Лобов молчал, поэтому Кирсипуу счел нужным усилить аргументацию:
- Во всяком случае, с ними ей будет заметно проще, чем с Иваном Лобовым.
- Это почему?- импульсивно обиделся Иван.
- Да хотя бы потому, что ни Алексею, ни тем более Климу и в голову не придет обращаться с Леной как с малознакомой дамой на торжественном приеме! Пусть они знакомятся и дружатся без прямого вашего участия. Так будет лучше и для ваших друзей, и для Лены, и для вас. Право, вы уж поверьте мне, дипломированному психологу, на слово.
Иван ему и верил и не верил. Не хотелось ему расставаться с Леной! Не хотелось еще и потому, что уговорить ее отправиться с ним на Елшанку Ивану стоило больших трудов. Когда Иван рискнул предложить Лене вместе покинуть профилакторий, сказав в ответ на ее беспомощное: "А как же я?",-"А вы - со мной", радость, мелькнувшую в ее глазах, тут же затопила волна испуга.
- Это невозможно!
- Почему? Не вечно же вам сидеть в профилактории.
Упоминание о профилактории позволило Лене тут же уцепиться за подходящий предлог.
- А что скажет доктор Кирсипуу?
,- Ничего не скажет. Вернее, одобрит - вот и все.
- Вы уверены?
- Уверен. Честно говоря, я уже советовался с ним,- покаялся Иван.Взял этот грех на свою душу!
Теперь, уже грустно, Лена повторила:
- Это невозможно!
- Да почему?
- Неловко,- Лена заглянула Ивану в глаза. - Неловко, понимаете?
- Вы же моя крестница, в конце концов!
- Правда,- с некоторым удивлением припомнила девушка и нерешительно спросила:- Куда же мы отправимся?
- Куда угодно,- и, помедлив, Лобов пояснил: - Мне ведь скоро в космос; в очередной патрульный рейд. Надо повидать Землю, потолкаться среди людей, знакомых и незнакомых, побывать в музеях-полисах и в декорумах. Составьте компанию!
Видя, что Лена колеблется, Иван уточнил:
- Можно слетать в Сан-Франциско, это рядом. Или в Ленинград, там моя родина. Можно побывать в Турции на каскадах Памукале или в Африке на водопаде Виктории. Можно заглянуть на мыс Канавералл, посидеть в кафе космонавтов. Там вы наверняка встретите кого-нибудь из старых друзей.
- Нет!- вырвалось у девушки.- Только не это!
Она задумалась, словно позабыв о существовании Лобова, потом встряхнула головой, прогоняя нечаянное раздумье, и подняла теперь уже спокойные карие глаза
- Мне надо слетать в Месопотамию, на Двуречье. Проводите меня? - Лена слабо улыбнулась.- Одна я побаиваюсь.
- Одну вас и доктор не пустит. Со мной - другое дело. Лететь до Багдада на орбитальном корабле в обшей сложности минут сорок, сущие пустяки по космическим меркам.
Он вопросительно смотрел на девушку, ожидая пояснений.
- До Багдада,- согласилась она.- Там вы и подождете меня. Я отлучусь ненадолго, на несколько часов. Хочу проститься с Виктором.
- Это дело святое,- одобрил Иван после паузы.
Он решил, что Виктор Антонов родом откуда-то из Двуречья, поэтому Лена и летит туда. Но оказалось, что дело обстоит гораздо менее прозаично трогательно, наивно, а поэтому, может быть, и чуточку смешно. Когда Лена наводила справки в Йеллоустанском орбитальном порту, Иван понял, что она собирается посетить развалины древнего Вавилона и, никак не связывая это посещение с Виктором, принялся расспрашивать ее об этом историческом месте, где побывать ему не довелось. А оказалось, что все связано. На берегу ручья, что протекает через территорию древневавилонских развалин, растет огромное, очень старое тутовое дерево. Перед первым полетом в дальний космос, который завершился стажировкой на Орнитерре, Виктор и Лена посетили эти места и посидели на берегу ручья в тени этой красноягодной шелковицы. Поскольку объяснений этому поступку от Лены не последовало, Лобов позволил себе полюбопытствовать:
- Наверное, в этом посещении был не только туристический, но и какой-то другой, ну, ритуальный, что ли, смысл?
Лена на секунду подняла на него глаза.
- Был, - поколебавшись, она пояснила: - По одному из преданий именно под этой шелковицей погибли Пирам и Тисба. Понимаете, ягоды у нее были белые, а когда они погибли, покраснели. И такими остались уже навсегда.
- К стыду своему,- признался Иван,- я и представления не имею, кто такие Пирам и Тисба.
- Герои новеллы Овидия.
- По-моему, древнегреческий поэт?
- Древнеримский. Публий Овидий Назон. Его любил Пушкин. Любил и Виктор.
- Тутовые деревья не живут по две с половиной тысячи лет,- практично заметил Лобов.
- Конечно, не живут. Но разве в этом дело? Дело в легенде.
- А в чем ее суть?- осторожно спросил Иван.
- Суть в том, что даже дерево, даже дерево, ощутило трагедию погибшей любви.
- Это мне понятно. Я спросил о Пираме и Тисбе.
Лена грустно улыбнулась, разглядывая Лобова.
- А о Ромео и Джульетте вы знаете?
- Конечно.
- Ну, вот. Пирам и Тисба - это овидиевы предшественники шекспировских героев.
И поскольку, явно не удовлетворившись этим, Иван ждал подробностей, Лена рассказала ему содержание овидиевой новеллы. Пирам и Тисба жили в Вавилоне в соседних домах, которые разделяла глинобитная стена и давняя вражда родителей. Но юноша и девушка полюбили друг друга. Каждый вечер они встречались у глинобитной стены, в которой был пролом, шепотом разговаривали, а когда наступала ночь, прощались. Их тяга друг к другу была так сильна, что они решились однажды нарушить запрет родителей и встретиться ночью далеко за городом у могилы Нина, основателя Ассирийской империи и покорителя Вавилона, под старой белоягодной шелковицей, росшей на берегу ручья. Тисба пришла первой, но, испугавшись свирепой львицы, спряталась в пещере. Убегая, она уронила свое покрывало, и львица разорвала его, испачкав кровью только что убитого ею быка. Пришедший позже Пирам рассмотрел при лунном свете следы львицы, пошел по ним и с ужасом обнаружил разодранное в клочья, забрызганное кровью покрывало Тисбы. Поцеловав остатки покрывала, Пирам сказал: "Обагрись теперь и моей кровью!", поразил себя в грудь мечом и остался лежать под шелковицей. В тумане смерти он еще успел увидеть лицо Тисбы, живой и невредимой, в ужасе склонившейся над ним. Но того, как Тисба поднялась на ноги, приставила острие меча к своему сердцу и бросилась на него,- Пирам уже не видел. Влюбленных соединила не жизнь, а смерть. В одной могиле похоронили их.
Со сложным, противоречивым и переменчивым чувством разглядывал Иван погрустневшее лицо Лены. Словно некая пелена спала с его глаз. Как-то разом прозрев, он увидел в ней не женщину и даже не девушку, а девочку. Конечно, Ян Кирсипуу говорил ему об этом. Но одно дело слушать слова другого, и верить и не верить ему, и совсем другое вдруг самому увидеть эту девочку, еще живущую частью своей души в придуманном мире туманных грез и до конца не осознанных желаний, еще не успевшую по-настоящему шагнуть в жестковатый, но ясный в определенности своих отношений взрослый мир. Кто в детстве не мечтал о чистой и самоотверженной, вечной любви? История Виктора и Лены трогала сердце Ивана. Но так же как история Пирама и Тисбы, придуманная Овидием в укор растлению и распутству римской знати, она была придуманной, слишком театральной для действительной жизни, ненастоящей. Сердце Ивана было полно жалости, но была, в этом чувстве и доля неловкости. Ему было неловко представлять себе Лену рядом с Виктором в тени старой шелковицы, растущей на берегу ручья среди развалин, покрытых пылью минувших тысячелетий. Неловко за их искренние, но наивные клятвы в вечной любви. Той самой, никем и никогда до конца не понятой любви между мужчиной и женщиной, о которой они лишь мечтали, не зная ее сути. Дети! Сущие дети, приблизившиеся к любви как к красивой, но пугающей игрушке, которую очень хочется и очень страшно взять в руки. И надо же было случиться такой нелепости, что эта больше выдуманная, чем настоящая любовь, попала в чужом и чуждом земным законам синем мире, в самую настоящую, а не выдуманную трагедию! Где же справедливость? Да и есть ли она вообще?
- Я думал,- негромко сказал вслух Иван,- Шекспир сам придумал историю Ромео и Джульетты. А он только повторил ее! И повторил по-своему, по-другому.
- Все повторяется по-другому! А значит и не повторяется по-настоящему.