— Вопрос не ко мне!
— Извини, Каллисфен.
— Александр, я понял вопрос. Ответить?
— Конечно. Я жду, Каллисфен.
— Над женой ты допустишь насилие. Это бывает. Но над своим же народом подобное не допустимо. Солдаты насилуют вражеских жен: кто об этом не знает? При этом солдат остается солдатом в своем государстве, и гражданином. А будут насиловать те же солдаты, жен у своих граждан, у наших друзей...
— Я тут же такому, вот этой рукой, отрублю это место и голову!
— Ты дал хороший ответ. Но, — Каллисфен улыбался, — все выглядит мягче и проще. Как в женщине, ты разочаровался в своем народе? Вместо Роксаны, ты ляжешь с другой...
— В народе!... — резко сказал Александр.
— А в народе: ты в нем разочаруешься, — значит, у тебя его нет!
— Нет? А куда же он может деваться?
Беглым, внимательным взглядом воина, царь оценил философа. Каллисфен сейчас мог бы в сердцах, нанести удар пикой ли мечом.
— Дальше! — потребовал он.
— Александр, — сказал Каллисфен, — разочаруется он, твой народ — значит нет тебя.
— Хочешь сказать, мой народ меня больше не обожает?
— Не так пока, царь. Но…
«Мир! — вспылил про себя Александр, и глянул на солнце: а больше смотреть было не на что. — Мир, — сказал про себя Александр, — мной покорен! Так зачем мне теперь философ?»
— А! — он вернулся к теме, — Царь — спросил он, — без них ничего не стоит?
— Да, без народа он — ничего!
«Так зачем мне теперь философ?» — подумал опять Александр.
Мараканда была теперь центром мира. Царь пировал, и ему целовали ноги. Это нетрудно: склонившись, коснуться губами атласных туфель. «А что тут такого? — смотрел сверху, из трона Дария III, царь Александр, — Я вам подарил целый мир, так коснитесь губами ног, я же этого, бог видит, — стою!».
— Каллисфен! — не сдержал себя Александр. Стража услышала и засуетилась: философа надо найти! Александр стал пить вино. «Стану злым! — усмехнулся он. Кулак влетел в золотистого цвета, стеклянное блюдо. Объедки клочками прилипли к лицу человека, которого царь посадил с собой рядом.
— А! — сказал тот, — Ничего… — и стал утирать лицо.
— Каллисфен! — грянул кто-то из стражи.
— Как бога тебя объявляют! — сказал Александр, и посмотрел на атласные туфли.
— Я не всегда тебя слышу, — сказал Каллисфен. Он заметил, царь в этом не сомневался, заметил, куда смотрел только что царский взгляд. Каллисфен себе не изменял.
Мироносцем в короткой паузе, стала Роксана.
— Скажи ему, царь, — попросила она, — пусть свободный и мудрый подданный, скажет нам: а что сделал ты в этом мире?
— М-мм… — Александр отвлекся, — А знаешь ли, Каллисфен, о чем эта женщина спрашивала меня ночью? «Почему ты не хочешь Индию?» Я ответил, что это глупо, и пояснил, что идти мне в Индию — не в ее интересах. В новой стране, а она прекрасна, я буду тем же, кем здесь — победителем. Македонский не ходит по миру иначе, как покоряя его. А это значит, я в новой стране, выберу новую женщину. Я постарался, чтобы Роксана меня поняла, Каллисфен. Но, я воитель, и жаль, не могу быть настолько мудрым, как ты — свободный философ и гражданин. Но и женщина, видишь, по-своему тоже права. Возьми, — Александр подал полный кубок вина. Скифский, тяжелый, серебряный кубок. — Каллисфен, я не стал бы просить тебя рассказать обо мне. Мне было бы просто неинтересно об этом слышать. Но пусть же услышат другие. А я постараюсь увидеть себя как отец мой, как ты и «весь мир» — он хотел сказать, но сказал, — как Роксана, — со стороны. Человек себя должен видеть со стороны. Выпей, — чуть уловимо он подтолкнул полный кубок в руке Каллисфена, — Я хочу, чтоб ты выпил, потом обернулся к народу и сказал им, а не мне, всю правду, которую ты, я же знаю, — понимаешь великолепно. В голос скажи, не таясь, хорошо, Каллисфен?
Красноречием, кажется, он впечатлил Роксану. Каллисфен поднес к губам кубок. Александр понял, что своего добился, он знал, чем побудил Каллисфена к слову. Он ведь сказал, что человек себя должен видеть со стороны.
Каллисфен вернул пустой кубок. Их окружала полная тишина. Каллисфен не так часто как те, кто подобен ему, говорил с народом, но оставался им всегда понят
— Македонский, — сказал Каллисфен, — не ходит по миру иначе, как покоряя его. Но, как человек, он способен недооценить себя. Не согласен: не так плох Александр, как думает сам о себе, гражданине и муже. Его сердце способно любить, храня его преданным, верным, заботливым человеком. Воин, которому нет в этом мире равных, он прошел путь посредника и примирителя. Запад, Восток как две части света, стали теперь одной частью великой цивилизации. Время бесследно затянет раны полей, где пролита кровь победителей и побежденных. Меч Александра, посеявший смерть, принес мир на те поля брани, которые раздирали Азию до вторжения. Теперь две великих культуры уже открывают себя друг другу. Этот добрый великий процесс обещает быть долгим и плодотворным. Европа и Азия преисполнены светлых идей и прекрасных порывов. Наука двух цивилизаций получит бесценный дар, а народы — благополучие и процветание. Я сказал все, потому что другие слова, будь они верны, или сомнительны — лишни, ведь Александр на этом не исчерпал себя.
Роксана внимательно всматривалась в лицо Каллисфена. Она продолжала слушать: ведь ей речь на греческом переводили. Выслушав, она обратила внимание, что Александр доволен речью.
— А он, — спросила она Александра, — о тебе сказал правду?
— Да. Он сказал только правду.
— Но он же хвалил тебя. Просто хвалил. Нельзя доверять такой правде.
— Правде похвальных речей? — уточнил Александр, не скрывая, что заинтересовался мыслью Роксаны. Он был способен ценить интересные мысли.
— Да, именно так я хотела сказать.
— Каллисфен! — громко позвал Александр, — Ты сказал правду, но это — не вся!
— Никому не дано, Александр, сказать всей правды. Она бесконечна, поскольку неисчерпаем сам человек.
— Это софистика, Каллисфен, а я хочу ясности. Если мне не дано в этой жизни увидеть обратную сторону луны, то обратную сторону правды, я хочу знать. Говори, Каллисфен, ты способен сказать, и только что убедил нас в этом.
— Да, Каллисфен, говори…- несмело, в толпе поддержали царя.
— Обещаю, я с уважением выслушаю тебя и приму как должное то, что не будет по нраву.
— Ты не мог не стать победителем, Александр! — сказал Каллисфен.
Александр насторожился, потому что он знал Каллисфена и угадал, что тот скажет дальше. «Неужели, — он усомнился, — скажет?»
— Потому, что в этом заслуга, прежде всего, твоего отца. Он объединил Македонию и Грецию, он создал армию, ввел успешную форму правления в государстве. Он многое сделал, чтоб ты, полный сил и задора еще не растраченных лет, мог повернуть на восток лицо. За спиной колыхалась армада жаждущих крови копий, земля рокотала под сотнями тысяч копыт боевых коней. Слава великих побед и завоеваний сама приходила к тебе, как наследие от отца к своему ребенку. Ты сжег Персеполь, и ничего не построил до нынешних пор. По великим просторам прекрасных земель, ты нес только лишь разрушения. Ты уничтожил две древних культуры: Сидона и Тира, культуры других побежденных тобою народов.
Потомок эллинов, ты искореняешь греческое в войске своем и в быту сограждан. А себя окружаешь сановниками из побежденных тобою персов, не замечая, что сам покоряешься им, перенимая их роскошь и лесть. Улыбка печали, ненужной печатью ложится на лица воинов, от того, что ты, на персидский манер, одевая себя, заставляешь теперь целовать тебе ноги.
— Довольно! — сухо сказал Александр.
Где-то, совсем в стороне, прозвучал вдруг плач младенца, и быстро стих. Тишина воцарилась в кругу онемевших в испуге людей. Показалось: сейчас будет пролита кровь.
Но кровь не пролилась. Не будет сегодня кровопролития — его не хотел Александр.