«Так почему-же вы отвечаете по-немецки, когда я вас по русски спрашиваю?»
Я никак не ожидал, что немецкий офицер может говорить по-русски и наверное поэтому от смущения и неожиданности заговорил по-немецки.
Немецкий офицер оказался полковником Вагнер, последний, как я только тогда узнал, в совершенстве владел русским языком и в то время был офицером штаба дивизии. Следуя за нами, он продолжал со мной говорить, задавая мне вопросы тактического порядка. Оправившись, после охватившего меня в первый момент смущения, я бойко и уверенно стал отвечать ему на все вопросы.
«Молодец» — похлопав меня по плечу, сказал он и отошел к подошедшим другим каким-то немецким офицерам.
Закончив учения наш дивизион остановился на отдых. В это время в сопровождении командиров бригад и офицеров штаба появился командир дивизии ген. фон Панвиц.
Мы увидели в первый раз нашего командира дивизии. Высокого роста, стройный, с полным славянским румяным лицом, в высокой, из серого каракуля, донской папахе, Панвиц внешне мало был похож на немца, скорее выглядел русским. Выслушав доклад, Панвиц выразил благодарность нашему дивизиону, сказав, что мы показали прекрасные результаты нашей учебы и что он надеется, что в будущих боях с противником они будут еще лучшими. Панвиц говорил по-русски очень плохо, скорее он говорил по-польски (Панвиц владел польским языком), однако мы его хорошо понимали.
Слушая речь ген. фон Панвица я увидел, что полковник Вагнер, подойдя к нашей сотне, ищет кого-то глазами. Увидев меня, он поманил меня пальцем. Подскочив к нему, я вытянулся, Вагнер подошел к ген. фон Панвицу и указывая на меня стал ему быстро по-немецки говорить.
«Вот молодой казак командир отделения, прекрасно знает свое дело. Я наблюдал за его действиями. Все другие казачьи командиры, за действиями которых я тоже наблюдал, не хуже этого. Там, где командуют казачьи офицеры, результаты учебы более успешные. Это надо учесть, господин генерал».
Панвиц, поглядывая на меня и кивая головой, ответил Вагнеру:
«Да, да, совершенно правильно… это мы учтем, — и затем, указывая на меня головой, сказал, скажите этому молодцу, что я его благодарю за хорошую учебу».
Полковник Вагнер, обращаясь ко мне сказал по-русски:
«Вы слышали, что сказал генерал и, наверное поняли?»
«Так точно, господин полковник» — ответил я.
«Можете идти», — ласково улыбаясь сказал полковник Вагнер.
Смущенный и польщенный я отдал честь и круто повернувшись пошел к строю.
Подобные заявления Панвицу поступали и от других старших офицеров дивизии. Сам он давно уж все понимал и не только то, что касалось его дивизии. Оказавшись человеком весьма умным к проницательным, соприкоснувшись с людьми из СССР, он понял, что методы, применяемые главным немецкий командованием в использовании антисталинских сил в интересах Германии, никуда негодны и чреваты пагубными последствиями. К сожалению самих немцев очень немногие из них это понимали. Из ниже описываемых событий читатель увидит, что ген. фон Панвиц в ходе происходящих событий пытался дать делу правильный ход в интересах своего государства, но преградой к этому стояла главная ставка Гитлера — ОКВ, которая, контролируя инициативу подчиненных ей инстанций, давала им свои пагубные директивы, требуя их точного исполнения. Все старания Панвица, равно как и других здравомыслящих немецких военноначальников направить ОКВ на «истинный путь» разбивались о лбы опьяненных нацизмом тупоумных гитлеровских политиков.
Вскоре после присоединения нашей сотни к 5-му Донскому полку из Кубанского предмостного укрепления, где остался 4-й велосипедный немецкий полк, к которому раньше наша сотня принадлежала, пришли награждения для казаков нашей сотни за боевые заслуги, проявленные ими в боях летом 1943 года.
Ввиду этого был построен весь полк. Кононов, в сопровождении офицеров штаба полка, собственноручно прикалывал ордена на грудь награждаемых казаков.
Прикалывая мне орден, Кононов спросил: «Сколько лет, сыночек?»
«Девятнадцать», — ответил я.
«Ого! — удивился он, — а я думал лет шестнадцать. Ты какой станицы?»
«Я родился и вырос в городе Таганроге, господин войсковой старшина» — ответил я.
«А, в Таганроге! Знаю, знаю прелестный городок, учился я в нем в юности.»
Узнав, что я командир отделения, Кононов тут же припомнил, что на тактических учениях мне была выражена благодарность за хорошее командование отделением командиром дивизии ген. фон Панвицем, на основании чего он сам (Кононов) отдал приказ, в котором выражалась мне благодарность и от командира полка.
«Молодец, сынок, нужно всегда и во всем показывать на что казаки способны, пускай знают наших!» — весело улыбаясь сказал Кононов и пожав мне руку, подошел к следующему казаку. Это было мое первое личное знакомство с Кононовым.
Через неделю после этого знакомства я был произведен в приказные (в ефрейторы).
В этом же месяце нам пришлось увидеть ген. П. Н. Краснова. Последний, в сопровождении своей супруги, ген. фон Панвица и нескольких офицеров штаба на легковой машине подъехал к выстроенным полкам. В казачьем генеральской мундире, в синих навыпуск, с генеральскими лампасами, брюках, опираясь на палку, Краснов прихрамывая, подошел к устремившему на него взоры двадцатитысячному казачьему войску.
Старческим слабым голосом он начал говорить. Один из офицеров держал у его рта микрофон. Его речь, наполненная казачьим патриотизмом и любовью к народу, к которому он принадлежал, лишь отрывками доносилась ветром к полкам далеко от него стоящим. Мне только запомнились лишь услышанные мной слова: «Я пережил три войны… В моих жилах течет казачья кровь…»
Седой, как лунь, дряхлеющий старый генерал своим видом вызвал у нас скорее чувство сожаления и подавленности, нежели бодрости и надежды. Те немногие самые старые казаки, находившиеся в рядах дивизии, которые помнили ген. Краснова еще с Первой Мировой войны, были подавлены горечью и обидой, на судьбу, которая так безжалостно искалечила, когда-то прославленного красавца-генерала, грозного и мудрого Атамана Всевеликого Войска Донского.
В революцию 1917-20 г. г. в России люди, взявшиеся руководить т. н. Белым Движением, люди не знавшие, вернее не желавшие знать, ни казачества, ни других народов России, люди, каким был ген. Деникин и ему подобные, при помощи Антанты, которой они старались доказать свою донкихотскую лояльность, свалили тогда ген. Краснова, предрешив, этим самым, свою же гибель. Оскорбленный и униженный Донской Атаман, ген. П. Н. Краснов, ушел тогда от власти, затем ушел в эмиграцию, а эмиграция и годы сделали свое дело.
С чувством сожаления и уважения к «Деду», как стали называть казаки ген. Краснова, мы возвращались в свои бараки. После построения многие казаки выглядели задумчивыми и озабоченными. В голове толпились тревожные мысли: «А что Власов? Почему немцы замолчали о чем? Где он? Как пробить дорогу к этому единственному спасительному маяку? Во что выльется попытка организовать борьбу против Сталина на стороне не менее жестокого врага?»
Эти тревожные мысли ободрялись крепкой верой и надеждой на молодых, крепких как гранит казачьих вождей. Крепких и самоуверенных, каким был наш Батько-Кононов.
«Батько знает, Батько выведет», — теплилась в мозгах ободряющая мысль.
Вскоре после этого события нас постигла прискорбная неприятность, заставившая нас, хотя и временно, испытать ту неразбериху и трения, которые постоянно терпели другие полки.
В наш 5-й Донской полк, как бы временно, на должность командира 1-го дивизиона был назначен немецкий ротмистр фон Ляр. Последний был выходцем из традиционного немецкого, так называемого «полка Черных Гусар». В этом полку служило кастовое немецкое дворянство. Головные уборы чинов этого полка были украшены человеческим черепом (таким же, как и войска СС). Фон Ляр, оказавшись человеком с чрезмерным воображением и высокомерием, сразу же восстановил против себя, и без того относившихся отрицательно к немцам, казаков нашего дивизиона. Сразу же начались трения между ним и казачьими офицерами.
Однажды, но приказанию командира взвода, я проводил во взводе занятия по конной подготовке. Занятия, как обычно в нашем полку, проводились по-русски. Явившийся фон Ляр высокомерным тоном приказал мне подавать команды по-немецки. Я исполнил его приказание. Получилась сразу неразбериха. Казаки, которые не знали немецких команд, остановились в недоумении. Я доложил Ляру, что казаки-кононовцы не знают немецких команд и что только часть казаков нашего взвода понимает по-немецки. Несмотря на мой доклад фон Ляр приказал подавать команды по-немецки, а тем, кто не понимает, учиться их понимать.
Явившийся после фон Ляра «Дедушка-майор» услышав, что я подаю команды по-немецки, удивленно выпучив глаза, повышенным тоном с негодованием спросил: «Эта что за болтовня здесь происходит!?»
Я доложил, что командир дивизиона, ротмистр фон Ляр, приказал подавать команды по-немецки. Взбешенный «Дедушка-майор», пришпорив коня, помчался в штаб полка. В штабе начались бесполезные разговоры и споры: фон Ляр не знал ни слова по-русски, казаки-кононовцы не понимали и не хотели понимать по-немецки и переливание из пустого в порожнее ни к чему не приводило. Оставалось только или уволить с должностей всех казачьих офицеров и под-офицеров нашего дивизиона или же уволить фон Ляра.
Очевидно командование дивизии имело приказ держать хотя бы одного немецкого офицера в кононовском полку и не могло уволить фон Ляра, а уволить казачьих офицеров и под-офицеров не решалось, опасаясь повторного «бунта» кононовцев.
Фон Ляр, раздраженный нашей непокорностью, продолжал усложнять положение. Особенно он почему-то взъелся на нашу сотню. Однажды командир нашей сотни, сотник Шикула, собрался провести конные занятия с младшими командирами сотни. Оседлав лошадей, мы готовы были тронуться к манежу. Как вдруг из-за конюшни вывернулся фон Ляр. Ни с того, ни с сего он набросился на готовившегося сесть на коня Шикулу. Извергая страшные ругательства он стал обвинять Шикулу в том, что яко-бы в нашей сотне творится беспорядок и что он теперь знает почему командир полка его постоянно ругает. Бывший при нем переводчик поспешно переводил.
Вытянувшись, побелев от негодования и обиды, Шикула молча выслушивал отвратительную лающую речь фон Ляра. Эта сцена происходила в присутствии всей сотни, т. к. сотня в это время находилась на уборке лошадей. Общеизвестно, что ни в какой армии ни один офицер не имеет права кричать на своего подчиненного офицера в присутствии его солдат, т. к. это подрывает авторитет и мораль любого командира и способствует разложению дисциплины в армии.
Естественно, фон Ляр это знал. Своим же поведением он показывал свою ненависть к казачьим офицерам и вообще к русским.
Оскорбленные таким отвратительным поведением этого зазнавшегося немца, казака с притаенным гневом и ненавистью молча смотрели на происходящую картину.
Будучи от природы очень чувствительным и вспыльчивым я особенно остро ощущал всякое малейшее национальное оскорбление. В этот момент у меня судорожно задергались руки, неудержимо захотелось рубануть немца по голове казачьей шашкой, развалить пополам этого аристократа по званию, а на самом деле глупца и невежу по существу.
Накричавшись вдоволь, фон Ляр, задрав голову, пошел прочь. По его виду можно было определить, что его самомнение не имеет границ.
Крайне оскорбленный Шикула отменил занятие и отправился к командиру полка с просьбой немедленно перевести его во второй дивизион, где командиром был казачий офицер, в противном случае он отказывается служить и готов отправиться в лагерь военнопленных. Кононов, понимая душевное состояние Шикулы, сразу же удовлетворил его просьбу и перевел его в штаб полка. После этого случая Кононов, вызвав фон Ляра, сделал ему хорошую взбучку, сказав, что если он его и ругает, то не в присутствии подчиненных ему офицеров и казаков, а поэтому, согласно существующей субординации, приказывает ему в необходимых случаях действовать таким-же образом.
Ясно, что у такого немца, каким был ротмистр фон Ляр, наставления Кононова, хотя они были и справедливы, вызвали лишь еще большую ненависть к русским, нежели у казачьего офицера сотника Шнкулы к немцам. Можно себе представить, как он был оскорблен тем положением, что какой-то казачий офицер (конечно, унтерменш в его понимании) смеет его, немца, аристократа, поучать и ему приказывать.
В таких невероятно трудных условиях формировалась Первая Казачья дивизия. Однако, природная казачья способность к военной службе и, надобно сказать, прекрасные военные знания, какими обладали немецкие офицеры, несмотря на абсолютное взаимное непонимание, способствовали тому, что дивизия уже к началу сентября 1943 г., успешно окончив подготовку, была готова для использования ее в действующей армии.
2-го сентября командир дивизии ген. фон Панвиц вызвал к себе командиров бригад, полков и дивизионов. В присутствии начальника Главного Управления казачьих Войск ген. П. Н. Краснова состоялось собрание старших офицеров дивизии.