Помедлил чуть, и добавил:
— На твой крик никто не придет. Майт услышала бы, но она глухая.
— Кто она, али? — прошептал Огонек. Так легко было противостоять оборотню… вспышка, и все. А этому — невозможно. Невозможно даже сказать ему колкость. Вот подлинное чудовище, думал он. Не оборотень. Его старший брат.
— Змея. Большая змея. Ей оставляют жертвы порой, как дочери Башни. Но она ела недавно. Здесь не появится.
Словно столбняк напал — и тело вновь стало холодным, влажным. Чуть не закричал, не упал перед ним наземь — выведи меня отсюда!! Но просить Къятту о милости… нет, бессмысленно.
Он тихонько сел, подтянул колени и стал вглядываться в воду.
Пальцы Къятты вздернули его подбородок. Глаза горели — сейчас и вправду янтарные. Понимал — отражается пламя светильника в них, но как жутко…
— Петля удержит тебя, если вздумаешь утопиться. А он… — почудилась в голосе грусть, но тут же исчезла, — Пожалуй, так будет лучше… Ты очень помог мне, найденыш. Даже не знаешь, как.
Огонек промолчал. Хотелось вонзить зубы в эту гладкую смуглую руку. Хотелось орать во весь голос от ужаса и тоски. Но все нелепо… нелепым быть не хотел. Довольно уже… Уткнулся лицом в колени.
Остался один.
Когда дверь отделила его от света — будто чем дурманящим опоили; голова закружилась, пропали все чувства и желания. Прислонился к стене и сидел так, не двигаясь.
"Ну почему я, а не ты?" — вяло шевельнулась мысль после долгой глухой неподвижности. "Если уж умирать… Почему?"
Шевельнулся, подобрался к воде, зачерпнул горстью. Сделал глоток. Холодная, немного пахнет тиной, но свежая. Влажной рукой вытер лицо. В голове имя вспыхнуло — Майт.
Огонек вскочил, рванулся, вцепился зубами в петлю.
Перегрызть или разорвать не удавалось. Он изранил себе все запястье — с виду мягкая, при рывке петля резала кожу. Серебристая, прочная на диво; бледное свечение напомнило Пену.
Скоро обе руки были в крови, и губы тоже.
— Чтоб тебе сдохнуть! — заорал Огонек, отчаянно дергая веревку; он мечтал уже об одном — оторвать себе руку. — Чтоб тебе было сдохнуть там, на дороге… подавись ты своей Силой, тварь!
Скоро охрип. Обессилев, свернулся клубком, стараясь стать меньше.
По щекам катились слезы — кажется, временами он рыдал в голос, но никто не отзывался, и он вновь и вновь пытался хоть что-то сделать с петлей. На воду старался не смотреть — стоило бросить взгляд, и все сворачивалось внутри. И в то же время вода звала оглянуться.
Запах воды, сводящий с ума — наверное, так пахнет смерть. Дотянуться до воды, пить — может. Но темная, еле слышно журчащая, она пугала.
Майт, сказал Къятта. Не голодная, значит… Вряд ли он выйдет живым отсюда — скорее, умрет до того, как змея успеет проголодаться. Ты можешь кричать, сказали ему…
Скольких запирали здесь?
Огонек чувствовал шепот стен, уверен был — их покрывает мох. Вкрадчиво-влажный, мягкий… Только бы не коснуться ненароком…
Времени тут не было. Да и понимал Огонек, что здесь каждый миг покажется часом. Но все же уверен был — в этих стенах находится уже долго. Хотя — что такое долго? Над огнем и пару мгновений руку не подержать, а приговоренному и сутки — единый миг.
Мальчишка задремал — слишком вымотали попытки освободиться, страх — и полет через пламя до этого. В полудреме вздрагивал от любого почудившегося шороха. Потом провалился в сон глубокий. Очнулся, когда тихие шаги раздались рядом — настоящие.
Дверь не скрипнула; фигура в длинной одежде держала на ладони светящийся камень. Солнечный камень.
Захотелось петь, вопить от радости — на глаза навернулись слезы.
На миг показалось, что Огонек снова в доме Тайау, тогда, когда мальчишку закрыли — а Кайе пришел за ним…
Но это не оборотень.
Человек был взрослым, и сперва показалось — Киаль… нет, она ниже, но двигается столь же легко, и столь же мелодичный звон серег сопровождает ее. Только гость непонятный — не женщина.
— Ты не замерз тут, малыш? — тихий смешок. — Охх… вот кто здесь! — удивленно. И тишина, почти ощутимое напряжение — и свет начинает растерянно мерцать, из золотистого становится серебряным, слабым — вот-вот, и погаснет…
— Почему ты здесь?
Огонек промолчал, напрягся. Гибкая рука погладила его по щеке.
— Перепуганный зверек… не дрожи. Чуткие пальцы ощупали запястье мальчика — света хватало, но и без него можно было ощутить кровь, почувствовать ее запах — понять, что мальчишка содрал себе всю кожу с запястья. А вот лица человека мальчишка не видел — только руки, красивые, с тонкими пальцами. И аромат свежих цветов, нагретых солнцем…
— Кто ты? — спросил слишком громко.
— Неважно.
Даже не видя лица, Огонек угадал улыбку.
— Как ты… как узнал? Или просто пришел?
— Мне сказали. Не ожидал, что здесь окажешься именно ты.
— Откуда ты знаешь меня?
— Видел… ты держался подле оборотня. Кто тебя привел? — спросил человек.
— Къятта, — проговорил прежде, чем подумал — а стоило ли? Человек опять издал тихий удивленный возглас.
— Но почему? — снова спросил, куда более настойчиво, нежели в первый раз. Взялся за петлю, и мальчишка вскрикнул, не сдержался — хотя осторожным было прикосновение. А камень теперь снова светился ясно.
— Я… — врать не хотелось. Да и что придумать, сообразить не мог. Его молчание было принято за невозможность ответить.
— Его младший… знает? Он был согласен?
— Не знал, — еле слышно откликнулся Огонек. И снова — едва различимый удовлетворенный звук.
— Он — охранял тебя, да?
— Он… Я не знаю… да, — признался, скрепя сердце.
— Зачем тебя здесь закрыли?