В середине февраля 1944 г. в 1-ю Казачью дивизию приехали гости — старые казачьи генералы — эмигранты (Атаман Донского Войска — генерал-лейтенант Татаркин. Атаман Астраханского Войска — генерал-лейтенант Ляхов и легендарный герой, прославившийся в борьбе против большевиков в 1918–1920 г.г. — Кубанский генерал Шкуро). В то время, эти казачьи генералы не имели никаких воинских должностей и никак не были причастны к казачьим частям, организованным на немецкой стороне из казаков Советского Союза, но немцы, преследуя свои цели, разрешили им надеть русскую (не советскую) генеральскую форму и посещать казачьи части в качестве почетных гостей, вероятно полагая, что подобной демонстрацией им (немцам) удастся внушить казакам, что они борются на немецкой стороне за свои казачьи интересы.
Конечно, это была большая наивность со стороны немцев: кроме того, что казаки из Советского Союза были достаточно грамотны и искушены в политике, чтобы разобраться в немецкой незадачливой хитрости, для подавляющего большинства людей из Советского Союза старые казачьи генералы-эмигранты, не могли быть авторитетом.
Как уже было сказано выше, в Главном Управлении Казачьих Войск за спиной казачьих генералов сидел представитель министерства Розенберга — доктор Химпель. Фактически, этот немец был главой Управления, созданного немцами с расчетом возможно более успешно использовать казаков в интересах Германии. Доктор Химпель не приказывал ген. Краснову, он только любезно советовал, однако, его советы нельзя было не исполнять, и все не одобренные им дела не имели никакого хода.
Конечно, не только казачьи офицеры, но и вся казачья масса, прекрасно понимала эту едва ли прикрытую фиговым листком немецкую авантюру, но казачество, как и другие народы СССР, оказавшись на немецкой стороне, ради борьбы против Сталина, попав в безвыходное положение, вынуждены были терпеть эту немецкую авантюру пребывая в надежде и вере, что рано или поздно немцам наступит крах и они (немцы) будут вынуждены отдать карты в руки Освободительного Движения Народов России.
Посещение 1-й казачьей дивизии старыми казачьими генералами, было инициативой Главного Управления Казачьих Войск, с ними же в качестве наблюдателя прибыл и главный «опекун» этой организации — доктор Химпель.
Естественно, что последний очень интересовался поведением новых казачьих вождей, да еще таких строптивых, как Кононов, о котором он много слышал.
Кононов, оповещенный о приезде гостей в его полк, хотя и понимал с какой целью доктор Химпель привезет «почетных гостей», однако, в силу существующего испокон веков в казачестве обычая — уважать старших и казачьего врожденного гостеприимства немедленно распорядился, чтобы все было готово для встречи гостей.
«Нужно, сыночки, стариков встретить с почетом. Они — наши казачьи генералы и наша святая обязанность оказать им почет и уважение. Так испокон веков у нас, казаков, ведется» — сказал своим молодым офицерам Кононов.
«Батько, да они, эти атаманы, Россию прокутили, а мы их теперь с почетом принимать будем?!» — беззлобно смеясь, сказал один из приближенных молодых офицеров Кононова.
«Россию прокутили не казаки и не казачьи атаманы, а те, кому они подчинялись. Этим казачьим атаманам в гражданскую войну пришлось не кутить, а вместе с казачеством подставлять свои головы под пули, за грехи тех, кто поистине прокутил царскую Россию.
Теперь поздно об этом говорить, сыночки. К нам в гости едут боевые казачьи генералы, они в свое время так же, как мы с вами теперь, громили большевиков, где попало. А особенно Батько Шкуро» — ответил Кононов.
«А может быть… кто их знает…» соглашающе заговорили некоторые.
«Да ладно уж, если Батько хочет, будем принимать стариков с почетом!» — весело улыбаясь сказал за всех начальник штаба полка есаул Сидоров.
Люди из СССР и особенно молодое поколение, выросшее после гражданской войны, как правило, всю вину за водворение коммунизма в России возлагали на правящий слой старой России, доведшей Отечество до революции своими безумными действиями.
По их абсолютному убеждению русская аристократия, будучи таким правящим слоем, наплевательски относилась к развитию государства и, ведя паразитический образ жизни, исключительно только и занималась всевозможными увеселениями — балами, банкетами, кутежами.
«Прокутили голубчики Россию, а потом сбежали за границу» — со злобой и ненавистью, вспоминая ранее господствовавший слой, поговаривал, маясь в сталинском ярме, русский народ. Молодые Кононовские офицеры, не зная того истинного положения в каковом оказалось казачество в гражданскую войну, причисляли и старых казачьих вождей к «кутилам», тогда как это было совершенно неправильно.
Утром 2-го февраля в 5-й Донской полк прибыли гости. Их сопровождали командир 2-й бригады 1-й казачьей дивизии подполковник Шульц к другие немецкие и казачьи офицеры, а также и доктор Химпель. Командир полка с командирами дивизионов встретил гостей.
После обхода почетного караула от полка, обменялись приветственными речами.
Донской атаман ген. Татаркин производил особое впечатление. Его смуглое, с татарским обликом, лицо (совершенно соответствовавшее его фамилии) со спокойным и твердым взглядом, внушало уважение. Он внимательно выслушивал и так же спокойно отвечал. В его речи чувствовались уверенность, твердость и ясность ума.
Кубанский генерал Шкуро, невысокого роста, стройный, живой и поворотливый, с типично славянским лицом, говорил с темпераментом, живо и резко, сопровождая свою речь энергичной жестикуляцией. На его лице сурово сходятся брови, но через несколько секунд оно расплывается в веселой, с хитрецой, улыбке. Он бесконечно шутит и острит. За столом, после пары стаканов вина, он уже и Кононову и всем кононовским офицерам говорит «ты» и всех называет не иначе, как сынками. По его виду и поведению видно, что он нисколько не чувствует себя эмигрантом без должности и положения, а чувствует себя уверенно, как прежде на поле боя, казачьим вождем — Батькой и никак ни по другому.
Молодые кононовские офицеры с явной симпатией смотрят на ген. Шкуро и грохают со смеху при его шутках.
Астраханский атаман ген. Ляхов — высокий, худой и очень старый человек в высокой каракулевой папахе, говорит спокойно и покорно, терпеливо выслушивает всех и не спеша отвечает. Доктор Химпель никаких речей не произносил, а, сидя за общим столом, очень любезно вел разговоры с казачьими офицерами, сидевшими рядом с ним.
В тот же день выстроенный 5-й Донской полк познакомился с почетными гостями и выслушал их приветственные речи и призывы к бескомпромиссной борьбе с коммунизмом. Больше всех казакам понравился своим живым и веселым нравом ген. Шкуро. Он задорно и весело и как-то особенно дружелюбно говорил с казаками, пересыпая свою речь шутками и остротами.
Ген. Шкуро самолично вручал некоторым казакам боевые ордена к особенно торжественно приколол медаль за отвагу воспитаннику нашего полка сербскому мальчику Андерю. (О детях воспитанниках 1-й казачьей дивизии, я еще скажу ниже).
Возвращаясь после построения по домам казаки постарше, воевавшие в гражданскую войну 1918–1920 г.г. в рядах Красной Армии, рассказывали, что в те времена ген. Шкуро был для них самым страшным противником, что он был очень способным полководцем и лихим рубакой, что его волчьи сотни прорывались в тыл красных и наводили там страшную панику.
«Да… в свое время, конечно, они, эти старики были хорошими командирами, но что они могли тогда сделать, когда всякие авантюристы политиканы направили на казаков всю Россию, всех мужиков. Разве попрешь против рожна!?» — сочувственно говорили старьте казаки.
В этот же вечер Кононов вел долгий и серьезный разговор с Донским Аатаманом ген. Татаркиным, который оказался умным и прозорливым политиком. Он не допускал абсолютно никаких иллюзий и ясно видел в каком положении оказались люди из Советского Союза, ставшие на путь открытой вооруженной борьбы со сталинской кликой.
«Немцы доверяют нам больше, чем вам, — говорил ген. Татаркин, — но что мы можем выставить на борьбу против Сталина? Горсть казаков-эмигрантов сточенных эмиграцией и старостью. Кроме того, мы — «белобандиты» как для Красной Армии, так и для большинства народа «там», являемся ничем иным, как пугалом, от которого, в лучшем случае для нас, могут только убегать, сломя голову, советские солдаты и офицеры, а народ тем более.
В свое время Белая Армия много наделала таких дел, чтобы ее боялись и ненавидели народные массы, но стоит ли теперь об этом вспоминать.
О возглавлении борьбы против Сталина лично мной или другими белыми генералами не может быть и речи. Я слышал о ген. Власове и о его действиях и я уверен, что это самая большая фигура из вашей среды на этой стороне.
У немцев есть несколько миллионов советских военнопленных. Если Власову удастся вырвать их из рук гитлеровцев и организовать из них солидную вооруженную силу еще до того, как Германия окончательно будет сокрушена, в чем я нисколько не сомневаюсь, то только в этом случае борьба против Сталина увенчается успехом.
Ваши антисталинские силы на той стороне окажутся в ваших рядах только тогда, когда они убедятся, что вы идете в Россию без немцев. И никак не раньше.
О походе, с целью освобождения России от коммунизма, совместно с немецкими войсками теперь не может быть и речи. Гитлеровские идиоты достаточно потрудились, чтобы закрыть немецкому солдату туда дорогу навсегда.
Зная чаяния народа сегодняшней России, я солидарен с ним. Я готов приложить и приложу все свои силы, чтобы помочь вам».
Кононов был восхищен пониманием существующего положения вещей Донским Атаманом.
Большинство же эмигрантских генералов желало бороться только за их старые идеи — за восстановление былой царской России. Они мечтали о возврате утерянного ими положений и благополучия, что, конечно, было только жалкими иллюзиями, к которым крайне враждебно относились люди из Советского Союза.
Слушая ген. Татаркина, невольно приходилось удивляться и восхищаться им.
«Господин генерал, — сказал Кононов, — я очень удивлен и тронут пониманием вами положения. Простите, но я должен сознаться, что никак не ожидал, что среди старых генералов-эмигрантов есть такие, как вы, люди. Между нами и вами совершенно не видно никакой разницы».
«Да, да… многие старые эмигранты витают в облаках, но что же будешь делать, каждому жалко потерянные блага», — проговорил Донской Атаман горько улыбаясь.
Кононов, рассказывает ему о том с каким трудом ему удалось организовать свой полк, с какой верой и надеждой он начал борьбу, совсем не предполагая, что немцы столь глупы, сколь они на самом деле оказались, сколько уже пролито крови и т. д. и т. д. Говорит, что ему известно, что ген. Власов бьется изо всех сил, чтобы организовать борьбу большого размаха, но что немцы не идут на это, упорствуют. Что нужно казачью дивизию развернуть в более крупное соединение, удалить из него немцев, соединиться с Власовым.
«Я знаю, меня не любят и опасаются немцы, — говорит Кононов, — но они меня не трогают потому что знают с чем это связано. Немцы знают на что способны мои казаки мои славные сыны-герои…
В дивизии немцы через всяких полу-дураков распространяют пропаганду Розенберга, направленную на расчленение России. Они стараются внушить казакам, что их главный враг — русский народ, якобы поработивший казачество, и прочую чушь. Эти идиоты льют воду на мельницу Сталина. Конечно, эта глупая пропаганда успеха не имеет, а у меня в полку эти «пропагандисты» вообще не показываются, так как хорошо знают, что мои сыночки за такую болтовню могут им язык с корнем вырвать.
Ведь вы подумайте только, до чего эти идиоты дошли?!»
Донской Атаман сокрушенно качает головой и тяжело вздыхает.
Разговор затянулся до поздней ночи.
На другой день за обедом, на котором присутствовали старшие и некоторые другие офицеры полка, завязался оживленный разговор с гостями. За два дня освоившись с ними, молодые кононовские офицеры стали задавать гостям вопросы — спрашивать о роли казачества в императорской России, о роли казачества в Белом движении и какие цели преследовала его идея.
Ген. Шкуро живо и метко отвечает на все вопросы и нисколько не смущается если они колки.
«Господин генерал, разрешите спросить вас, — обращается к ген. Шкуро один молодой офицер, — как вы считаете, должны ли мы — казаки — теперь продолжать бороться за то же, за что боролась Белая Армия, или же нам нужно бороться за что-то новое? И была ли Белая борьба народной? Была ли у нее какая-то идея, идея, отвечающая народным чаяниям?»
«Ишь, ты, какой мудрец! — воскликнул ген. Шкуро и обведя всех хитрым смеющимся взглядом, подумал несколько секунд сделавшись серьезным, твердым голосом сказал. — Хорошо, я тебе отвечу на эти вопросы».