Старые генералы с восторженной радостью смотрели на нас и на их лицах светилось неописуемое, но очень понятное нам молодым казакам чувство. Под аплодисменты и приветственные выкрики, запыхавшись, мы отошли в сторону. Ген. Шкуро, наполнив стаканы стал подносить их нам, обнимая и целуя каждого из нас. Когда же заиграли лезгинку и я стал делать первое движение выхода, ген. Шкуро, не выдержав, подоткнул полы черкески и плавно, мелко перебивая ногами пошел мне навстречу. Когда темп участился он все еще пробовал делать какие-то резкие движения, но вскоре, запыхавшись, под общий веселый смех и гик обессиленный упал на руки казакам, подхватившим его налету.
«Загнали бисовы диты Батько Шкуро!» — говорил он, жалуясь на быстрый темп музыкантов.
Помнится, Донской Атаман, потрепав меня за чуб, спросил:
«Ты что, сынок, кавказских кровей?»
Я ему ответил, что совсем нет, что по рассказам моего отца, наши предки были греки поселившиеся на Дону.
«А мои — татары, а вот у генерала Шкуро, предки были украинцы, но, слава Богу, что мы все казаки!» — весело сказал Донской Атаман и опять ласково потрепав меня за чуб, отошел и сел к столу.
Веселье затянулось допоздна. Уже было темно, когда я пришел к себе во взвод и, несмотря на усталость, с восторгом стал рассказывать моим казакам о замечательных «стариках»-умницах. «Молодец генерал Шкуро, не зря его Батько так любит!» — с восторгом говорили казаки.
Два дня гостили старые генералы в 5-м Донском полку. Много было переговорено, во многом было достигнуто общее понимание.
Уезжая все трое клялись быть верными делу Освободительной борьбы. Обещали через генерала Краснова нажимать на немцев, требовать развертывания 1-й Казачьей дивизии и удаления из нее немцев.
Прощаясь, долго сжимали друг друга в объятиях, по старинному казачьему обычаю крест-на-крест целовались и крепко пожимали руки.
Донской Атаман, прощаясь с Кононовым еще раз сказал, что он хорошо понял его и глубоко уверен, что Кононов сумеет вывести казачество на правильный путь, что сам он — Донской Атаман — используя все свои возможности будет ему в этом всеми силами содействовать. Кононов, за это короткое время поняв благородные честные души старых казачьих Атаманов, крепко их полюбив, с искренним порывом ответил Донскому Атаману:
«Господин генерал, я всеми силами украшал, украшаю и буду украшать казачью славу. Клянусь вам, я отдам все свои силы и, если нужно и жизнь, и выведу казачество на путь указанный вами!» — подчеркнул последнее Кононов.
Донской Атаман, крайне растроганный ответом Кононова, снял с себя генеральские погоны и протянул их Кононову.
«Вот тебе, дорогой Иван Никитич, мои погоны. Им много лет, получил их, когда был еще на родной казачьей земле, возьми на память. Будешь генералом, а ты будешь, одень их и веди казачество к свободе и славе!» — торжественно сказал старый Атаман, вручая свои погоны Кононову. Расцеловавшись с Кононовым, он круто повернувшись, пошел к ожидавшей их машине.
Молодые кононовские офицеры подхватили его на руки и понесли к машине. Генерал Шкуро никак не мог расстаться и, целуясь с Кононовым, повторял все время:
«Ваня, сынок… я все сделаю… я все сделаю, у батьки Шкуро крепкое слово!»
Его и ген. Ляхова также подхватили на руки и отнесли в машину.
Удалявшейся машине с казачьими генералами долго махали шапками…
«Славные, славные старики, умницы!» — восхищенно повторял Кононов.
«Наши они, наши они люди, ведь казаки они! Неправда ли, Иван Григорьевич, родной мой, скажи-ка?» — обратился к командиру 2-го дивизиона, есаулу Борисову, Кононов.
Пожилой, типичный донской казак, Борисов был правой рукой Кононова с первых дней начатой борьбы. Еще в Красной Армии в молодые годы, будучи комвзводами, Кононов и Борисов служили в одном эскадроне 27-го Быкодоровского кав. полка, 5-й кав. дивизии. Затем они разошлись по разным полкам и дивизиям. Прошло много лет. Борисов майором Красной Армии попал к немцам в плен и умирал с голоду в лагере военнопленных. В 1941 году он увидел вновь Кононова, приехавшего в этот лагерь набирать добровольцев в его 102 каз. полк. Броисов узнал Кононова, а Кононов его нет. Еле держась на ногах, Борисов подошел к Кононову и сказал:
«Иван Никитич, а я вас знаю».
Удивленный Кононов долго смотрел на Борисова, узнав, схватил его в объятия и увлек с собой. Так они опять оказались вместе.
«Казак казака — видит издалека», — покручивая свои длинные усы и смеясь только своими, всегда невозмутимо-спокойными, глазами, казачьей поговоркой ответил шутя Борисов.
А потом, задумавшись на минуту, серьезно сказал:
«Да, эти люди наши, и, я думаю, они принесут большую пользу».
Молодые кононовские офицеры, познакомившись со старыми казачьими генералами-эмигрантами, поняв их, стали рассказывать своим казакам, что «старики» — умницы и хорошо в политике разбираются. Однако казаки слушали такие отзывы с недоверием.
«Да… быть может… но какие уж теперь из них вояки?» — уклончиво отвечали молодые казаки.
Завоевать авторитет у рядового казака фронтовика можно только на поле битвы, а этого старые казачьи генералы уже не в состоянии были сделать.
Но все же, после того как Кононов и его офицеры неоднократно подробно рассказали казакам о «стариках»-умницах, казаки, в конце концов, стали понемногу понимать, что старых казачьих генералов-эмигрантов смешивать с «кутилами» нельзя, что эти казачьи вожди по сути являются сами жертвами политики всякого рода «кутил», доведших Россию до революции.
Через неделю в 5-й Донской полк с таким же визитом приехал Атаман Кубанского войска генерального штаба ген. — майор Науменко.
Высокий, сухой, с кавказским обликом Кубанский Атаман в сопровождении своего адъютанта, есаула Заболотного, был так же радушно и приветливо встречен. По его желанию построения полка не было, он посещал каждую сотню в отдельности и вел с казаками разговоры и все удивлялся, что в полку много кубанцев — казаков и офицеров, — а полк Донской.
Следует добавить, что старые казачьи генералы также посетили и все другие полки 1-й каз. дивизии, которыми командовали немецкие офицеры: они были несколько раз на обеде у командира дивизии ген. фон Панвица, был там с ними и Кононов, но такого откровенного разговора, каким он был в 5-ом Донском полку, там, конечно и в помине не было.
В районе городов Сисак и Петрия наша бригада простояла довольно долго, а наш дивизион все это время стоял в селе Комарево.
Как всегда, при долгом пребывании казаков в одном населенном пункте, жители и казаки свыкались, заводилась дружба. Между казаками и хорватскими девушками завязывалась любовь. Как говорится, любовь говорит на одном языке во всем свете.
Помнится, в зимние холодные дни, в свободное время от службы, младшие командиры сотни часто собирались в сотенной канцелярии, чтобы поговорить о том, о сем, пошутить и хоть немного отвлечься от боевой страды. В один из таких дней я зашел в канцелярию и из-за завязавшегося веселого разговора довольно долго пробыл там. Вдруг телефонный звонок. Крюковцев (сотенный писарь) поднял трубку.
«Чебенев тебя ищет», — передавая мне трубку, сказал он.
«Где ты болтаешься?» — загудела в трубке блатная речь Чебенева. Он сказал мне, что только что к нему звонил комсотни и приказал проверить все ли в порядке во взводе, так как едет Батько. Чебенев приказал мне немедленно проверить стоит ли постовой казак от нашего взвода у шлагбаума (у въезда в село) в каске. Дело в том, что многие казаки, несмотря на строгий приказ, отнюдь не желали иметь каски на голове, а нахлобучив поглубже папаху (был январь), каску держали наготове, чтобы при появлении начальства быстро переменить головной убор.
Уже издалека я увидел, что на голове у постового казака красуется папаха. С целью захватить ослушника врасплох, по-за хатами стал я к нему подбираться. Вдруг из-за бугра вынырнуло авто командира полка. Папаху у казака с головы как ветром сдуло и вмиг закрасовалась на голове каска. Однако этот трюк Батько заметил. Спрятавшись за хату, я стал наблюдать, — что же будет? Авто остановилось. Через ветровые стекла виднелись лица Кононова и графа Риттберг. Постовой казак, как полагается, четко и громко доложил командиру полка.
Выслушав доклад, Кононов вышел из машины.
«Что, сыночек, холодно?» — подойдя к казаку спросил он.
«Немножко есть, Батько!» — бодро и весело смотря на него ответил казак.
«А что же ты папаху спрятал, а железяку на голову нацепил, разве она теплее?»
Казак, поняв что Батько его «трюк» видел, нисколько не смутившись, откровенно доложил, что есть приказ: постовым стоять на посту у шлагбаума в касках, но что у него на голове каска появляется лишь тогда, когда появляется начальство, так как в каске очень холодно.
«Что холодно в каске, то это ты, сынок, прав, но другой раз смотри кругом повнимательнее и прячь папаху вовремя, а то, не дай Бог, поймает тебя какой-нибудь урядник с поличным, попадет и тебе и мне на орехи. А сейчас, на вот тебе — погрейся!»
И Кононов, вытащив из-под бурки бутылку с водкой и, озираясь кругом, как бы боясь что кто-нибудь увидит, налил стакан и поднес казаку. Выпив залпом, казак щелкнул шпорами и поблагодарил.
«Закройся, сыночек, от ветра!» — сказал Кононов и с отцовской заботой поднял постовому воротник.
Когда машина отъехала, казак с довольным видом опять заменил каску папахой. Едва он это сделал, как я выпрыгнул из засады и очутился возле него. Бедняга не успел даже и руку протянуть за каской и, вытянувшись стал докладывать.
Не разрешив ему оправдываться, я сказал, что весь разговор с командиром полка я слышал, но за то, что он дважды прозевал и не сумел вовремя заменить папаху каской — я его наказываю нарядом вне очереди.