Огонек сел на каменный выступ внутри источника. Кружилась голова. К обжигающему покалыванию привыкал понемногу. Не удержался, ответил, хотя говорить было по-прежнему трудно:
— Теперь и на ней тоже.
Вода бурлила вокруг Огонька.
— Ты ненавидишь меня? — спросил южанин.
— Нет… я ничего к тебе не чувствую, — честно сказал Огонек. — Даже ненависти. Ты не стоишь ее.
Он не сразу отозвался, и сделал вид, что не слышал слов Огонька:
— Хочешь уйти?
— Да… но ты не отпустишь.
Кайе молчал, потом поднял несколько камешков, начал бросать их в воду по одному. Глухо сказал:
— В Астале — не отпущу. Вне ее… Но куда тебе идти?
— Куда… да хоть к тем же эсса…
— Они не лучше… Даже хуже… А норреки — животные, дикари…
— А что такое по-вашему «люди»? Такие, как ты?
— Таких больше нет. Я мог бы попробовать… я хотел попробовать… дать иное. Но Къятта прав. Я умею лишь убивать.
— Кто сделал тебя таким?
— Рождение.
— Мне жаль, — равнодушно сказал Огонек.
— Почему?
— Ты бы мог быть человеком…
— А. Я и забыл! — он рассмеялся. Прыгнул в воду — гибким своим, протяжным движением. Теперь Огонек знал, что оно означает. Кайе — энихи. Огромная черная кошка. Юноша нырнул и оказался возле Огонька.
Огонек оставался в воде. Уже не о чем волноваться. Самое страшное было уже.
Тот прижал его к каменной стене и вгляделся в глаза
Огонек смотрел на него спокойно и устало. Как бы спрашивая: что дальше? Ты меня не убил. Теперь уже не убьешь.
— А тебя… кто сделал таким? — голосом, в котором смешались ненависть, тоска и восхищение, спросил Меняющий Облик.
— Каким — таким?
— Отчаянным…
— Сердце, наверное.
— А кровь эсса — холодным и равнодушным?
— Разве? Эльо-дани говорил мне, что я слишком горяч.
— Да ну? Впрочем, да… детей ты защищал хорошо… Ты хочешь помочь всем беднякам Асталы на свой лад?
— Да, я этого хотел бы… А разве ты не хотел бы, чтобы твое имя произносили с любовью?
Кайе посмотрел искоса.
— Еле дышишь, но язык у тебя ядовитый! Если хочешь знать, мне жаль этих детей. Но Солнечный камень — охрана поселений от огней тин и еще всякого. А этот… хотел украсть и продать.
— Но он ребенок. А если бы девчонка бросилась к тебе за помощью, как бросилась ко мне, приняв за одного из вас, ты тоже пожалел бы?
— Убил бы на месте.
— Какая странная жалость…
— Странная? Кому они нужны? Нищие — значит, ничего не умеют. Мать их — игрушка рабочих на Атуили. Таким лучше умереть молодыми… сразу.
— Вы решаете, кому жить, кому умереть?
— А ты ешь мясо, не думая о зверях, которым оно принадлежало! — ощетинился весь.
— Так люди — не звери!
— Да ну?! Пусть. Зато те, кто живут, ни в чем не нуждаются, понимаешь? На дикарей посмотри! Хочешь так?!
— А если бы лучший друг твой был из низов?
— Ребенок ты… говоришь глупости. Это невозможно, — голос его напряженным стал.
— Отчего же? С пылью не дружат?
— Ты и впрямь дурак. Все время удерживать пламя… а потом случайно убить подобного друга — вот это правильно, по-твоему! Мы и без того защищаем их от леса. И от себя. Любой… сильный способен уничтожить их, не желая того. Или желая — если станут на пути. Я устал объяснять тебе это!
— Не объясняй. Тебе ведь неприятно думать о такой… мелочи.
— А тебе часто приходилось думать о других? — Кайе поднял голову, посмотрел. — Ты всё знаешь о других?
— Я ничего не знаю. Ты сам сказал — без памяти лучше. Да, ничто не мешает… смотреть.
— Эсса тоже любят смотреть. Свысока. А не слушать свою и чужую кровь. Зря я возился с тобой!