- Понятно. - Лапсус помолчал. - Прощелыга Табулус держит на крючке и тебя, и меня... Даже больше тебя, чем меня. В конце концов я не пропаду и в изгнании, а вот ты связан с женщиной, следовательно, влип по горло... Но зачем Табулусу эта штуковина?
- Видишь ли, Лапсус, Табулус не так прост...
- Ну, это я, положим, знаю. Страшнее всего иметь дело с умным подлецом.
- Я знаю Табулуса немного лучше, он не законченный мерзавец, но если он задался целью, то способен на все.
- И что же он хочет?
- Он понял, что твоя машина способна ликвидировать пространство снов или хотя бы пробить в нем брешь.
- Да, это так.
- Между тем среди конкурентов Табулуса большинство составляют канониры убежденные и добропорядочные. А для них нет худшей беды, чем остаться без своих снов. Табулус хочет поэкспериментировать с твоей машиной, чтобы получить орудие воздействия на конкурентов. Он еще не знает, как это сделать конкретно, но он будет искать. Он своего рода ученый...
- Ученый подлец!.. Впрочем, чутье его не подвело, он вышел именно на то, что ему нужно...
- Ты принимаешь его условие?
Лапсус вновь принялся ходить по комнате.
- Я не знаю... Я никогда не думал об использовании своего аппарата, мне просто было интересно работать над ним. А теперь... Мне бы не хотелось, чтобы моим изобретением пользовался Табулус.
Симплициссимус покачал головой:
- Я понимаю, Лапсус... Но пойми и ты меня...
- О чем ты? Ах, да...
- Флора...
Лапсус раскрыл окно. Булыжник проспекта Великого Переселения плавился, разморенный снами канониров.
- В каком идиотизме мы все живем, - заговорил Лапсус. - Ты бы понял меня, Симплициссимус, если бы хоть разок вдохнул встречного ветра. О, это совсем другое, совсем непохожее на нашу душную жизнь. Ну скажи, почему для того, чтобы в нездешнем городе совершить честный поступок, нужно с ног до головы изваляться в грязи, после чего и самое чистое намерение покроется коркой грязи? Почему у нас все перевернуто с ног на голову? Молчишь? А я спрошу еще, почему ты носишь имя Симплициссимус, которое даже трудно выговорить, хотя тебя зовут совсем по-другому? И меня зовут по-другому, и Табулуса, и Циркулуса, и вообще всех!
Лапсус резко захлопнул окно, волна воздуха загасила свечу. В наступившей темноте Симплициссимус увидел, как бешеными огоньками засветились глаза Лапсуса.
- Пойдем! - Лапсус подскочил к попятившемуся Симплициссимусу, схватил его за руку.
- Куда?.. Я не хочу!.. - Симплициссимус пробовал отбиваться, но мощные руки извозчика загребли его в охапку, подняли в воздух.
- Нет!.. Оставь меня!
Лапсус открыл дверь в подвал, стал спускаться по лестнице, но на первых же ступеньках Симплициссимус вырвался у него из рук. Но Лапсуса было уже не остановить. Он тащил Симплициссимуса волоком вниз, голова Симплициссимуса билась о ступеньки, и на несколько минут он потерял сознание. Очнулся от порыва свежего ветра. Рядом работал вентилятор. Звон в голове уменьшился, тело стало приобретать упругость, но вставать с пола не хотелось. Симплициссимус чувствовал, что боится оторваться от воздушной струи, боится вернуться в духоту города. Лежать под вентилятором было невыразимо приятно, но чем дольше он лежал, тем больше хотелось встать, выключить механизм, но сохранить в себе это ощущение легкости, простоты существования, когда сила - в тебе самом и нет вовне сил сильнее твоей силы. Симплициссимус поднялся, влажными от ветра глазами оглядел залитый светом подвал, потянулся к кнопке.
Когда вентилятор замер, из-за ширмы появился Лапсус.
Теперь ты понял? - спросил он.
3
На следующую ночь, в тот час, когда в наших широтах нездешние светила проглядывают на плоскости осененного тучами неба, а в Нездешнем городе лишь сновидения бродят среди безлунного и беззвездного мрака, в этот час на проспекте Великого Переселения раздалось нетерпеливое цоканье копыт. Косясь одним глазом, запряженная в повозку лошадь волновалась при виде незнакомого предмета, который выкатывали из подвала хозяин с соседом.
Лапсус с Симплициссимусом выкатили из подвала детище сумрачного гения, повозившись, погрузили его на повозку. Они работали молча, без кряхтенья, без ругани, стремясь не тревожить спящий город в последние минуты его покоя. Погрузив аппарат, Лапсус сел на козлы и взял в руки вожжи. Повозка медленно покатилась по мостовой.
В окнах Табулуса заметались огни. О, как ему хотелось остановить эту повозку, не оттого, что его не устраивал ее маршрут, а просто от досады, от злости, что все выходило вопреки задуманному. Он сутки провел у окна, не спуская глаз с дома Лапсуса, гадал, что же могло случиться с исчезнувшим в недрах этого дома Симплициссимусом. На исходе суток Табулус уже не сомневался в том, что Симплициссимус мертв, и хотя порой торговца пронзала острая боль раскаяния, но все же в глубине души он был рад, что не пошел к Лапсусу сам. И вот, когда все уже казалось ясным, он увидел эту повозку и Симплициссимуса рядом с ней. Он понял, что его обманули. Симплициссимус с Лапсусом действовали заодно, и Табулус мог догадаться о том, что они задумали. У них не было другого пути, он сам лишил их возможности выбора. А значит, он является косвенной причиной того, что произойдет в эту ночь. Но что же делать, как остановить их? Весь город спит, надеяться не на кого! Табулус метался по дому, зажигал и гасил свет, отбрасывал попадавшиеся на пути стулья... Увидел Флору, грубо схватил ее за руку, затащил в подвал и запер дверь. Затем погасил огонь и вышел из дома.
Повозка с вентилятором не торопясь продвигалась по улице Доблестных Канониров в сторону рыночной площади. Двое мужчин, сопровождавших повозку, молчали: Лапсус был по обыкновению неразговорчив, а Симплициссимус подавлен тем, что предстояло сделать.
Табулус незаметно шел за повозкой. Он не знал, с какой целью следит за ней, но осторожно пробирался вдоль стен, опасаясь быть замеченным, стараясь не шуметь. В голове его не было ни мыслей, ни планов; может быть, им двигало одно лишь любопытство.
Повозка выехала на площадь. Табулус притаился на углу, наблюдая за ее медленным ходом. Его охватило странное чувство: он с нетерпением ждал, когда же это начнется, и одновременно боялся этого, словно вслед за этим рухнет все, чем можно еще жить. Проснулось сладостно-страшное чувство неизбежной катастрофы, ладони покрылись чем-то холодным и липким. Когда повозка остановилась и Лапсус с Симплициссимусом стали прилаживать к ней мостки, чтобы спустить вентилятор на землю, Табулус метнулся в сторону и побежал по периметру площади. В голове мелькнула мысль: "Они хотят спустить аппарат с повозки, чтобы не испугать лошадь!" Табулус бежал к окну, распахнутому на площадь, в неосознанной надежде предотвратить неизбежность. Он добежал до окна, рывком подтянулся, сел на подоконник, спрыгнул в комнату. Увидел белеющую в темноте постель, шагнул к ней, но тут же увяз в сновидениях. Они связывали его по рукам и ногам, не давали ни шагнуть, ни вздохнуть полной грудью. Табулус барахтался в вязкой тине, пытаясь добраться до спящего канонира, разбудить его, закричать во все горло, поднять на ноги город... Но все было тщетно. Заслышав донесшееся с площади мерное жужжание, он прильнул к подоконнику. Неспешно раскручиваясь, вентилятор набирал обороты, словно разминаясь, наконец заработал в полную силу. Струя ветра ударила в лицо торговца. Держась обеими руками за подоконник, он увидел, как площадь зажглась среди ночи ярким солнечным светом. Солнце зажглось прямо над головою, осветило самые темные закоулки Нездешнего города, разбудило спящих. Одурелые со сна люди вскакивали с постелей и окидывали свои комнаты взглядами новорожденных. Никто не мог видеть, как пространство снов трещало и ломалось на куски под напором искусственного ветра, и люди, лишившись привычной опоры, забывали себя, лишались прошлого и начинали жить заново, отсчитывая время с момента внезапного пробуждения. В атмосфере, разбуженной вентилятором Лапсуса, поднялись невообразимые вихри, и стройный купол снов, расколовшись, обратился в хаос. Обрывки сновидений, перемешиваясь с воздушными потоками, образовывали безумную, больную картину мироздания. Много дров было наломано тогда. Но Табулус не знал об этом. Стоя в чужой комнате, он не сводил глаз с работающего вентилятора. И не заметил, не услышал, как пробудившийся хозяин без колебаний, с размаху опустил массивную трость на голову непрошеного гостя. Первая жертва новой эпохи упала ничком, залив кровью чужой подоконник...
4
Симплициссимус бежал по городу. Он спешил, он чувствовал, что спешить необходимо, что можно опоздать... Вентилятор работал уже второй день. Город сошел с ума от непривычного, пьянящего вихря. Люди по-разному реагировали на случившееся. Одни из них круглосуточно перемещались по городу, сбивались в стаи, стаи сталкивались друг с другом и вновь разбегались по углам. Толпы людей с восторгом встречали бегущего Симплициссимуса, тысячи рук обнимали его. Ведь если человек бежит, значит, он свой, значит, он не из тех, что заперлись по домам и, укрывшись в тюфяках и перинах, оплакивают остатки ушедших снов. К таким на улицах испытывали глубокое презрение, и когда презрение выходило из берегов, люди врывались в запертые дома, вытаскивали укрывшихся и если оставляли их в живых, то уводили с собой. И уведенные вскоре забывали свой дом и свои слезы.
Симплициссимуса долго носило по городу, кидая из одной толпы в другую. Через трое суток он добрался до проспекта Великого Переселения, и здесь, в толпе, он увидел Флору. Толпа громила пустующий дом Лапсуса. Симплициссимус остолбенел.
- Флора!
Она не узнала его. Ее растрепавшиеся волосы развевались в вихрях ветра, она металась в толпе, безумно хохоча, ее широко раскрытые, невидящие глаза были страшными и чужими.
- Флора!
Она повернулась, перестала смеяться, вгляделась в зовущего... Но через мгновение новый порыв ветра подхватил ее в свои объятия, родное лицо исказилось новым приступом смеха, и она исчезла в мельтешений человеческих тел.
Лапсус, исхудавший, обросший, сидел на мостовой рядом со своим аппаратом, застывшим взглядом смотрел на взбесившийся мир. В его лице не было ни торжества, ни ликования, он словно уснул среди всеобщего пробуждения, и только где-то глубоко под окаменелой оболочкой бродила бессонная мысль. Много интересного мог он увидеть за эти дни. Прошел сильный ливень, и на площадь потянулись промокшие люди в надежде обсушиться у вентилятора. Они шли медленно, понурые, промокшие до нитки, понемногу приходили в себя, когда их тел касался живительный ветер, останавливались в почтительном расстоянии от аппарата и возвращались к жизни. Оживился и Лапсус, он поднялся с земли, его захлестнула волна нежности к этим людям, он улыбался и протягивал к ним руки. Но странное дело: обсохнув, люди смелели, подтягивались ближе к аппарату. Лапсус шел им навстречу, преображенный, оттаявший, сбросивший с себя всегдашнюю угрюмость. Толпа приятно волновалась, свежее дыхание пробегало по ней упругими волнами, но в тот момент, когда, казалось, еще один миг, и Лапсус вольется в эту толпу полноправной каплей, он, ужаснувшись, замер. Он увидел, как, по мере приближения к вентилятору, лица людей взрываются кровавыми брызгами, исчезают в багровой пелене, но люди, не замечая этого, движутся дальше. Они прошли сквозь Лапсуса, сквозь вентилятор, они шли с развороченными черепами, и Лапсус с ужасом смотрел, как, дойдя до противоположного угла площади, толпа превратилась в безукоризненно ровный строй, четко выполнивший неслышимую команду "Правое плечо вперед". Колонны людей с дырявыми лицами выполняли на площади строевые экзерциции. Не в силах наблюдать эту картину, Лапсус потянулся к кнопке. Но кнопка не действовала, остановить вентилятор было невозможно.
Обрывки сновидений, лишившись своих владельцев, гроздьями падали на многострадальный город, наводнив его улицы фантастическими существами. Чего здесь только не было! Конечно, были здесь и огнегривые львы с синими волами, но, помимо них, на канониров просыпалось великое множество очень неприятной твари. Уму непостижимо, сколько мерзости было заключено в канонирских снах! Корчащийся в предсмертной агонии Канон плевался в город огромными, в человеческий рост, пауками, тарантулами и мокрицами. Улицы кишели чудовищными насекомыми, все это ползало, перекатывалось друг через друга и питалось падалью. К счастью, дары неба облюбовали не все городские магистрали, а выборочно группировались возле определенных домов. Может, быть, это обстоятельство и спасло Нездешний город от неизбежного вымирания.
Лапсус не видел этого. Постоянно работающий над головой вентилятор отпугивал упавших с неба животных. Но он смутно ощущал, что в городе творится что-то неладное.
...После пятидневного отсутствия на площади наконец появился Симплициссимус. Он прискакал на существе, отдаленно напоминавшем верблюда. Извозчик крепко обнял друга.
- Как там? Да на тебе лица нет! Нашел Флору?
- Да. Только... Она совсем не похожа на себя. Я едва узнал ее. Я не могу понять, в чем дело. Это будто бы не она. - Симплициссимус устало опустился на землю. - Кажется, я любил другую женщину.
Лапсус присел рядом.
- Я должен был предупредить тебя об этом. Но когда ты пришел ко мне, я еще сам понимал не все. Знаешь, мы все теперь другие. Мужчины могут узнать друг друга, хотя и с трудом, но вот узнать женщину... Вряд ли.
- Может, не нужно было всего этого?
- Я думал... Я не знаю. - Лапсус ударил кулаком по жужжащему аппарату, помолчал. - Что там, на нашей улице?