П.Шуваев
СКАЗАНИЕ О МОРДЕ НЕБРИТОЙ
Автор считает своим долгом в первую очередь уведомить читателй, что испытывает серьезнейшие затруднения сугубо принципиального характера в плане определения места и времени действия. Более того, он ни в коей мере не склонен настаивать на том, что описанные ниже события вообще где-либо и когда-либо имели место; в пользу такой точки зрения говорит, в частности, очевидная невозможность некоторых действий, упоминаемых в тексте как вполне естественные. Тем не менее автор берет на себя смелость опубликовать данный труд и приносит извинения за нечеткость изложения, в ряде случаев проистекающую более из характера материала, нежели из его собственной небрежности.
Жил когда-то на свете один небрит. Небрит был как небрит: маленький, тихий и небритый. Жил он в отдельной комнате и считал себя поэтому весьма везучим:
далеко не у всякого небрита есть своя комната. Правда, комната была так велика, что небрит, стоя в одном углу, не видел, что происходит в противоположном, будучи, как положено небриту, несколько близорук, - но зато была она теплой и светлой, а в противоположном углу все равно ничего не происходило. Ко всему прочему, комната была очень красива: стены покрыты мраморными плитами, а пол выложен мозаикой из цветного стекла. Была в комнате даже крыша; она, правда, кое-где протекала, и в сильные дожди на мозаичном полу появлялись лужи, но небрит давно уже знал все дырки и спал в местах более сухих.
Туда же перетащил он и все свои ценности. Раньше, в молодости, ценностей было немного: очки с одним стеклом, старый чайник и карандаш. Когда небрит поселился в этом доме, богатства его возросли неимоверно: в многочисленных комнатах оказалась уйма всего разного, главным образом книг и свитков. Собственно, только они небрита и занимали. Теперь ему мало было уже угла, который он не собирался покидать до конца своих дней, - а всем известно, что небриты живут долго, - теперь его сокровища хранились во всех сколько-нибудь защищеннных от дождя местах.
Итак, жил небрит обеспеченно и даже, по меркам небритов, богато. Назвать его жизнь безбедной нельзя было потому, что дом, в незапамятные времена покинутый исконными обитателями, был ныне, помимо небрита, заселен еще и иными существами - многочисленными, разнообразными и не всегда приятными. Будучи от природы боязлив, он старался не вступать с ними в конфликты, а потому по большей части прятался от них, ограничиваясь общением с несколькими знакомыми домовыми и с ночными бабочками, прилетавшими порою на свет его свечи. Это все был народ незлобивый, покладистый и по натуре спокойный; небрит даже почти сдружился с домовыми Кси и Пси, и они нередко по вечерам собирались поболтать за чашкой чая.
Пачку чая небрит давным-давно выменял у какого-то лешего на отвертку, которая была ему совершенно не нужна (лешему, скорее всего, тоже), и с тех пор запасам конца не предвиделось: вероятно, пачка была волшебная.
Однако и домовые далеко не всегда оказывались столь же обходительны, как двое его приятелей. Они не только могли при случае обозвать словом, которое небрит потом долго и тщетно выискивал по всем словарям, - они были способны и на кражу, и как-то раз небрит обнаружил, что у него пропали очки. С тех пор он побаивался не то что выходить из дому, а даже и по дому ходить после наступления темноты. А попробуйте не бояться, если по вечерам в доме происходят ни с чем несообразные безобразия. Иногда по залам принималось разгуливать старое -престарое привидение с большой лысиной; однажды небрит попытался с ним заговорить, но оно заухало так жутко, что от страха он был вынужден забиться под полку со свитками. Порой из подвала начинали доноситься устрашающие стоны и вопли. К счастью, такое бывало очень редко, но все же бывало, и тогда единственным спасением для небрита было попытаться заглушить эти звуки грохотом чайника или стуком собственных зубов.
Подвал вообще был местом настолько таинственным, что даже и домовые, которые, известно, существа ушлые и пройдошливые, соваться туда боялись. Там, по слухам, творились всяческие непонятности, вплоть до того, что вдруг загорался свет, становилось холодно и странный страшный голос принимался распоследними словами крыть какого -то призрака и некий канон. Небрит попытался выяснить, какой именно, однако все слышавшие этот голос в испуге убегали со всех ног, не имея довольно времени, чтоб вслушаться в содержание его речей.
Так или иначе, в подвале творились дела странные и жуть наводящие. Все население дома пребывало в страхе, и по вечерам никто уже не выходил из укромных углов, кроме привидения да нескольких приблудных духов, которым все нипочем, потому что они и так давно уже померли. Даже домовые, которым ничто не могло угрожать, потому что где это видано, чтобы дом без домовых был, - даже и они поговаривали о каком-то не то сокращении, не то вовсе извращении. Такое все страшное и невозможное говорили, что вот, мол, с минуты на минуту случится нечто странное и грозящее всем большими неприятностями.
Как-то раз, например, прибежал к небриту взволнованный домовой Пси; он весь дрожал мелкой дрожью, а шерстка его встала дыбом. Пси сообщил, что сам слышал, как говорили, будто бы вот-вот погонят из дому всех домовых, кроме одного-единственного, поскольку единственный -то уж необходим. Но вот кто будет этим единственным - не знал, разумеется, никто, кроме, может быть, домового Ро, который по вздорности характера укрылся от собратьев именно в подвале.
Новости были неприятные. Небрит вообще не любил выслушивать новости: ему гораздо больше нравилось вычитывать новое в свитках, - хотя бы по той причине, что уж эти новости ему не повредят. А тут... В самом деле, раз уж гонят домовых, так могут погнать и всех прочих, тем более домовой на то и домовой, чтоб в дому обитать, а небритам обитать вообще нигде не предписано. Может быть, и существовала где-нибудь предназначенная для них экологическая ниша, но ни один небрит о ней не слыхивал.
А паника все разрасталась. Уже перестали залетать в дом бабочки, уже ни один леший даже в самую темную ночь не приближался к дому, уже началось на чердаке невнятное скрипение и копошение... "Не к добру это, дорогие мои, ох, не к добру", - говорил старый мудрый домовой Ипсилон, по привычке окая в самых неподоходящих местах. "Не к добру, однако", - подхватило все население дома.
Почему-то все вдруг начали окать; только небрит какое-то время держался на этот счет иных воззрений, но и он однажды сорвался. Пересказывая Пси содержание очередного манускрипта, он неожиданно для себя произнес: "ОдинОкОе ОтчужденнО-забрОшеннОе сОзнание..." Потом замялся, смутился, но, поразмыслив над причинами своей слабости, продолжил в том же духе. Пси все равно ничего не заметил: он никогда не вслушивался, когда небрит говорил о непонятном.
Но добро бы все одним оканьем и ограничилось. Отнюдь! Из дома стало разбегаться население. Первым, как ни странно, покинул его один из приблудных духов - благородной наружности, синевато-серого цвета, всегда закутанный в необеятный плащ. Никто не знал, чей он, собственно, дух, но был он горд, самолюбив и обидчив до крайности. Вероятно, его что-то напугало, хотя трудно сказать, чего может испугаться дух; сам он, по слухам, заявил, что не может долее выносить столь вульгарное общество.
За духом последовали прочие жители дома, и довольно скоро небрит остался один.
То есть, может быть, и не один, но в его комнату никто не заходил. Недели три небрит был этим очень доволен, но потом ему малость надоело отчужденное одиночество, и он, выбрав день, когда солнце светило особенно ярко, решился осмотреть дом. На свитки никто никогда не покушался, а вот чайник небрит предпочел спрятать в самом дальнем углу, завалив вдобавок трактатами о всяких первосущностях: там бы уж точно никто не стал копаться.
Дом был огромен, и так уж получилось, что небрит ни разу не собрался обойти его весь - даже когда был здесь новичком и не начались еще эти странности. Теперь дом казался небриту еще более огромным и страшным. Комнаты сменялись комнатами, и все они были запущенные и захламленные. Небрит всегда любил рыться во всяком хламе и теперь был за эту любовь вознагражден: в углу одной из комнат ему попались очки. Очки были очень красивые, но, к сожалению, были они так велики, что держались лишь на кончике носа, благо нос у небритов бывает длинный.
Вдобавок видел небрит в очках ничуть не лучше, чем без оных. Он хотел было уже снять очки - для этого довольно было бы легкого кивка, - как вдруг они стали уменьшаться и, наконец, расположились на небритьем лице самым что ни на есть удобным образом. Возможно, они были волшебные, но небрит так редко сталкивался с волшебными вещами, что не сразу поверил. А поверить пришлось, потому что и видеть он к тому же стал лучше, кажется, иногда даже и сквозь стены. Вообще говоря, не было ничего удивительного в том, что очки оказались волшебными: ведь уже много лет в доме обитала только нечистая сила, а известно, что даже самый распоследний домовой имеет при себе что-нибудь этакое.
Небрит почувствовал себя увереннее и смелее: теперь он видел всю комнату целиком, даже когда стоял в самом дальнем и темном из многочисленных ее углов.
Но ни в этой комнате, ни в других не оказалось никого, с кем можно было бы побеседовать: были тараканы и пауки - публика скучная, бессловесная и пригодная разве что в пищу домовым. Тараканы громко топали, громко чавкали, но больше никаких звуков не раздавалось, как вдруг послышались невнятные крики.
Небрит долго не мог набраться храбрости и пойти разузнать, кто кричит: начинало смеркаться, а орали, судя по всему, подозрительно близко к подвалу. Крики, впрочем, были хоть и истошные, но вполне мирные: прислушавшись, небрит разобрал, что кричащий недоволен энтропией, которая, дескать, все возрастает. Возрастание энтропии до сих пор никоим образом не мешало небриту жить, и он не очень понимал, что тут такого плохого, но ясно было, что кричит существо по натуре невоинственное. Поэтому небрит хоть и не осмелел, но, поразмыслив, решился все же поглядеть, что там такое.
Когда он добрался до источника шума, было уже темно, и небриту удавалось хоть как-то ориентироваться лишь с помощью очков. Места по всем приметам были как раз те самые, где некий голос нехорошо отзывался о некоем призраке. Небрита разобрало любопытство, тем паче что вблизи все оказалось много менее страшно, нежели можно было предположить по рассказам. Приоткрыв дверь, небрит различил фигуру, в которой нельзя было не признать духа. Дух был обширен собой и полупрозрачен до неприличия; в руке он держал прохудившуюся реторту. Дух стоял перед столом, заваленным свитками, и пытался, вероятно, в одном из этих манускриптов разобраться. Небрит постучался.
- Кто ты, презренный, осмелившийся нарушить мое уединение? - дух посмотрел на небрита сквозь реторту.
- Здравствуйте, - сказал небрит, - я небрит. А это вы тут энтропию ругаете?
- Я, достославный и премудрый, незабвенный и неизбывный дух абсолюта, гордо ответствовал дух, не выпуская из рук реторты, - то есть, конечно же, призрака реторты. - А ты, жалкий небрит, неужели же ты не способен оценить всей премерзостности оного понятия - если, конечно, разумеешь, что такое есть понятие?
- Разумею, - небрит даже не пытался скрыть обиды. - А что?
- Так она же возрастает!
В голосе духа слышался уже не столько гонор, сколько, как это ни странно в данном случае, простая человеческая тоска.
- Простите, - сказал небрит, - а это вы тут холод напускали и ругали какого-то призрака?
Вопрос был задан не в той форме, к какой дух привык, но он, видно, соскучился без собеседника, поэтому все же ответил.
- Не знаю я никакого призрака, я демонов ругал, и первого рода, и второго, и всегда буду повторять, что они, многогнусные, недостойны таковыми называться за деяния свои непотребные!
Дух помолчал немного, а потом разразился бранью, какой небрит от существа духовного даже не ожидал, хотя, если вдуматься, от столь древнего и дряхлого духа как раз и следовало ждать сугубо архаических выражений.
- А ты, ничтожнейший и небритый, признаешь ли ты? - далее следовало нечто до крайности неразборчивое: дух, похоже, и сам забыл, на чем стоит.
- М-ммм... наверное, нет, - ответил небрит после некоторого раздумья.
Поступать так не следовало, потому что дух взъярился до безобразия. Он кричал, размахивал руками, топал ногами, шелестел мантией, а под конец вовсе плюнул в несчастного небрита - и попал. Разумеется, призрачная слюна прошла сквозь него, не встретив ни малейшего сопротивления, но небриту все равно было неприятно.
Заметив неудачу своей попытки и будучи твердо убежден в необходимости нанести собеседнику физическое увечье, дух запустил в небрита ретортой.
Небрит попятился, хотя, понятно, реторта причинила ему не больше вреда, нежели причинить была вообще способна. Духов небрит вообще-то не боялся, однако общение с духом абсолюта оказалось отнюдь не весьма сладостно для души его, поэтому он выбрался в коридор и затворил за собой дверь.
Он рассеянно шел по коридору, занятый размышлениями о том, в какой мере безбожно и безосновательно был поруган демон Максвелла и, вероятно, успел бы даже примыслить за духа какое-нибудь благоприличное обоснование, - но вдруг оказался перед полуотворенной дверью. Пути дальше не было: коридор оказался для небритовых раздумий коротковат, и можно было разве что набраться храбрости и заглянуть в дверь, благо горел там не какой-нибудь странный огонь, а, судя по всему, обыкновенна свеча.
В комнате стояли колбы, реторты и перегонные кубы, и все они были настоящие, что доказывалось толстым слоем пыли: на вещах нематериальных пыль, понятно, не оседает. Вещи эти, казалось, простояли без употребления не один век, однако комната была обитаема, а именно - на массивной дубовой скамье сидело небольших размеров существо и внимательно разглядывало какой - то свиток. Признав в существе родственную душу, небрит несколько осмелел.
- Здравствуйте, - сказал небрит почти даже не дрожащим голосом, - я небрит.
- Здорово, чувак, - произнесло существо. - Небрит, значит? Заметно.
Чувак? Небрит был несколько шокирован: от домовых он, понятно, всякие слова слыхал, но домовые ведь не читают свитков!
- А я гомункулус. Слыхал про таких?
- Кажется... Только это ведь давно было...
Небрит пригляделся к существу. От человека оно не отличалось ничем, кроме малых размеров, от небрита же - гладкими щеками без признаков щетины.
- Да не, ты не думай, чувак, я настоящий. Просто алхимик, который начал меня создавать, не сообразил, что к моменту моего появления на свет он давно уже будет лежать в гробу в белых тапочках.
- В каких тапочках?!