— Никита!
Никита сглотнул слюну, горькую, в пересохшем горле.
— А, ну-ка, скажи, что тебе говорил Леха Тулин?
— Я с ним, — Юрка так же, опять, рассердился, — не здоровался даже.
— Чего так?
— Болеет.
— А кто говорил?
— Да я видел! Лежит, чего лезть: — болеет…
Опять забренчало окно у Алены. Стучал полицай. Не тот, что на сваях-ногах, и ногайкой, стучал Никита.
— Аленка! Тебя к коменданту. Не бойся. Хотят, вроде снова стекольню открыть. Вот герр комендант с тобой хочет потолковать. Поняла? Выходи, я тут подожду.
— Сейчас! — кинулась переодеваться Аленка.
— Опять комендант собирает?
— Да-а, Леш, в общем, да…
— В Рейх, на работы! — глаза Леши сузились в прищуре, сделав улыбку недоброй.
— Леша, не волнуйся. Я скоро приду, расскажу. А сюда, ты же знаешь, никто не ходит.
— Никогда? — удивился Алеша.
— Тут немцы, сначала, — наверно, когда вы еще с капитаном их били, — стекольню хотели открыть. А после, Андреич пропал и они это бросили. Но табличку оставили: «Хальт!» — и еще — на своем. Ее все боятся, ни кто не подходят.
Нос к носу столкнулись они в проеме тяжелой двери в городскую управу. На встречу шел Осип Палыч.
— Ум-м… — удивился он.
— Ну, я пойду, Осип Палыч? — спросил Никита.
— Иди.
— Герр комендант к себе, меня… -растерялась Алена.
— Комендант? О, это плохо, Алена!
— И сама боюсь…
— Комендант — это плохо, Алена, всегда!
— Стекольню хотят открывать. Там была…
— Да, Алена, я знаю, была… — глянув вокруг, Палыч осторожно взял руку Аленки, — Отойдем-ка, давай, в сторонку…
В сторонке еще раз огляделся, тихонечко тиснул руку повыше предплечья:
— Ты, вот что, тут меня подожди. Я схожу и улажу все сам. Поняла? Мало ли что… — беспокойно добавил он и усадил на скамеечку в сквере. Поправил картуз, и пошел к коменданту.
— Фройлен! — удивил чужой голос Аленку. Перед ней стоял юноша в форме солдата немецкой армии. Во весь рот улыбался, а мимо шел пеший строй. Встретив взгляд Аленки, не сводя с нее глаз, протянул ей цветистую ветвь акации.
— Хальт, Хельмут! — грубая речь на немецком, остановили его. Не успев ничего сказать, немец отдал свой подарок в Аленкины руки и поспешил назад, в строй. У него — ей запомнилось, — голубые глаза.
— В общем так, я узнал... — вздохнул, отчего-то волнуясь, продолжил вернувшийся от коменданта Палыч, — Плохо, ты знаешь, Аленка, дело!
Присел близко. Так близко, что к своему же плечу обернувшись, мог заглянуть Аленке в глаза, в упор. Торопливо достал сигарету. Как немец курил: до них, сигарет не знали.
— Тебя, в общем, с семьей, — оглядев удивленно букет, ничего не поняв, улыбнулся он и пояснил, — Хотят батраками отправить, в Германию. А там, — как и была, — снова сделать стекольню…
— У меня же нет семьи.
— Да? — Осип Палыч прищурился.
Она растерялась: он должен знать про семью…
— Да уж, — вздохнул Осип Палыч. — Однако, — отеческим взглядом смерил Аленку, — Ты уж большая, должна понимать: какая из женщины женщина, если при ней нет мужчины?! Дело взрослое. Ты и замуж выйти могла, и ребенка родить… Во-от… Не беременна?
— Что? — встрепенулась Аленка.
— Да, я говорю, мало ли?...
— Нет, дядя Осип, я не беременна.
— Ну… — согласился Палыч — Это и хорошо!
Бросая подальше, окурок, невольно подался за ним. А возвращаясь назад, обернулся и ненароком, легонько коснулся Алены плечом.
— Так что будем делать, Алена?
Он думал над тем, о чем спрашивал. Краешком глаза — не больше, чем в четверть, — следил за Аленкой. И не торопил ее, ждал. А вес ожидания — рука его на плече у Аленки. Безвольная, да тяжелая…
— Совсем, дядя Осип, не знаю что делать...
— А надо?
— Наверное, надо…
Придут туда немцы — пугало Аленку. Кто-то из тех, кто окликнул голубоглазого, может, и он, — вместе с ними… И вместо улыбки, на выдохе, грянет как гром: «Партизан?»