— Ничего, — ответила девушка и вдруг разревелась совершенно по-детски, горько и безнадежно.
Так плакала дочка Дмитрия Сергеевича, мать Антона, когда ей было лет пять-шесть, и она в очередной раз разбивала коленку или ее обижали во дворе. Тогда подающий большие надежды кандидат наук Снегирев сажал ее на колени, гладил по голове и шептал какие-то дурацкие слова про оранжевого попугая, который сидит на пальме и грызет кедровые орехи, которые ему периодически присылают с Северного полюса белые медведи. На Аленку сказка про попугая действовал безотказно — через минуту она уже хохотала, и сама рассказывала папе, что для того, чтобы отправить посылку, белым медведям приходится просить полярных летчиков отвезти орехи в Москву, а уже из Москвы загранрейсом орехи едут в Африку.
Сейчас, ощутив себя в совершенно идиотской ситуации, Дмитрий Сергеевич на автомате воспользовался проверенным методом утешения плачущих девочек: обнял незнакомку за плечи, погладил по волосам и начал рассказывать сказку про авиапосыки с кедровыми орехами и веселого попугая на зеленой пальме. К его удивлению, девушка отнеслась к его гону совершенно адекватно. То есть так, как и положено утешаемым: прижалась к его плечу, еще несколько раз всхлипнула — но уже не так горько, — и замерла, периодически вздыхая.
Но через минуту она снова поставила его в затруднительное положение. Престав вздыхать, она внезапно поцеловала его — да так, что Дмитрий Сергеевич невольно ответил на ее поцелуй, да и о том, что пребывающая в его объятиях девица годится ему во внучки, он вспомнил далеко не сразу. Точнее, очень не сразу, а только тогда, когда девушка, прервав очередной поцелуй, погладила ошеломленного профессора по бороде и спросила:
— А ты кто?
— Синий Дракон. В смысле — Дмитрий Сергеевич.
Ответ почему-то очень развеселил ночную гостью.
— А меня зовут Лель. А ты из Катера приехал?
— Нет, я местный. Ну, в смысле — из Академгородка.
— А-а-а… А я думала, что Синий Дракон — кто-то из приезжих. Хэлдар, который на Дракона заявлялся, в больницу попал, а потом Странник сказал, что он на Дракона одного старика поставил, я думала, что ты — кто-то из олдовых из Катера, говорят, кто-то приехал.
— Не, я вообще первый раз на игре.
— Пионер… Прикольно. — Лель опять рассмеялась и взъерошила ему бороду. — Знаешь, сейчас стали взрослые цивилы типа тебя приходить — они такие смешные, но бывают очень интересные. Ну и как тебе здесь?
— Ничего. Я — археолог, так что — нормально. Даже прикольно. — Это дурацкое словечко показалось вдруг Дмитрию Сергеевичу очень верным, оно как нельзя точнее описывало весь сумасшедший сегодняшний день.
— А ты хороший, Дракон! Можно я тебя так звать буду? Это даже может стать твоим именем. Имена часто на первых игрушках получают. Правда, Дракон — это очень круто, тебе за это имя еще попотеть придется…
— Меня мои рыцари Снегирем зовут. У Сапковского — дракон Три Галки, а я — Синий Дракон Снегирь.
Лель снова рассмеялась:
— А хочешь, я твоей мамой буду?
— Э-э-э… Это в смысле — как? — Дмитрий Сергеевич опять почувствовал себя полным идиотом.
— В смысле — я тебе имя даю, и получается, что я вроде по системе как твоя ролевая мама.
— Ладно… — Тут смех разобрал Дмитрия Сергеевича. Абсурд ситуации заставлял вести себя так же абсурдно, и он запищал, подражая детскому голосочку, — А ты не очень строгая?
— Не. Я — справедливая. Но если что — то сразу ремня!
Потом они болтали о каких-то пустяках. Говорила в основном Лель: о том, как сегодня играли в Храме Пустоты, о том, что к ним приблудился дед одного из славян, прикольный старик, чокнутый на оружии. Он дрался, когда барон Уго штурмовал славян, а потом, когда он вернулся из мертвятника, они вместе с ним погибли, когда ходили в Северную крепость, и эти маньяки-перевертыши выскочили вдруг из кустов и загрызли их.
— Обидно: я смотрю: подходит Сигурд в камуфляже. Я ему: "День добрый, путник!", а он меня раз — руками по плечам, и говорит: "Я волк, я тебя загрыз!" Если бы я сразу поняла, что он — зверь, то я бы с ним даже не поздаровалась. А тут — ни костюма, ни маски, откуда я знаю, что он волк? Где он видел волков в камуфляже? Неотыгрыш полный. А чего поделаешь? Пошли мы в мертвятник. Потом Странник сказал, что он с Сигурдом разберется, и чтобы я в мастерский лагерь вечером приходила…
Лель запоздало всхлипнула, но, видимо, решив больше не расстраиваться, констатировала:
— Сволочи они все — и Сигурд, и Странник… Слушай, Дракон, а я у вас переночую, ладно? А то к себе идти уже ломы…
— Ложись, конечно. Тут спальников полно.
Дмитрий Сергеевич ни за что бы не отпустил девушку посреди ночи, не проводив ее, но идти куда-то страшно не хотелось. Поэтому они уснули вдвоем, прижавшись друг к другу, как котята. Уже задремывая, старый профессор подумал, что здесь, в лесу, рядом с молоденькой девушкой, он наконец-то будет спать нормально, как в молодые годы, когда его было пушкой не добудиться. В принципе, так и получилось, даже когда кто-то залез в палатку и стянул с него половину спальника, он только ругнулся спросонья.
9.
В отличие от Лель, выспавшийся днем Старый Оружейник, как только второй раз вышел из мертвятника, сразу отправился в кабак. Он смутно надеялся встретить там внука, к тому же в лагере оставались только Кили с Галадриэлью, а мешать влюбленной парочке не хотелось. По дороге Владлен Степанович чуть не заблудился: знакомый лес ночью казался чужим и каким-то колдовским, но, в конце концов, услышал гитарные переборы и выбрался к костру. В кабаке действительно собралась куча народу. Ночью Игра не шла, поэтому тут были и доспешники Черного Отряда, и их непримиримые "враги" — бессмертные, и ракшасы, и эльфы, и перевертыши. Пили чай и не только чай, болтали. Бородатый парень в костюме лесного эльфа-рэйнджера пел:
"На круто посоленной снежной крупой
Взлетающей палубе
Нас, вместе собравши, везут на убой
Гаральдовы баловни…"
У эльфа был мощный и чистый баритон, эхом отдававшийся в ночном лесу, и Старого Оружейника даже дрожь пробрала от этого пения.
Бородач взял последние аккорды, наступила тишина. Потом поднялся высокий брюнет, чем-то похожий на тореадора, хотя одет он был не в игровушку, а в обычные джинсы и косуху:
— Раз пошла такая пьянка… Волосатый, дай гитару…
Голос у "испанца" был резкий, металлический, как у тех, кто поет рок:
"День-ночь, день-ночь, мы идем на Лориэн,
День-ночь, день-ночь, все на тот же Лориэн"…
И было в этом пении что-то такое, что заставило всех напрячься, из темноты леса пахнуло тревогой, где-то далеко пронзительно закричала какая-то ночная птица…
"Я шел
сквозь ад
шесть недель,
и я клянусь,
там нет ни тьмы,
ни жаровен, ни чертей… "
Певец сорвался на фальцет, гитара рокотала, и в этом рокоте явственно был слышан мерный топот солдатских колонн:
"И только пыль, пыль, пыль, пыль
от шагающих сапог,