожили подольше.
Ахатта Тайау произволом согнал с привычного места собственного сводного брата и поставил на его место внука. Впрочем, шары льяти не ошибались — Къятта и в самом деле был сильнее. Значит, достойнее. А опыт приложится, сказал Ахатта.
И Къятта был доволен жизнью, как никогда.
Все хорошо. Только брат его младший как с цепи сорвался — метался по лесу в обличье энихи, приходил раненый и не позволял прикасаться к себе, дома то огрызался на любое слово, то утыкался лицом в подушку — попробуй, приведи в чувство. Ничего, примет, думал Къятта. Быть собой проще, чем быть другим. А именно собой он и станет. Только бы не натворил ничего. И посылал следить за ним тогда, когда сам не мог. Только попробуй уследи за энихи… да и за Кайе в человечьем обличье тоже. Нъенна, которого мальчишка чуть не убил, долго кричал Къятте в лицо страшные ругательства, но не нашел в себе сил навсегда порвать с этим домом. Да и как порвешь? Родня.
Пришлось преподать братишке несколько уроков обращения с девушками. С "красными поясами" — дед спокойно, как обычно говорил, пообещал оторвать старшему внуку голову, если тот выберет для забав младшего девчонок из обычных семей.
— Успеет. Пусть пока поймет, что свои — те, кого защищают, а не берут силой. Дашь хищнику кость — не отнимешь потом.
— Да помню я! — раздраженно сказал Къятта, и увел брата в город.
Не сомневался, что вдали от старшего подобные развлечения все равно закончились бы смертью слабых — пока хоть малому подобию контроля не научится. Или пока не научится выбирать более сильных. А среди равных игрушек не ищут, а пару подыскать с его-то гонором — задача нелепая. У Сильнейших своего хватает с избытком, правда, братишка их всех переплюнул.
Время Старой листвы подошло.
— Выросла девочка, — заметил как-то дед, поглядев на Киаль.
Она танцевала в саду, легко переступая ногами в плетеных кожаных сандалиях, звеня бесчисленными подвесками и браслетами, и птицы языками пламени кружились подле нее. Ненастоящие птицы — Кайе с детства пытался ухватить одну из них за хвост, но тот рассыпался искрами в пальцах.
— Ну, чушь, а не Сила, — обиженно говорил он всем домочадцам, и один раз дед взял его за ухо твердыми пальцами и велел смотреть, как, подчиненный движениям девушки, застывает пойманный волк, как начинают подрагивать его лапы и тело, а на морде появляется выражение ужаса, как фонтанчиком вырывается кровь из его пасти и ноздрей.
— Медленно — не всегда плохо, — назидательно сказал дед и выпустил ухо внука.
— Я не покину Род, — сказала Киаль, поморщившись, когда до нее дошли слухи о младшем брате и девушках. — Моя Сила — танец, и ни мужчины, ни женщины мне не нужны.
— Ну и дура, — сказал братишка.
Ийа встретился подростку случайно: тот шел по улице, по торговым рядам, разглядывая ножи, а молодой человек возвращался откуда-то из поселений верхом на злой пегой грис. Нагнал сзади, с улыбкой поглядел сверху вниз. По несколько тонких косичек спадает с висков, закреплены на затылке, сзади широкая коса, украшенная золотой подвеской в виде дерущихся кессаль и волчонка. Серьги звенят насмешливо. Прохладный и свежий, словно не приехал невесть откуда, а собственные покои оставил только что.
— Бедняга, — протянул снисходительно-мягко, — Раз братец твой не справляется, дам совет я. Твой огонь опасен для девушек Асталы, да? Так перекидывайся! В зверином обличье Сила твоя закрыта, а девушкам, думаю, все равно — вряд ли ты умеешь больше, чем зверь! — расхохотался и ударил пятками в бока грис, сорвался с места.
Вовремя — деревянные щитки и полог ближнего торговца вспыхнули синеватым огнем.
И слова жалобы торговец произнести не посмел — сжался на земле, прикрывая голову руками. Плевать на товар, ладно, сам жив остался; хотя и волосы тлели.
Ахатта, узнав про случившееся, внука отчитывать не стал, но стоимость сгоревшего возместил полностью, а торговец чуть не ошалел от такого счастья.
— Не настраивай Асталу против себя, — сказал дед, отвечая на недоуменное фырканье внука — подумаешь! И Къятта кивнул согласно, задумчиво.
— Да если б о тебе так, ты бы им всем уши пообрывал! — рывком повернулся к брату, и челка почти закрыла глаза.
— О тебе много болтают в народе; могу убить всех, кто не принадлежит другим Родам, — пожал плечами Къятта, — Но тогда говорить будут еще больше.
— А зачем тебе нож понадобился? Своих не хватает? — спросила Киаль, а Натиу, мать, и вовсе промолчала.
После этого Кайе снова надолго скрылся в лесах. И Къятта порой отправлялся искать следы энихи — не случилось ли что? Знал наверняка — след этого зверя ни с чьим другим не перепутает.
Понемногу братишка сам начал возвращаться, на мягкой постели ночевать, а не свернувшись клубочком среди папоротников или тростника.
Восемь Сильнейших Родов было в Астале. Когда лес велик, разные звери находят приют под сенью листвы и между корней — и хищники редко ссорятся из-за добычи. И даже олень может пастись под носом у энихи, ежели тот не голоден. У каждого Рода была своя территория, свои ремесленники, садоводы, охотники. Хозяева Асталы ни в чем не испытывали нужды. Ленивые хищники бродили один мимо другого, огрызались порой, но не стремились вцепиться в глотку. Не расчет, как у северян, руководили ими — когда дичи хватает на всех, а солнце палит нещадно, и хищников одолевает лень.
Только юные, с горячей кровью, грызутся, невзирая на жару — если что-то пришлось не по нраву.
Род Арайа, чьим знаком был свернувшийся ихи, понес потерю — слишком много хмельной настойки выпил один из них, едва ступивший на порог зрелости — и собственное пламя обратилось против него. Но Род оставался по-прежнему сильным.
Ийа же в последнее время все чаще появлялся в обществе Олиики — маленькой смуглой красавицы, племянницы Тарры Икуи. Появлялся — не то слово, скорее, водил ее за собой на незримой цепочке. А девчонка, круглолицая, с глазами цвета терновых ягод, смотрела на молодого человека с обожанием запредельным. Словно и не из Сильнейших.
Тарра морщился, когда заходила речь о племяннице. Слишком ее любил.
— Ради Олиики готов многое сделать, да? — спросил Ахатта. — Вот и прекрасно, Ийа тоже это понимает. И начинает с малого, умница. Смотри, чтобы Род Икуи не стал ковриком под его ногами.
— С чего бы? — хмуро осведомился Тарра.
— А с того, что родственник твой стар и скоро Совет покинет. А на замену поставят болвана, который тоже души в девчонке не чает. И вертеть она им сможет с превеликим удовольствием, а ты и слова не скажешь, поскольку тоже обожаешь свою Олиику.
Кайе впервые за много-много дней соизволил не шарахаться по лесам, а быть в составе Рода на празднике Солнцеворота. Правда, кривился, когда Киаль помогала ему одеваться — не выносил то, что называл тряпками. Штаны из тонкой шерсти — привычны, передник расшитый, единое целое с пелериной — еще куда ни шло, но от широченного наборного ожерелья наотрез отказался.
— Я не статуя, чтобы увешивать меня невесть чем!
Киаль, любившая наряды и украшения, всерьез оскорбилась.