— Они… они ничего толком не говорили, элья… — он робко посмотрел на девушку, и ему отчаянно захотелось определенности, — Если скажешь, буду служить тебе… — он больше всего хотел попасть под ее защиту. Боялся представить что-то ужасное, о чем упомянула служанка. Зверь…
— Что? Да зачем ты мне? — девушка удивленно подняла тонкие брови.
— Я буду делать все, что ты велишь, элья… — пролепетал он, — А я быстро всему учусь…
— Полагаешь, мне не хватает слуг? А что ты умеешь? — рассмеялась Киаль.
— Я… я умею делать домашнюю работу… петь…
— Для домашней работы у нас достаточно людей… разных. Песни… северные? Интересно! Хотя они хуже наших. Впрочем… спой чего-нибудь. А может, играешь на ули или тари?
— Нет, элья, никогда не видел ни одного, — признался Огонек, — А петь…
Память не сохранила прошлого — но пощадила песни. В башне никто не любил пения, но мальчик порой мурлыкал себе под нос, или осмеливался петь громче, когда оставался один. Порой мелодию грубо прерывал окрик — хоть шуму от мальчишки было не больше, чем от жаворонка.
Затянул первое, что пришло на ум:
Луна идет за горы Нима,
Когда девушки с медными браслетами
Танцуют в лунном круге…
Если бы весенний ветер
Подарил им крылья,
В небе стало бы больше птиц…
Голос у Огонька и вправду был очень красивый, серебристый и легкий. Он неожиданно отразился от стен, и казалось — поют самое меньшее два Огонька.
— А что-нибудь побыстрее? — оживилась девушка. Мальчишка ответил улыбкой.
Люди хотели пить,
Хотели вина,
Но вместо вина у них были только
Лепестки цветущей акации
Ах, солнце послало им свою кровь —
Люди были пьяны до утра!
Когда он запел, девушка выбежала на середину комнаты и начала танцевать, изгибаясь, покачиваясь тростинкой, переступая на месте маленькими ступнями. Словно невидимый инструмент заиграл, зазвенели колокольчики, подзадоривая Огонька. Киаль кружилась на месте, раскинув руки; вдруг фигуру ее окутало голубое пламя
Огонек вскрикнул, судорожно вцепившись в покрывало. Набросить, сбить огонь… Не успел. Пламя гасло, опадая лепестками.
Девушка шагнула к нему:
— Зачем? Ты что?? Кто же так делает?
— Прости, элья… Я испугался… это пламя… я подумал — ты можешь сгореть!
— Ах… — она вздохнула, потом засмеялась. Села рядом с ним, взяла его ладони в свои.
— Я танцем живу, понимаешь? Это не пламя… это моя душа.
Неожиданно она привлекла его к себе, зашептала:
— У вас на севере — скучная Сила. А у нас — все, что горит, как огонь… Ты понимаешь?
— Не очень, элья, — честно признался Огонек, — Я не видел эсса…кроме того, на дороге… Дани был северянином, кажется, но он жил далеко от своих.
— Ну их! А ты сам как неживой — словно родниковая струйка, холодный, неподвижный только… — она затормошила его.
— Я… — Огонек был растерян, — А эльо-дани говорил, что я не в меру горячий… Я же не знаю, чего ты хочешь, элья… и никакой Силы у меня нет.
— Я ничего не хочу. Разве ты можешь что дать? — она вздохнула. — Песню и ту оборвал…
— Но я могу спеть еще! Я же не знал что пламя — как твоя тень при танце…
— Пой! — потребовала она. Ее волосы разметались, и Киаль стала несказанно хорошенькой, лучше, чем прежде. И Огонек запел самую красивую и самую веселую песню, которую знал — запел от души.
Девушка танцевала… вокруг нее вновь загорелось пламя, затем начали виться огненные птицы. С их длинных хвостов сыпались искры, и тонкие золотые браслеты звенели, сверкая. Чудесно… век бы смотрел, завороженный. Он и вправду не мог шевельнуться — только петь. Когда песня смолкла, Киаль села рядом и обняла его.
— Как хорошо! Правда?
— Да, элья. Ты такая красивая! И танец — тоже! — воскликнул Огонек, обретя возможность двигаться и глядя на девушку восхищенными сияющими глазами.
Она легонько поцеловала его в лоб, потом оттолкнула.
— Тебе, наверное, пора. Лучше не заставлять его ждать.
Словно под ледяной дождь с градом вытолкнули Огонька из теплого дома.
— А….. как скажешь, элья, — пролепетал, — А куда мне идти?
— Иди прямо по коридору, и дальше через сад… Вон за ту дверь. Выйдешь, куда надо… — Девушка вздохнула. — Если не увидимся — жаль. Ты хороший.
Киаль сжала его ладонь.
— Беги. Только не лги ему. Он… — девушка забавно нахмурилась.
— Что, Киаль-дани?