Андрей пристыженно замолчал.
Здесь, на просторе, стиснутый внизу стенками ветер отрывался по полной. Он визжал на высокой ноте, опускался в басовые низы, выводил трели и рулады и кидался, кидался снегом. Потирая замерзшие руки, Андрей присел рядом со штабс-капитаном, выставив над невысоким ограждением только верхнюю часть лица. Прикрыл глаза ладонью от снежных зарядов. Разглядел паучье переплетение блестящих нитей «железки» с множеством стрелок и неясное копошение. То ли офицерские силуэты, то ли морок.
Сквозь рев ветра донесся басовитый гудок паровоза.
– Что ж они тянут? – Штабс-капитан ударил кулаком в открытую ладонь.
– Кто, чехи? – не понял Андрей.
– Нет, наши.
– А что, уже пора?
– Минуты две как пора, – вздохнул Василий Александрович.
В темноте хлопнул револьверный выстрел. В ответ ему затарахтели винтовки. Ночь расцвела ожерельем вспышек.
– Черт! – выругался штабс-капитан. – Нарвались.
Стрельба стихла, через мгновение возобновилась с новой силой. Застучал пулемет, заметалось между домами эхо выстрелов. Расшвыривая вокруг огненные ошметки, взорвалась граната. Все затихло. Перестрелка вспыхнула в другом месте. Андрей увидел бегущего вдоль железнодорожного полотна человека в шинели до пят и без шапки. Грохнуло несколько выстрелов. Человек вскинул руки, замер на секунду и падающим на воду листом опустился в снег. Штабс-капитан застонал, будто пуля попала в него.
Выстрелы загрохотали на соседней крыше. Высокий диверсант в папахе, поддерживая одну руку, в которой был зажат револьвер, другой, пробежал по скату. Заскочил за трубу, привалился к ней спиной. Несколько выпущенных из темноты пуль сбили с нее куски штукатурки. Высунув только руку, черкес несколько раз выстрелил в ответ. Перескочил за соседнюю трубу, пережидая новый залп. Вскочил и снова кинулся бежать. Перепрыгнул на соседнюю крышу. Метнулся за трубы. Поскользнулся, покатился по обледенелой кровельной жести. Жив? Мертв?!
Один из офицеров в русской шинели выскочил из снежного заряда прямо у стрелки. Паля наугад, попытался одной рукой перевести рычаг. Не смог. Сунув пистолет в карман, схватился двумя. Приподнял, потянул. Пуля впилась ему в бок. Развернула, бросила спиной на квадратную коробку фонаря. Несколько солдат в шинелях чешских легионеров подбежали, стали колоть штыками.
Вдали послышался звон колокола на отправление поезда. Рев паровозного гудка и нарастающий стук колесных пар по стыкам.
Штабс-капитан порывисто обнял Андрея, разбежался в три шага и прыгнул через ограждение. Приземлился в гору наметенного снега, перекувыркнулся через плечо, побежал к стрелке. Легионеры заметили его, стали оборачиваться, поднимать ружья с окровавленными штыками. Наган штабс-капитана рявкнул три раза. Три тела мешками осели у стрелки. Увязая в снегу по колено, он добежал до стрелки, схватился за рычаг. Прилетевшая с той стороны развязки пуля ударила его в плечо. Штабс-капитан покачнулся, но не выпустил рычага из рук. Еще одна пуля попала в ногу, он припал на колено. Третья угодила в шею. Штабс-капитан навалился грудью на рычаг. Повис, царапая носками сапог щебень насыпи.
Из пурги появилась дрезина с обложенными мешками с песком бортиками. Чехи, стоя и припав на колени, дергали затворы, посылая в штабс-капитана пулю за пулей, которые вырывали из его шинели огромные клочья, оставляя кровавые раны в белой окантовке исподнего белья. А он все тянул. Дергал. Пытался перевести стрелку. Андрей закрыл глаза, чтоб не видеть этой ужасной картины.
Наконец все прекратилось. Выстрелы затихли. Тело штабс-капитана осталось висеть на рычаге безжизненной тряпкой. Дрезина проехала. Из снежной пелены показался паровоз. Из трубы его валил густой дым, перемежаемый снопами искр из топки. Мощный прожектор посылал в ночь слепящий луч света, делая окружающую тьму еще непроглядней. Справа и слева из-под носа машины выбивались седые усы пара.
Паровоз проехал мимо, следом прошел тендер с углем. Потянулась череда одинаково черных вагонов с наглухо заколоченными дверями и окнами. Прошел один пассажирский, с керосиновыми лампами за тяжелыми, с кистями и бахромой, гардинами. Снова грузовые вагоны. Опять пассажирские.
Не очень понимая, что и зачем творит, Андрей вскочил. Отбросил подальше так и не пригодившуюся винтовку. Побежал вдоль крыши. Перескочил на соседний дом, выходящий боком к самым путям. Разбежался и взлетел в воздух. По широкой дуге преодолел расстояние между стеной и крышей вагона.
Подошвы сапог ударились в обледенелое железо. Поехали. Чтобы не упасть, Андрей вцепился в край вентиляционного отверстия. Плечевые суставы заныли, но выдержали. Подтянувшись, он вытащил себя на ровную поверхность. Перевел дух.
Внизу грохнула, открываясь, задняя дверь последнего вагона. В открытом тамбуре под ним послышались команды на чешском. Какое-то шуршание, едва слышное за шумом идущего поезда. Андрей обернулся, вытащил наган, с трудом удерживая рукоять промерзшими пальцами. Взвел курок. Лег на крышу, пошире расставив ноги.
Над краем крыши появилась голова в маленькой папахе-пирожке. Выбивающиеся из-под нее черные как смоль волосы. Черные глаза. Роскошные усы. Губы под ними распахнулись в беззвучном крике, завидев направленное в лоб дуло револьвера.
Андрей нажал спуск. Выстрела не последовало. Голова юркнула вниз. Андрей зачем-то еще раз нажал триггер, уже сильнее.
От грохота выстрела заложило уши. Во рту появился противный привкус пороховой гари. Снизу раздался ответный выстрел, железо перед лицом Андрея раскрылось розочкой с рваными краями. Щеку опалило горячим воздухом. Он дернулся в сторону, как раз вовремя, чтоб не получить пулю в горло. Третий выстрел проделал в крыше отверстие величиной с кулак ребенка где-то у его ног. Стихло. Изнутри, сквозь проделанные дырки, послышались крики. Кто-то не хотел, чтоб крышу вагона превращали в решето.
Внизу опять хлопнула дверь, над скатом появилась огромная рука, сжимающая маленький автоматический пистолет. Веером выпустила обойму. Пули прошли над вжавшимся в жесть Андреем. Он выстрелил в ответ, метя в пальцы, но рука уже успела исчезнуть. На краю, куда попала пуля из его нагана, образовалась дыра с острыми краями в ореоле высеченных латунной рубашкой пули искр.
Выходя со станции, поезд набирал ход, кренясь в повороте. Андрей поехал животом по скользкому металлу, ноги опасно свесились за край. Еще немного, и скорость станет такой, что с поезда уже не спрыгнуть. Где-то он читал, что максимально допустимый предел – сорок километров в час, потом лепешка или каша.
Рука с пистолетом высунулась снова, веером рассыпав свинцовый град. Под его прикрытием над краем появился человек с карабином. Почти не целясь он выстрелил в распластавшегося на крыше Андрея. Пуля снесла крышку вентиляционной трубы. Он несколько раз выстрелил в ответ. Наугад. Скорее всего, не попал. Велик был искус выпустить еще несколько зарядов, чтоб напугать и остановить преследователей, но у него в барабане их оставалось раз-два и обчелся, а они-то вполне могли себе позволить такой размен. Не зря все-таки только офицерские наганы стреляли самовзводом, в солдатских же каждый раз приходилось взводить курок. Не так удобно, зато экономно.
Мимо пролетел последний фонарь станции, поезд въехал в густой мрачный лес. Андрей развернулся на животе и пополз к началу вагона, стуча по крыше локтями и коленями. Вслед раздалось несколько выстрелов. Он добрался до края, глянул вниз. Зажмурился от вида грохочущей сцепки, под которой стремительно пролетали шпалы. Убедившись что в открытом тамбуре нет часового, цепляясь пальцами за край, спустился вниз, пробуя подошвой каждый шаг. Перелез, закинул ногу на бортик ограждения, вцепился в край, подтянулся, закинул ногу, перевалился, оказался на крыше другого вагона. Замер, выравнивая дыхание и прислушиваясь к боли в натруженных пальцах. Да, еще пару раз, и он выдохнется окончательно. А может, в следующий раз прыгнуть с разбега? В кино-то люди легко это делают, а тут? Почти два метра над грохочущей железом сцепкой. Против движения. Блин.
Под ним хлопнула дверь. Послышались голоса. Похоже, чехи сообразили, куда он делся. Сейчас, наверное, устроят ему полноценную облаву. Хорошо, что они думают, что он еще на том вагоне. Нет, не думают, наверх полезли. Андрей отпрянул от края, поднялся на ноги и побежал, складываясь почти пополам.
Зловредный ветер тут же уперся ему в грудь, кинул в лицо горсть снега, раздул полы шинели и захлопал ими за спиной. Отдельные порывы были такой силы, что ему приходилось прикладывать усилия только для того, чтоб оставаться на месте. Ноги скользили по промерзшему железу, какие-то выступы подворачивались под подошву, грозя скинуть за край или вывернуть лодыжку. Как же Джеки Чану это так легко удается?
Единственно, что хоть как-то могло успокоить, – преследователям, выбравшимся за ним на крышу, приходилось не легче. Край вагона. Если слезать да перелезать – нагонят, и внизу кто-то есть. Черт.
Он увеличил скорость, оттолкнулся. Замахал руками, чувствуя, как зависает над бездной. Вытянулся. Упал ребрами на край следующего вагона. Задохнулся от боли. Карабкаясь по-крабьи, вылез на крышу. Попытался встать, но ветер опрокинул его на спину.
Это спасло Андрею жизнь. В том месте, где только что была его голова, просвистела винтовочная пуля. Вторая высекла из крыши сноп искр, с визгом срикошетив в тайгу. Третья высадила стекло в чьем-то купе. Может, это их остудит? Не захотят в своих-то? Нет. Новая пуля вспорола обшивку вагона. Эдак еще немного, и попадут. Особенно если на ноги встать. Ползти? Он прислушался к лязгу вагонных дверей под собой. Поймают. Прыгать. Он взглянул на мелькающие рядом верхушки сосен и понял: не выход. В вагоне под ним зажегся свет, высветив насыпь и стволы вплотную приблизившихся к путям деревьев. Опасно.
Кто-то схватил его за ногу, потянул. Андрей пнул другой наугад в темноту. Не попал. За вторую ногу тоже схватили. Потащили вниз. Он лягался, цеплялся за крышу, все было бесполезно. Его сдернули вниз, повалили на пол открытого тамбура, стали топтать подошвами. Один удар пришелся под ребра, выбил дыхание. Он отбивался ногами, катался по полу, уходя от ударов. Прикрывая ребра и голову локтями, Андрей смог вытащить из кармана шинели наган. Выстрелил. Близкое пламя обожгло брови и щетину, почти превратившуюся в усы под его носом. Один из бивших его вниз солдат пробкой вылетел за низкое ограждение, исчез во тьме. До Андрея долетел влажный треск: то ли сломалось дерево, о которое ударилось тело, то ли позвоночник.
Другой отскочил. Выставил вперед руки с открытыми ладонями. Не отводя от него черного зрачка нагана, Андрей выпрямился и с размаху ударил его рукояткой в висок. Солдат без крика осел на ледяной пол.
Андрей рванул на себя дверь вагона. Сморщился от шибанувшей в ноздри вони немытых тел, прокисшей еды, грязных носков и махорки. А, ну да, у возвращающихся домой белочехов было около двухсот составов, в которых они жили, считай, с восемнадцатого года. Не так запаршивеешь.
Поискав глазами и не найдя рычага стоп-крана – еще не додумались, видать, он привернул фитилек горевшей в этом конце вагона керосиновой лампы, погружая коридор во тьму. Подумал, не бросить ли ее на пол, устроить пожар? А ну как сам не выберется, да и лишнего внимания привлекать не хочется. Поднял воротник, чтобы не видны были деникинские, обшитые золотом петлицы и зашагал по узкому коридору в другой конец, где горела такая же. Наган с оставшимися двумя патронами он сунул в карман, но руки с рукояти не убрал, чтоб в любой момент выхватить или стрелять прямо через сукно.
Вагон был купейный, офицерский. И жили в нем, судя по всему, не особо скученно, не то что в теплушках. Все, кроме тех двух караульных, что пытались стащить его с крыши, спали и теперь начали просыпаться от стрельбы. Загрохотали открываемые двери купе, узкий коридор стал наполняться людьми. Некоторые были в форменных брюках, сапогах и подтяжках поверх исподней рубахи, иные, наоборот, в гимнастерке и в кальсонах. Оружие в руках было у всех без исключения.
Набычившись и втянув голову в плечи, Андрей двинулся прямо сквозь толпу. Перед ним расступались, прижимались к стенам, не задавая вопросов. Даже не окликали и не ругались, если он наступал кому-то на ногу. Срабатывал старый как мир закон психологии – если человек прет напролом, значит, ему надо и мешать не стоит.
Отвернувшись от второй керосинки с опасно плещущимся внутри содержимым он толкнул дверь и вышел в тамбур. Часовой в овчинном тулупе, держа карабин на изготовку, метался от одного края до другого, вглядываясь в морозную ночь и пытаясь понять, что происходит. Часовой соседнего вагона, свесившись за край, внимательно вглядывался в вагоны, видные из-за плавного изгиба дороги, и недоуменно чесал затылок под папахой. Делая вид, что не обращает на них внимания, и молясь, чтоб они не обратили на него, Андрей перескочил через грохочущую сцепку и дернул на себя дверь, благодаря Бога, что добротное сукно, характерный для всех армий покрой офицерской шинели и золотой отблеск погон спасают от ненужных расспросов.
Изнутри хлынула волна вони, во много раз сильнее, чем в прошлом вагоне. Это оказался плацкарт. В свете керосинки было видно, что у каждого из солдат легиона есть свое место для жилья, хотя и убогое – обустроенное в лучшем случае небольшой занавеской и парой подушек.
Хозяйство же занимало совсем не отведенное для него пространство. Через проход были натянуты веревки с сушащимся на них бельем. На багажных полках стояли пустые котелки и жестяные миски. Некоторые, судя по запаху, с едой. Тихонько закудахтали невидимые куры, побеспокоенные его визитом.
Уткнув нос в поднятый воротник, он двинулся дальше. Ныряя под веревки и стараясь не топать, чтобы не разбудить спящих, он помчался мимо разноцветных занавесок в другой конец вагона. Открыл дверь, хотел выскочить в тамбур, но заслышав голоса, остановился. В тамбуре было как минимум двое часовых. И в тамбуре соседнего вагона еще двое. Причем следующий вагон был не пассажирским. Грузовым. С золотом. Наверняка и охраняли его усиленно, то есть на два тамбура…
Прежде чем его успели заметить, Андрей отпрянул, скользнул в клозет и, захлопнув за собой дверь, привалился к ней спиной.
* * *
«Вот и приехали», – думал он, морщась от застарелой вони вагонного клозета. Чехи наверняка уже обшаривают поезд, заглядывая во все щели. Значит, скоро доберутся и сюда. Вперед хода нет. С четырьмя караульными начеку, взбудораженными криками и стрельбой, с двумя пулями в барабане ему не справится, как ни крути. Отсидеться тут до перемещения, изображая перепой или понос, не удастся. Перед его мысленным взором предстал срывающийся со склона камень, бьющий в бок паровоза и сносящий его в ледяную бездну. Даже если эти вагоны останутся на путях, его не пощадят партизаны. «Что ж, опять на крышу», – подумал он, рассматривая небольшое оконце с мутно-желтым стеклом. А потом либо тормозить состав, либо прыгать в кучу снега. Он поежился, вспомнив глухой удар и треск ломаемого позвоночника, которым закончилось падение с поезда одного из караульных.
Дверная ручка под его рукой задергалась. Кому-то еще приспичило, черт. Он ухватился за нее, придержал, давая понять, что в туалете не пусто. С той стороны перестали дергать, рявкнув что-то в духе – пошевеливайся, мол. Да уж, совета вернее и не дашь.
Андрей уперся рукой в стекло, надавил. Оно не подалось. Сунув револьвер в карман, он навалился на него двумя руками. Дверная ручка снова задергалась. Послышались ругательства. Вот собирался же чешский выучить, а сейчас даже интуитивно непонятно. Окно не поддавалось.
Он снова вынул револьвер. Отвернув голову от возможных осколков, с размаху ударил рукоятью в стекло. С сухим треском оно вылетело наружу. Стволом он сбил острые края, торчащие из рамы. Встав ногами на скользкий ободок унитаза, сунулся в проем головой. Ветер, с которым он уже, кажется, сроднился, с радостью накинулся на незащищенную голову, захлестал по щекам, ввинтился в нос, вцепился зубами в уши.