- И запомни самое главное!
Володя, бессменный завмуз нашего театра, нервно глянул на часы. Директриса, в своей излюбленной роли злодейки-судьбы, в кои-то веки раздобыла для него горящую путевку аккурат под Новый год.
В областных театрах с судьбою спорят редко, и сейчас Володя спешно обучал меня азам звукооператорской профессии, в просторечии «радист».
Ни он, бывший диджей клуба филофонистов, ни я, недавний дембель, тогда и не предполагали, что завтра изменится многое. Мой сменщик, пожилой люмпен Анвар, нечувствительно запьет, и тут же заболеет Петр Фадеич, центральная фигура представления. В результате наш театр кукол останется без Деда Мороза и с одним звукооператором-стажером накануне новогодней кампании. А это - две недели по четыре елочных представления в день.
- Запомни: никакого навесного монтажа! Все склейки ленты - только на монтажном станке. Иначе будет рваться.
Володя сунул мне под нос станок - узкий пенал со стальными зажимами для ленты. С одной стороны обрывок фонограммы, с другой - полоска цветной ленты-ракорда. Полоснул лезвием под сорок пять градусов - наложил кусочек скотча. Щелк! - зажимы отскочили, и завмуз вручил мне ленту, надежно склеенную с ракордом.
- И только так! - отечески напутствовал он. После чего умчался на вокзал, чтобы успеть к отходу поезда.
А я остался один на один со звукооператорской, набитой проводами, усилителями и древними катушечными магнитофонами всех времен и народов.
…К тому времени я проработал в театре уже неделю.
Ремесло театрального радиста нехитрое: после фразы актера либо смены картины включаешь очередной фрагмент фонограммы спектакля. Катушка крутится, пока не покажется цветной ракорд следующего фрагмента. Жмешь на магнитофоне «паузу», лениво слушаешь в наушниках происходящее на сцене и занимаешься своими делами в ожидании очередной контрольной фразы.
Как правило, во время спектакля я предпочитал сладострастно откручивать детали со старой аппаратуры - здорово успокаивает нервы после репетиций с нашими оглашенными режиссерами. И уже к концу недели скопил приличный набор плашек, гаечек и другой полезной чепухи.
Поэтому, узнав наутро, что Анвар запил и мне предстоит крутить по четыре елки в день, я поначалу не сильно расстроился. К тому же Карабасовна - так за глаза прозывали директрису актеры - туманно намекнула на перспективу получения двойной ставки. И я приступил к репетиции новогоднего представления. До него оставалось два дня, и нужно было погонять елочную интермедию и срочно ввести в спектакль нового Деда Мороза.
Его наш администратор сманил на время елочной кампании из клубно-заводской самодеятельности. И он того стоил!
Заводской Властелин метелей и пурги выглядел на все сто даже без грима. Николай Степаныч с невероятной фамилией Морозов оказался плечистым, кряжистым и кустистым по части бровей мужчиной. При такой потрясной фактуре он вдобавок обладал звучным, раскатистым голосом, от которого на репетициях поначалу вздрагивали не только пираты, черти, империалисты и прочая ряженая нечисть, но даже сторонники добрых сил в лице зайцев, пионеров, снежинок и буратин.
Снегурочка, пожилая, но опытная и заслуженная Софья Пална, тоже задумчиво косилась на громоподобного напарника. Зато играть с ним оказалось одно удовольствие. Николай Степаныч был поистине великий партнер. Он все делал сам.
Достаточно было увидеть, как он торжественно появляется из дверей гримерной, потрясая посохом и потряхивая мешком с подарками, как ты сразу проникался к нему благоговением. Оно пробирало тебя до костей, подобно лесному морозцу, несмотря на текст, который порой звучал из его заиндевелых уст.
Морозов оказался большой фрондер и творчески относился к сценарию, позволяя себе вносить правки в сюжет. Единственно, на чем настоял бледневший с каждой минутой режиссер, - это на стихотворных моментах, которые несли основную идеологическую нагрузку.
Завершался восемьдесят четвертый год, генсеки начали сменяться с головокружительной быстротой, и всю идеологию в елочном сценарии скрупулезно отслеживал парторг театра с честным прозвищем Чекист. Фамилию его я так и не сумел запомнить. Чекист, разумеется, был в курсе своего прозвища, сдержанно гордился им и курировал новогодние спектакли, привнося в сюжет злобу политического дня.
Вот и сейчас Николай Степаныч, прохаживаясь окрест елки и милостиво кивая жавшимся к стволу Бабе Яге с Кощеем, мощно басил из-под бороды:
После чего покосился на Чекиста, который, по своему обыкновению, стоял во тьме коридора и задумчиво улыбался. Режиссер сделал отчаянное лицо, Николай Степаныч крякнул й на той же интонации, с пафосом и неподдельным чувством заложил очередной вираж:
Дальше от текста у меня просто завяли уши. Я вообще остерегался заглядывать в этот сценарий, предпочитая лаконичный список фраз.
И я побрел в звукооператорскую, на ходу мурлыкая собственный вариант:
- Скажем дружно, на хер нужно…
Но, разумеется, пианиссимо, поскольку театральные стены всегда имеют немало чутких ушей с невероятно тонким слухом. Талантливые люди талантливы во всем!
Репетиция прошла на подъеме благодаря приглашенной звезде, уверенно руководившей актерами. Режиссер тихо млел и закрывал глаза на мелкие правки Мороза. К тому же Николай Степаныч был скрупулезен во всем, что касалось главного: я видел, как в перерыве он на глаз прикидывал расстояние от центра фойе, где стояла наряженная елка, до дверей зрительного зала. Этим путем после театрализованной интермедии помреж и скоморохи уводили из фойе весь ребячий хоровод в зал. Там всех ожидал спектаклик, как правило, короткий и скромный.
Окончив работу, я отправился домой. Но случайно услыхал в гримерной знакомый звучный бас. И в ответ тут же раздался оживленный гул многих голосов.
Это было что-то новенькое. За неделю службы в театре я прочно усвоил традицию: после работы актеры не задерживаются. И я осторожно потянул дверную ручку.
Гримерка была полна народу, собрались все занятые в интермедии. На меня покосился лишь Николай Степаныч.
- Это Вадик, наш радист. Он еще новенький, Степаныч, - сообщил Данил Потехин. У него были очень добрые и грустные глаза, поскольку он всю жизнь играл в театре Второго Зайца без всякой перспективы выбиться в Первые.
- Ладно, - кивнул Мороз Степаныч, как я мысленно окрестил этого матерого человечища.
Я приткнулся в уголке и весь обратился в слух. Говорили о вещах неслыханных, и лестно было ощущать себя частичкой актерского братства, замыслившего маленькое жульство. Верховодил, разумеется, Мороз Степаныч, который меньше всего походил на новичка.
- Я тут засек время последнего прогона, - солидно изрек он. - Аккурат один час десять минут. А как у нас с расписанием?
- Оглашаю, - кивнул помреж Саша Карпухин, бригадир скоморохов, которые своей деловитостью на елочных хороводах напоминали судебных исполнителей. Саша знал все, что от него требовалось, был на отличном счету у начальства и притом умудрялся не скатиться до стукачества. Актеры его уважали. - Новогодние представления пройдут с двадцать шестого декабря по десятое января включительно. С перерывом на первое января. Тридцать первого - только утренний и, возможно, дневной спектакль.
- А расписание? - жалобно пискнула травести Майечка, исполнявшая роли пионеров и вызывавшая в родителях искреннюю жалость своими тощими ножками.
- Оглашаю! - кивнул Саша. - Начало новогодних представлений - в десять, двенадцать, шестнадцать и семнадцать часов тридцать минут.
- А последнее на четырнадцать перенести не могли? - раздался чей-то возмущенный голос.
- Перерыв на обед, по трудовому законодательству, - невозмутимо произнес Саша. - Кроме того, в обеденное время предусмотрен резерв на возможные левые елки.
И он почтительно посмотрел почему-то на Степаныча. Как тот успел за полдня создать себе такой могучий авторитет? Поистине, какое-то первобытное, языческое обаяние исходило от этого человека!
- Значит, загвоздка в последнем, вечернем спектакле, - постановил Степаныч. - Положим, представление мы наиграем, подсократим маленько. Но вопрос - до какой степени? Перед последним выходом у нас остается пока в теории лишь двадцать минут передыху. А туда еще надо спектакль впихнуть!
- И как только они расписание составляют, фашисты… - по-бабьи всплакнул толсторожий пожилой пират Авксентий Антропыч.
- Начальству виднее, - примирительно откликнулся маленький буратино Павел с античным отчеством Лисистратович. Впрочем, все его в театре дружно звали Лизоблюдович, и было за что.
- Отставить прения, - по-военному скомандовал Мороз. - Начальство тоже не дураки, понимают, что интермедия наиграется, усохнет. Наша задача - подсократить ее разумно, до необходимых пределов.
- Простите, необходимых - кому? - плаксиво уточнил Антропыч.
С минуту Николай Степаныч задумчиво глядел на пирата, так что тот чувствовал себя неуютно и все норовил спрятаться за широкую спину помрежа Саши. После чего неожиданно тихо ответил:
- Тебе. - А потом прибавил: - И всем нам. Всем время понадобится. Если что…
Тут вся актерская братия поутихла. Будто холодный сквознячок подул в гримерной. Что-то было в словах этого человека, глубокое и пронзительное одновременно. И я вдруг ощутил тихий, осторожный укол в сердце. Словно предчувствие надвигающейся беды, невесть откуда.
А потом все исчезло. И актеры дружно загомонили, как на партсобрании.
В итоге решено было постепенно сократить интермедию минут на пять. А лучше - на десять. Иначе перед последним спектаклем актеры элементарно не успевали отдохнуть и освежить грим.
После чего Мороз Степаныч подошел ко мне. Смерил взглядом, точно царапнул душу тонким лезвием. Примеряя к ней собственный ракорд.