Привал никого не удовлетворил. Не отдохнув как следует, все снова отправились в путь. До захода солнца успели прийти к месту, намеченному проводником для бивака. Таким образом, большая часть пути была пройдена удачно. Осталась, правда, самая трудная - подъем по горным чащам, но у всех было вполне определенное впечатление, что проводник действительно хорош, ведет группу уверенно, и участники похода, воодушевленные близостью цели, стали весело устраиваться на ночлег.
Костер проводник разжигать не позволил.
Это вызвало недоумение у исследователей и шум среди носильщиков, однако проводник был неумолим и всем вновь пришлось подчиниться. Как и на полдневном привале, проводник снова стал беспокоен, но и, как тогда, оставался молчаливым. Еще на предыдущем биваке он не позволял пить воду из ручья. Здесь он срезал кусок лианы метра два длиной и вылил из него литра полтора воды. Воду из лиан теперь пили все, хотя никто и не находил этот источник достаточно приятным.
Усталый лагерь быстро заснул, а часов в десять вечера темноту прорезал крик. Долгий, протяжный крик умирающего в муках человека. Все усилия Очаковского, самого медицински образованного человека в экспедиции, ни к чему не привели: носильщик корчился в судорогах минут десять, затем распрямился весь и застыл.
Ночь не принесла отдыха. Тревога подкрадывалась вплотную.
Похороны носильщика заняли немного времени и не вызвали среди паутоанцев паники, так как они считали, что их товарища укусил тоу-бы смертельно ядовитый паук, и поход продолжался.
Тропинка - если можно назвать тропинкой ложе иссякшего горного ручья временами поднималась почти отвесно. Перелезая с камня на камень, цепляясь за скользкие, сочащиеся водой уступы, люди метр за метром преодолевали препятствия. Ноги постоянно срывались с гладких камней или разъезжались на липкой красноватой грязи. Отсюда, с почти отвесных обнаженных склонов, сложенных из серых, желтоватых, красных и коричневых лавовых масс, виден был противоположный склон ущелья. Разделявшая оба склона пропасть кипела зеленью, испускала доносящиеся и сюда, на довольно большую высоту, пряные, удушающие ароматы. Пропасть уходила все дальше, вниз, и вскоре из-за нависшей скалы, увитой ползучей зеленью, усеянной огромными яркими цветами, показался океан - ярко-голубой у берега, скрывающийся в белесом жарком мареве на горизонте.
Снова подъем, еще один потруднее, и наконец измученные путешественники почувствовали живительную прохладу, представляющую на этой высоте столь приятный контраст с томительной, банной жарой равнинных джунглей.
Казалось, что могло быть отраднее этого привала, когда позади остался самый трудный участок пути, когда прохладно и сухо, почти нет нещадно жалящих, порой приводящих в исступление насекомых, а впереди, совсем близко, заветная цель! И все же тревога не покидает никого из участников похода.
Проводник как-то по-особенному озабочен, суетлив. Иван Александрович по возможности спокойнее и ласковее завел с ним разговор, устроившись, как и паутоанец, на корточках, но проводник не успокоился, все время оглядывался по сторонам и наконец заявил, что дальше не пойдет. Он не знает, где именно находятся развалины храма. Вот отсюда, от этой скальной площадки, надо идти немного вверх, но куда - он не знает. Несколько путей ведут к древнему разрушенному храму. И этот - прямо, и вот тот, левее. Можно и вправо взять. Пойти к вершине можно любым из них, но в каком направлении святилище - он не знает, идти не хочет. Вудрум достал шкатулку с Золотой Ладьей, и она указала направление. Проводник не удивлен и не обрадован. Он продолжает настаивать на возвращении. Вместе с тем он, как видно, чем-то напуган настолько, что и возвращаться боится.
Иван Александрович посоветовался с друзьями. Никто не может понять, что же происходит, но все чувствуют, как нарастает тревога. Серафим Петрович как-то больше всех ослаб, недомогает. Вудрум предложил остаться на привале, подождать, пока Очаковскому станет лучше, но он, волнуясь, протирая очки чаще обычного, спорит, не соглашается, просит:
- Что же я буду... из-за меня будем задерживаться все. Право, ни к чему, господа. Одолеем эту скалу, а там, на самой вершине, развалины. Ведь так? Ну, пожалуйста, не откладывайте из-за меня. Иван Александрович, прикажите собираться. А я полежу немного. Как все будут готовы, и пойду. Я двужильный, вы же знаете, дойду... Лишь бы с вами... Лишь бы со всеми быть, не расставаться...
Это были последние слова отважного биолога.
Оставшийся переход оказался самым легким физически, но сколь же он был тяжел морально! Похороны товарища ни у кого не выходили из головы. У Ивана Александровича сердце сжималось при мысли, что уже нет славного Серафима Петровича, работящего, доброго, влюбленного в свое дело и бесконечно преданного науке, что в Питере не встретит его семья... Вспомнился октябрьский суровый день, порт, внезапно поваливший снег, проводы и щемящее чувство ответственности, вдруг охватившее тогда беспричинно и властно...
Когда перед взором исследователей предстала выстроенная полукругом, слившаяся со скалами стена, они посмотрели на нее так, как если бы и не стремились к ней всеми силами, будто уже видели ее много раз. Площадка перед развалинами, скальный обрыв высотой в четыре-пять метров. Взобраться туда и там... Что же там?..
Какая-то апатия у всех. Плотников вял, рассеян, но не сдается. Он первым подходит к обрыву, выискивает, где полегче взобраться на его верхушку, к развалинам. Быстро темнеет. Вудрум считает, что в развалины надо пробираться утром, но Николай Николаевич просит не откладывать.
- Тревожно как-то, Иван Александрович. Кажется, вот-вот что-то должно помешать. Надо поднатужиться. Ведь последний шаг. Иван Александрович, берите Ладью, пойдемте.
- Да что с вами, голубчик? На вас ведь лица нет! Вы плохо себя чувствуете?
- Иван Александрович, я очень вас прошу - пойдемте... Пойдемте, если можно, а то... А то я не успею...
Как в бреду, как в каком-то кошмаре, четверо ученых взбираются на скалистый обрыв. Впереди Александр, за ним Плотников и Вудрум. Шираст замыкает четверку, всячески помогая профессору, поддерживая в трудных местах. Никто из паутоанцев и близко не подходит к обрыву. Кажется, их и вовсе нет на площадке - так тихо и мрачно все вокруг. Из-за тяжелых, готовых к грозе облаков изредка выглядывает луна, освещая развалины, и тогда виден угрюмый полукруг стены, колонны с осыпавшимися верхушками и граненый постамент, на котором возвышается что-то странное, напоминающее кусок окаменевшей волны. В лунном свете она кажется полупрозрачной, темно-зеленой, а когда луна скрывается и на таинственное святилище наваливается мрак, на гребне волны начинают сверкать две сиреневые искры.
Неужели достигнута цель и вот сейчас, в это именно мгновение, можно будет совсем близко подойти к немеркнущим тысячу лет посланцам далеких миров? Какая сила донесла их до Земли, возле каких звезд затеплились эти сияющие в ночи, воспетые древней легендой "глаза божества"?
Вудрум подошел к "волне" первым. Никто не следовал за ним, понимая, что именно он по праву должен раньше других приблизиться к так давно ускользавшей тайне.
Иван Александрович не спешил. Он забыл о творящемся внизу, в джунглях, о засадах и преследовании, обо всем на свете и внимательно рассматривал испускающие лучи кристаллы.
- Подойдите, друзья. Вот два Сиреневых Кристалла, назовем их так. Это они пронеслись через Пространство, попали на Землю, вызвали поклонение древних паутоанцев, и это к ним так стремится таинственная Золотая Ладья. Давайте проверим.
Вудрум, осторожно ступая по источенным временем плитам, отошел от постамента, приблизился к самому краю площадки. Золотая Ладья своим острием указывала на кристаллы. Профессор обошел всю площадку, и везде, с любого места Ладья ориентировалась на кристаллы, переливающиеся мягким, нежно-сиреневым, то меркнущим, то вспыхивающим с новой силой светом.
- Да, друзья мои, мы соприкоснулись с чем-то неведомым, огромным. Науке предстоит исследовать это явление, и, как знать, быть может, познав его, человек станет во много раз сильнее.
Ивану Александровичу не терпелось представить, как именно надо начать изучение, ему хотелось тут же поделиться своими планами с помощниками, но Шираст первым напомнил о тревожных обстоятельствах, в которые попала экспедиция.
- Надо спешить, профессор.
- Да-да, конечно, вы правы. Давайте спускаться к лагерю.
- А кристаллы? - воскликнул Плотников.
- Кристаллы, - уверенно заявил Шираст, - надо поскорее выковырять и уходить отсюда.
- Грабеж? Вы предлагаете учинить отвратительнейший грабеж, господин Шираст. Никогда! В интересах науки мы пробрались сюда, поступившись своей совестью. Это еще куда ни шло, но посягнуть на святыню паутоанского народа?! Нет, нет! Мы рассмотрим эти кристаллы завтра, днем. Попробуем установить, какие же силы возникают в них. Опишем это явление, зарисуем, сфотографируем, но вырвать их и унести... Ни за что! Не надо забывать, господин Шираст, что наука наукой, но существует еще и такое понятие, как порядочность. Да!
Отчаянный крик, раздавшийся внизу, прервал спор. На привале поднялся шум, послышались голоса встревоженных чем-то паутоанцев, крики. Ученые поспешили спуститься к лагерю и застали там панику. Два носильщика корчились в судорогах, остальные атаковали забившегося в кусты проводника. Шираст бросился ему на выручку. Разогнав нападающих, он выволок проводника из его ненадежного убежища и повел к себе в палатку. Только там, немного успокоившись, проводник признался, что считает и себя, и всех их обреченными.
- Иван Александрович, надо скорее спускаться, - убеждал Шираст. Отбросьте щепетильность, возьмите кристаллы и скорее вниз, пока мы не погибли все.
- На это я не пойду. Ежели проводник прав и всех нас действительно сумели как-то отравить, то бегство уже ни к чему не приведет.
- Совершенно верно, Иван Александрович, - поддержал профессора Плотников. - Пожалуй, и в самом деле уже поздно.
- Что поздно?
- Бежать поздно. Надо дождаться дня. Коль мы уж сумели добраться сюда, надо возможно полнее исследовать феномен. Я уже не смогу, кажется... Боль, понимаете. Боль во всех суставах. Я пойду лягу.
- Николай Николаевич, будем надеяться, что это чрезмерное переутомление. Вы будете здоровы.
- Иван Александрович, я настаиваю на немедленном уходе отсюда, - не сдавался Шираст.
- Как, сейчас, ночью?
- Да.
- Николай Николаевич не сможет идти с нами.
- Идите. Идите без меня. Теперь уж ни к чему...
- Ну нет! Мы не оставим вас. А вы, господин Шираст, как желаете.
- Иван Александрович, да я...
...Ночь подходила к концу. Плотников корчился от боли, не произнося ни звука, то забываясь, то вновь приходя в себя. Вудрум не отходил от него ни на шаг, не в силах ничем помочь его страданиям.
Под утро забывшегося в тяжелом полусне отца разбудил Александр:
- Шираст бежал!