Не щадя в самых жестоких боях своей жизни, проявляя беззаветную храбрость, подставляя свою голову под пули увлекал Кононов за собой казаков, нанося противнику поражение за поражением.
И каждый казак это знал. Знал почему Батько всегда там, где наиболее ожесточенно кипит бой. Сам же он неустанно объяснял казакам, почему наша бригада должна быть лучше других во всех отношениях.
Понимание казаками своего вождя, сплоченность их около него и преданность ему, позволяли Кононову делать невозможное возможным и, в частности, заставлять немцев идти на уступки.
Кононовские полки, вопреки желанию многих немецких офицеров, продолжали оставаться под командованием своих казачьих офицеров.
Но, конечно, это было не главное. Это было только начало, семя из которого должна была вырасти Казачья армия.
Обретя верного и опытного соратника в лице Кулакова, Кононов решил познакомить его со своими офицерами и казаками. С этой целью он и прибыл к нам в сотню.
На зеленой лужайке, напротив квартиры командира нашей сотни, сотника Пащенко, разместилась вся наша сотня на обеде устроенном по-праздничному в честь приезда полковника Кулакова.
Он и Кононов, вместе с нами расположились на зеленой траве и ели с аппетитом из котелков, отдавая должное казачьей походной еде и ведя с казаками веселый разговор. Сотник Пащенко был, также как и Кулаков, терским казаком. Он в гражданскую войну был юным лихим красным командиром и ему в то время пришлось много слышать о Кулакове, как о страшном «белобандите». Вот Пащенко и начал рассказывать в каких местах ему пришлось сражаться против частей Кулакова.
«Николай Лазаревич, а ну-ка расскажите, как вы этих комсомольцев гоняли», — указывая на Пащенко, шутя сказал Кононов.
Под общий одобрительный смех Кулаков охотно рассказал о былых сражениях, шутил и дружески хлопал по плечу Пащенко. А тот соглашался, что убегать от «белобандитов» приходилось часто, но что и им давали «перцу».
«Да, было время, смутили политиканы казачество, вот и пришлось проливать братскую кровь» — сожалея сказал один из казаков.
«Правильно, сыночек! — подхватил Кононов. — От непонимания все беды и происходят. Теперь непониманию не должно быть места в наших рядах. А главное, нужно понимать, сыночки, что все люди на той стороне — это наши люди. Даже самые большие коммунисты, если они откажутся защищать кровавую систему Сталина, должны рассматриваться нами, как и все другие».
«Даже, которые в правительстве?» — спросил один казак.
«Даже, которые в правительстве», — подтвердил Кононов.
«Батько, а что если мы Берию поймаем, что мы с ним сделаем?» — спросил сотенный повар Иван Болдырев.
«Да мы его за ноги повесим!» — не выдержав и не ожидая ответа Кононова, вспыльчиво произнес я.
«Да, пожалуй, этого мерзавца придется повесить вместе с Еськой», — смеясь вместе со всеми, согласился Кононов.
Веселая и задушевная беседа с Кононовым и Кулаковым продолжалась долго.
Простой задушевный человек, истый казак, полковник Кулаков нам очень понравился и в последствии казаки часто вспоминали его приезд в гости к нам в сотню.
В начале августа 1944 года пришло письмо Кононову от Власова. Андрей Андреевич писал, что наступило время подумать о присоединении казачества к организованному Освободительному Движению и просил Кононова как можно скорее прибыть к нему для детального обсуждения этого вопроса.
Ген. фон Панвиц, оповещенный об этом Кононовым, доброжелательно встретил это сообщение. Провожая Кононова, он с искренним порывом сказал: «Иван Никитич, передайте Андрею Андреевичу наш общий казачий привет, скажите ему, что мы его понимаем и все наши надежды возлагаем на него!»
К этому времени ген. фон Панвиц окончательно пришел к убеждению, что отвратить надвигающуюся катастрофу может только Российское Освободительное Движение. Он неоднократно, в частных беседах с Кононовым, соглашался с убедительными доводами последнего и всегда был очень рад приходившим от Власова хорошим вестям.
10 августа Кононов, в сопровождении своего старшего адъютанта — сотника Владимира Гончарова, прибыл в Берлин.
Штаб Власова находился в предместье Берлина — Далеме. Тут же, недалеко, находились со своими службами и ближайшие сотрудники Власова — генералы Малышкин, Трухин и Жиленков.
«Вот он, герой наш! Родной мой, Иван Никитич!» — радостно воскликнул Власов и крепко обнял Кононова.
Конечно, и Власов и его сотрудники прекрасно понимали какую роль уже сыграло казачество в стихийном Освободительном Движении людей поднявшихся за свою свободу, и какую роль оно может и должно сыграть в его Организованном виде.
Естественно, что руководство Освободительного Движения очень интересовали многочисленные вооруженные казачьи части, хотя и не совсем, но все же уже сколоченные в довольно крупные и хорошо вооруженные боевые единицы. А Власов и все другие хорошо знали, каким авторитетом пользуется у казаков Кононов. Все понимали, что от Батько многое зависит, и что он много может сделать. И Кононов был встречен с исключительным вниманием. Его без конца поздравляли с победами на фронте, восхищались боевыми подвигами казаков-кононовцев.
Деловой разговор начался с того, что Власов информировал Ивана Никитича о том, что уже намечено создание Комитета Освобождения Народов России (КОНР), что он, ген. Власов, будет, по-видимому, председателем Комитета и главнокомандующим его Вооруженными силами; что ген. Жиленков намечается начальником Управления пропаганды, ген. Малышкин — заместителем председателя, ген. Трухин — начальником Штаба Вооруженных Сил и заместителем главнокомандующего; что вскоре состоится опубликование состава КОНР и обнародование его Манифеста.
Посвятив Кононова в намеченный план действий, Власов предложил ему рассказать о настроении казаков — фронтовиков.
Кононов доложил, что казачья фронтовая масса, в своем подавляющем большинства, понимает, что борьбу против большевиков можно вести успешно только едино-организованным Движением; что казаки все надежды возлагают именно на него; что слова — «Наш Андрей Андреевич» — у казаков и офицеров не сходят с уст. Кононов сказал о казаках-сепаратистах, что они есть, главным образом, среди казаков-эмигрантов, которые в силу своего абсолютного непонимания людей из СССР, видят в лице генерала Власова нового Деникина, который, как известно, старался в гражданскую войну задушить всякое стремление нерусских народов России не только к самостоятельности, но даже и к автономии или федерации; что количество казаков-сепаратистов совершенно ничтожно и вряд ли они могут сколько нибудь значительно повлиять на стремление казачьей массы к единению для борьбы.
Кононов также сказал с уверенностью, что он не сомневается в том, что ген. Краснов, большой патриот Великой России, не замедлит призвать казачество к объединению с Освободительным Движением; что ген. Краснов, несомненно, человек большого ума и должен понимать, что Освободительное Движение не преследует целей подобных целям ген. Деникина, ген. Романовского и других подобных им белых генералов, бывших во время гражданской войны врагами ген. Краснова и всего казачества; что ген. Краснов, будучи мудрым политиком в гражданской войне, конечно, таким же остался и теперь. А он сам, Кононов, хорошо познакомился с ген. Красновым и очень уважает старого казачьего вождя и знает, что «Дед» также уважает и ценит казачьих офицеров из Красной армии, ныне командующих казачьими частями борющимися с большевизмом.
Кононов добавил еще, что слухам о том, что ген. Краснов якобы недоброжелательно относится к бывшим «советским», он нисколько не верит.
Власов ответил, что он нисколько не сомневается, что ген. Краснов понимает сложившуюся обстановку и не замедлит присоединиться, но дело в том, что имя ген. Краснова уж очень испачкано советской пропагандой, и к нему, поэтому, относятся крайне враждебно на «той» стороне. Присоединять к Организованному Освободительному Движению казачество, возглавляемое ген. Красновым, это значит в известной степени компрометировать перед Советской армией Освободительное движение в целом, так как советские воины могут подумать, что против них идут «белобандиты» со своими старыми идеями.
Генералы Жиленков и Малышкин были такого же мнения. Они сказали, что Освободительное Движение нуждается не в белых генералах, а в советских генералах, в советских офицерах, в советских крупных и малых политработниках, в советской интеллигенции. И что большинство людей из этих групп, несомненно перейдет на сторону Освободительного Движения. Без их участия на стороне Освободительного Движения победа над Сталиным совершенно невозможна и даже немыслима.
Кононов, безусловно, понимал все это, но все же выразил мнение, что ген. Краснов и сам понимает, что его имя и теперь уже используется большевиками отнюдь не в пользу Освободительного Движения и что он, Кононов, уверен, что ген. Краснов ради казачества и России, которую он беззаветно любит, сам постарается, чтобы во главе казачества официально стал человек из новых, бывших советских, как, например, Походный атаман Казачьего Стана ген. Доманов; но старого казачьего вождя ни в коем случае не следует обходить, — это будет для него большим и незаслуженным оскорблением. С ним нужно встретиться и выяснить его точку зрения и его позицию. Кононов также сказал, что ген. Краснов имеет большие связи на верхах немецкой власти и благодаря этому может помочь легче и скорее вырвать казачество из рук Розенберга.
Власов и его окружение с этим согласились, но Власов заметил, что он уверен в сопротивлении гитлеровцев тому, чтобы казачество возглавил кто-либо из новых, «советских», а поэтому, чтобы не раздражать гитлеровцев, будет необходимо хотя бы временно возглавить казачество кем-нибудь из казачьих генералов-эмигрантов, но так, чтобы это лицо было мало известно на «той» стороне.
«Придется как-то спрятать наших «белобандитов», — шутя сказал генерал Малышкин.
«Да, уж пока будем зависеть от наших «союзничков», пожалуй придется так и делать», — согласился с шуткой Малышкина Андрей Андреевич.
«Мы не можем допустить, — серьезно сказал Власов, — чтобы «там» кто бы то ни было думал, что Освободительное Движение в своих рядах имеет людей, стремящихся к мести за старые обиды. Никакой мести тем, кто откажется защищать власть преступника Сталина, кем бы он ни был и какую бы роль ни играл в Советском Союзе. Вот — наш лозунг!»
Кононов рассказал о встрече со старыми казачьими генералами. Рассказал все о «стариках-умницах».
При упоминании имени ген. Шкуро все замахали руками, а ген. Жиленков, расхохотавшись, сказал, что если уж в самом деле захотеть пугнуть советское командование, то обязательно нужно назначить ген. Шкуро главнокомандующим.
«Да, уж этого «белобандита» придется прятать подальше всех! — смеясь загрохотал своим басом Власов. Потом, задумавшись на минуту и сделавшись серьезным, добавил. — А жаль, симпатичный человек Андрей Григорьевич».
Конечно, о кандидатуре ген. Шкуро в возглавители казачества и говорить не приходилось, но кандидатуры генералов Татаркина, Науменко и Ляхова Власов принял во внимание.
Затем Кононов передал Власову приветствие от генерала фон Панвица и рассказал об этом замечательном немце. Уверенно заявил, что Панвиц будет искренно во всем содействовать.
Власов, приняв с благодарностью приветствие Панвица, спросил:
«А понимает ли генерал Панвнц, что если присоединение казачества к Организованному Освободительному Движению произойдет, то, в таком случае, ему и всем немцам придется немедленно расстаться с казачьим корпусом?»
«Не об этом Панвиц волнуется, Андрей Андреевич. Поверьте, это очень умный и честный человек. Он прекрасно понимает, что казачество, которое он беззаветно полюбил, равно как и его собственное отечество, может быть спасено только при правильном ведении политики Освободительным Движением. Поверьте, ради этого он согласен будет на все!» — с жаром проговорил Кононов.
«Дай Бог, дай Бог!» — согласился Власов.
«Передайте ему, Иван Никитич, мой большой русский привет и скажите, что свободная Россия не забудет его и других подобных ему немцев», — поблескивая стеклами больших роговых очков, торжественно сказал Власов.