В таком положении оказались немецкие войска в Югославии, исполняя директиву Гитлера, имевшую кодовое название «Марита». Немецкие войска успешно выполнили задание, но возникшая на Балканах партизанщина превратила этот успех, по сути дела, в неожиданный и серьезный проигрыш. Не желая расставаться с Балканами, что принуждало постоянно усиливать войска охраняющие коммуникации, немецкое главное командование, хорошо осведомленное о ненависти казаков к коммунистам к о приспособленности казаков вести противопартизанскую борьбу, решило бросить на Балканы Первую Казачью дивизию.
В середине октября эшелоны с частями Первой Казачьей дивизии стали подтягиваться к столице Югославии — Белграду.
В солнечный осенний октябрьский день Белград созерцал необыкновенную для него картину. Через город, цокая копытами, гремя оружием и скрипя амуницией, двигались бесконечные колонны казачьей конницы. Жители с недоумением и любопытством смотрели на проходящие войска.
«Черкесы су дошли. Русы…» — поползло по городу и по всей стране.
«Какое то? За што?!» — недоумевали сербы.
Испокон веков привыкшие называть Россию — «Русия-Матка», а русских считать самыми близкими своими братьями из всех славянских народов, сербы не могли понять, просто у них не укладывалось в голове — как это так? Руси, которые освободили Сербию от трехсотлетнего турецкого ига, руси, которые были вечными защитниками единоверного православного сербского народа и что эти же руси-«черкеси» появились в их стране, как союзники их лютого врага — гитлеровской Германии. Им совершенно не были понятны причины, принудившие борющихся против Сталина русских, оказаться на немецкой стороне.
Умелая коммунистическая пропаганда, попав на плодородную почву, какой была Королевская Югославия, расцвела пышным цветом. Мало цивилизованная, полуграмотная югославская беднота, как к солнцу потянулась к пропаганде, обещающей — «Свободу, равенство и братство».
Можно себе представить их негодование и их злобу к русским «черкесам», пришедшим в их страну огнем и мечем уничтожать коммунизм, ставший их идеалом.
С прибытием Казачьей дивизии на Балканы, как и следовало ожидать, титовская пропаганда немедленно направила все свои силы против казаков. Сразу же появились листовки, в которых казаки клеймились ворами, разбойниками, грабителями, наемниками Гитлера и т. д. и т. п. Народы Югославии призывались на борьбу не на жизнь, а на смерть с бандитами-казаками, пришедшими грабить их страну и подавлять коммунистическое движение. Однако титовская пропаганда оказалась совершенно бессильной при первом же соприкосновении югославов с казаками. Два родственных славянских языка — русский и сербско-хорватский — оказали большую услугу взаимному пониманию этих двух народов. Казаки, очень скоро научившиеся свободно объясняться по-сербски, в повседневной жизни среди населения принялись с присущим им темпераментом неустанно изо дня в день, рассказывать югославам правду о жизни в СССР, о лишениях и страданиях трудового народа, живущего под сталинским игом; рассказывать о своих личных мучениях, о тюрьмах, о концлагерях; рисовать ужасную картину террора и страха в сталинской империи.
В сущности, в Югославию в составе Первой Казачьей дивизии, прибыло не двадцать тысяч солдат, а — двадцать тысяч ярых антикоммунистических пропагандистов, и пропагандистов искушенных, испытавших на себе все прелести — «сталинского рая», имевших все основания утверждать, что коммунизм — это насилие, террор, голод, тюрьмы, концлагеря: что коммунизм — это неслыханный ранее в мире рабовладельческий строй.
В Югославии, и особенно в ее столице, проживала большая часть русской эмиграции 1918–1921 г.г. Но, если югославы и имели какие-либо основания не верить рассказам этих русских эмигрантов о коммунизме, рассматривать их как бывших русских капиталистов, помещиков, как трутней и эксплуататоров трудового народа, которых революция выбросила из России, то они не могли найти абсолютно ни малейших оснований рассматривать таким же образом «новых русских», пришедших в их страну в лице казаков из советской России. Пришедшие — «новые руси», никак не были похожи на — «старих русов» и по виду, и по речам. По их виду можно было сразу определить, что это простой трудовой народ — крестьяне и рабочие, что это люди, чьими руками пашутся поля и строятся заводы. И простому сербу невольно приходила мысль: почему же русский трудовой народ, проливший столько своей крови в революцию 1917–1920 г.г. за идею коммунизма, теперь вдруг поднялся на решительную борьбу против коммунизма, да еще в таких страшных условиях — в сотрудничестве с гитлеровской Германией?
Ставший ребром вопрос заставлял задумываться даже самых ярых и убежденных югославских коммунистов и давал им основание верить «новим русам», говорящим им правду. Первая Казачья дивизия была хорошо вооружена, но ее огневая сила, в сущности, была ничтожной по сравнению с той огромной политической мощью, какую она представляла собой в борьбе против коммунистического движения в Югославии.
Река Сава — естественная граница между Сербией и Хорватией. Пройдя через Белград, а затем через мост, переброшенный через р. Саву, мы оказались в Хорватии.
Штаб дивизии, совместно со штабом 5-го Донского полка, стал в местечке Рума, а полки и части обеспечения дивизии, расположились в окрестных селах.
Наша сотня расположилась в 5-ти километрах от штаба, в селе Ирик. Напуганные титовской пропагандой селяне, в начале с легким страхом встречали нас, но увидев дружеское к ним отношение казаков, стали улыбаться, вступать в разговоры и угощать нас созревшим виноградом и прекрасными ароматными спиртными напитками, которые они выделывали из слив и винограда. Живописное, окруженное виноградниками село, было очень зажиточным. Почти в каждом доме была, как говорится, полная чаша. У селян во дворах было полно скота, птицы и прочего добра.
В первый же вечер селяне созерцали нравы и быт казаков. Казаки, ознакомившись с гостеприимными хозяевами, незамедлили показать свою казачью удаль. По всему селу разливались песни и гремели двухрядки.
Проходя мимо дома, где помещалось первое отделение нашего взвода, я услышал музыку, топот и свист. Весь дом ходил ходуном. У открытой двери, заглядывая во внутрь комнаты, стояла толпа селян. В большой горнице, отодвинув стол в угол, казаки отплясывали — «казачка». Вокруг, тесным кругом, столпились женщины, мужчины и дети. В середине, прихлопывая по голенищам, мелкой дробью выбивая какие-то заковыристые «колена», припевая частушки и посвистывая, плясал наш командир взвода — вахмистр Чебенев. Вскидывая белобрысым кучерявым чубом, он с гиком пускался в присядку.
«Ходи хата, ходи печь, хозяину негде лечь» — подпевая скороговоркой и хлопая в ладоши, поддавали жару казаки. Наш сотский повар, Иван Болдырев, — «рвал» на двухрядке и, время от времени, не выдержав пускался сам в присядку вместе с гармошкой.
Еще дома, в Таганроге, в ансамбле песни и пляски я учился плясать. Казаки, зная, что я «спец» по этой части, увидев меня, схватили и, высоко приподняв, через головы селян, бросили на середину круга. Приземлившись я с ходу пошел «щупаком».
«У ха…, о ха…» — гремело кругом.
Восхищенные казачьей веселой натурой, крестьяне пожимали нам руки, приветствовали нас. Хозяин дома, весьма тронутый, гостеприимно угощал всех вином.
«Газда, а газда (газда — хозяин), — говорит один казак, обращаясь к хозяину, — вот ты имеешь свой дом, свою землю, коров, лошадей, птицу, виноградники; живешь богато и ни в чем не нуждаешься. А вдруг придут коммунисты, — они у тебя заберут все это. Загонят тебя в колхоз и будешь ты горбить не на себя, а на товарища Тито и его надсмотрщиков. Будешь сопротивляться, они тебя загонят в тюрьму, в концлагерь, где ты и согнешься. Понял, братушка? У вас, в Югославии, будет то же самое, что и у нас, в России. Все это всем нам, кого ты здесь видишь, пришлось испытать на своей шкуре».
Другие казаки, оставив веселье, вступают в разговор и на перебой начинают рассказывать о жизни в СССР. Хозяин и все другие селяне с явным интересом и, одновременно, недоверием слушают и задают вопросы. Веселье переходит в политику. Начинается ярая антикоммунистическая пропаганда. Разговор затягивается до поздна.
Вахмистр Чебенев, сделав мне знак, вышел на улицу. Я последовал за ним.
«Посты проверил, все в порядке?» — спрашивает он меня.
«Так точно, господин вахмистр, все в порядке», — доложил я.
«Смотри, будь осторожен и скажи своим казакам — в полку уже насчитывается восемь человек пропавших. Смотри, чтобы никто из казаков ночью в одиночку не ходил, никуда бы не отлучался. Эти титовцы, видать, ловкие ребята, но мы им… скоро покажем с кем они имеют дело» — загнув троекратным (матом) и вскинув чубом, закончил Чебенев.
«Иди… в случае чего… Я вот в этой хате сплю, понял?», — добавил он.
«Слушаюсь!» — вытянулся я.
В эту же ночь в местечке Рума, где стоял штаб дивизии и штаб нашего полка, произошла стычка с Титовцами. Около двух часов ночи казачий пеший патруль от 1-й сотни, проходя по улице заметил, что какая-то фигура стояла у калитки одного двора и быстро скрылась при его приближении. Начальник патруля, урядник Ковыль, сейчас же приказал бегом окружить двор. Ковыль и с ним трое казаков вошли во двор. Горевший в доме свет сразу же потух. Неожиданный огонь из автомата сразил на смерть урядника Ковыля и казака Седых. Из дома и сарая открылась автоматная и ружейная стрельба. Началась перестрелка. Подоспевший взвод первой сотни, окружив дом, заставил титовцев сдаться. Пленные, всего пять человек, оказались одетыми в форму нашего полка. Связанные и перепуганные на смерть хозяева дома, после того как их развязали, рассказали, что эти «черкеси»[1] сняли с них обручальные кольца, связали руки, заткнули рты и изнасиловали жену в присутствии мужа. Гардероб и шкафы побили и выбрали все ценное. Командир взвода — хорунжий Сидак — оставив патруль у дома, отправил пленных в штаб полка.
В штабе было установлено, что пленные титовцы были посланы штабом 12-й титовской бригады с целью компрометации казаков перед хорватским населением. Форму они отобрали у попавших к ним в плен казаков. Среди пленных титовцев оказался один русский, молодой, двадцатидвухлетний парень из Архангельска — советский парашютист. Остальные были сербы и хорваты.
Привыкшие почти безнаказанно нападать на немецкие войска Титовские партизаны, после появления казаков на Балканах, на первых порах стали смело и нахально набрасываться на отдельные казачьи разъезды, атаковывать ночью казачьи стоянки, подслеживать и воровать неосторожных казаков, проявляя при этом храбрость, коварство и обман. Применяемые ими методы партизанской борьбы были поистине замысловатыми и приносили им в начале немалый успех. Но прибывшие казаки только осматривались и не выпускали сразу свои «когти».
Кононов, после того, как среди Белого дня у села Павловцы была обстреляна группа казачьих офицеров, выехавшая на рекогносцировку, где был убит командир 1-й сотни есаул Сушков, выехал сам на место стычки с партизанами, подозвал к себе старших офицеров полка и сказал: «Пора этих ребят как следует проучить, всыпать им так, чтобы они и духу казачьего боялись!» — и тут же отдал приказ атаковать партизан, занимавших село Павловцы и окрестные села в лесу.
Через полчаса село уже горело и по улицам бежали ворвавшиеся в него казаки. Ошеломленные неожиданной «наглой», никогда раньше не виданной, ураганной атакой казаков партизаны, выбитые из села Павловцы, стали поспешно отступать к лесу, надеясь укрепиться в других оборонительных пунктах. Да не тут то было. Конные сотни уже давно сделали обход и охват отступающего противника. Казачьи конники, как муравьи, поползли через лес и горы. Кидавшихся из стороны в сторону партизан везде встречал меткий пулеметный и минометный огонь. Через час весь партизанский район превратился в горящий ад, из которого партизанам не было никакого выхода.
В этом бою мне пришлось впервые наблюдать ловкость и храбрость нашего командира взвода вахмистра Чебенева.
Верхами пробираясь через густой лес, согнувшись к конским гривам, мы едва успевали за Чебеневым. Наш взвод был послан обойти с тыла и уничтожить один опорный пункт противника на большой горе, с которой титовцы обстреливали дорогу. Зайдя с тыла мы спешились и, передав лошадей коноводам, поползли за взводным. На бугре, у самого леса, стояло несколько домиков. Вокруг были выкопаны окопы, из которых строчили пулеметы титовцев. Подобравшись совсем близко, Чебенев, оглянувшись на нас вскочил и крикнул: «Третий взвод, ура!» и стремительно бросился на ошеломленных партизан. Я видел, как он сразу же несколько человек сразил из автомата. Вывернувшегося неосторожно из-за хаты партизана, который хотел было в него выстрелить, Чебенев с такой силой, наотмашь, ударил автоматом по голове, что тот с раскроенным черепом свалился на землю. Продолжая строчить из автомата, Чебенев, увлекая нас за собой, побежал дальше. Быть может нескольким титовцам и удалось спастись от нас и скрыться в лесу. Уцелевших семь человек мы взяли в плен. Один станковый и два ручных пулемета, несколько автоматов и винтовок, ящик с гранатами — стали нашей добычей. Сев на лошадей, мы направились к своей сотне. Для раненых трех казаков мы сделали из веток носилки и заставили пленных нести их.
«Ну, ну, шагайте, братушки, веселей! Тоже еще вояки… с казаками воевать взялись», — подгоняя пленных подшучивал Чебенев.
К вечеру бой был окончен и сотни стали возвращаться на свои стоянки. Везде было слышно, как шутили и весело переговаривались казаки. Чебенев рассказывал, подошедшему к нему командиру второго взвода, вахмистру Давыдову о том, как мы захватили партизан.
«… Да я его… как заладил по рогам, так он так и слетел с катушек!», вскидывая чубом и пересыпая троекратным матом свою блатную речь, говорил Чебенев. Давыдов и казаки, любившие Чебенева за его бесшабашную храбрость, гоготали и, в свою очередь, наперебой рассказывали о своих боевых успехах.
Под Павловцами титовцам был нанесен первый кононовский удар, поколебавший их боевую уверенность. Большое количество оружия и всякого военного снаряжения стало трофеем казаков. Были потери и у нас, но совершенно незначительные. Всего несколько человек было убито и ранено. На другой день, на офицерском собрании, Кононов, после обсуждения минувшего боя, указав на некоторые, допущенные в этом бою, ошибки, а также подчеркнув особенный успех некоторых сотен полка, сказал, что ошеломленный вчерашним боем, растерянный и потерявший уверенность противник, должен, до последнего дня пребывания казаков на Балканах, постоянно находиться в таком состоянии, и что необходимо, во что бы то ни стало, внушить противнику, что он не в силах выдержать бой против казаков, что любая атака казаков несет ему неминуемое поражение.
«Мы должны, — сказал Кононов, — ни в одном бою не допустить того, чтобы противник удержал свои позиции. Мы должны заставить его верить в то, что мы сила, которой он не в состоянии сопротивляться. Противник должен быть в вечном страхе, в неуверенности и в растерянности. Тогда как каждый казак должен быть в полной уверенности, что всякое сопротивление противника будет сломлено. Если мы нанесем противнику подряд несколько сокрушительных поражений — мы этого добьемся».
Вечером этого же дня командиры сотен передавали своим сотням напутствование «Батьки». Впоследствии, в бесконечных боях, каждый казак в полку знал хорошо, что как бы ни трудно было сломить сопротивление противника, сломить его нужно во что бы то ни стало, иначе оно несомненно еще больше усилится. Каждый казак знал, что «так Батька сказал, а Батько знает» — в этом все были более, чем уверены.
В этом месяце полки казачьей дивизии постоянно перемещались в районе Словенская Пожега, Ново-Капела, Ново-Градишка, Рушено, Старо Петрово Село и др., но в бой с титовцами, одновременно, не втягивалось больше одного полка. Очень скоро они оценили боевые качества каждого казачьего полка в отдельности и, как правило, старались иметь дело с менее «страшными» полками. Особенно доставалось 3-му Кубанскому полку. Командир этого полка, подполковник Юнг-Шульц, постоянно жаловался на неудачи и удивлялся, что титовцы не нападают на другие полки, а постоянно преследуют только его полк.
Однажды пойдя на операцию 3-й Кубанский полк, не встретив противника, стал возвращаться. Спустившись с гор весь полк двинулся по дороге колонной, без бокового охранения. Войдя в село Псолский Дол, находившееся глубоко между больших гор, весь полк был неожиданно атакован окружившими его со всех сторон крупными силами титовцев. Полк был серьезно потрепан. Подоспевший на помощь 5-й Донской полк, после небольшого боя, отбросил обнаглевших титовцев. Получив приказ преследовать уходившего противника, 5-й Донской и 3-й Кубанский полки двинулись вслед за уходившими в горы титовскими бригадами. Наш полк, несмотря на старания, никак не мог настичь противника, тогда как 3-й Кубанский этой же ночью опять подвергся нападению титовцев.
Подполковник Юнг-Шульц переговариваясь с Кононовым по радио, опять пожаловался ему, что он, Кононов, гонит на него всех партизан.
«А ты их на меня нагони, я им дам!», — ответил Кононов.
Через несколько минут уже весь полк знал, как Батько ответил на жалобу Юнг-Шульца.
А однажды, в дружеской беседе старших офицеров, Кононов на жалобу Юнг-Шульца на неудачи шутя сказал: «Плохому танцору и известное место мешает»[2]. На другой день уже вся дивизия знала о шутках Батьки.
«Ну и Батько, уж если скажет, так скажет», — говорили смеясь «сыночки», восхищаясь своим казачьим Батькой.