Для Войцеха, богатого наследника, намеренного жить изящно и утонченно, была эта тема лишь пьянящей игрой ума. Для мрачного, изломанного Самоана, по-собачьи привязавшегося к ласковому барчуку, идея природного несовершенства человеческого стала бикфордовым шнуром, много лет горевшим во тьме.
И вот — сокрушительно взрывается мина! Завтра сработают равнодушные вариаторы вероятности; «королевские питоны» материализуются над Домом Семьи. Ужас омертвит столицу, войска клана будут бессильны против возникающих из ничего и в никуда исчезающих солдат Син Тиеу…
Вмешается ли Земля, когда новый диктатор перебьет всех в Доме Семьи, расправится со столичным гарнизоном и начнет строить регенераторные центры, чтобы потом сотнями тысяч гнать туда людей — кроить из них ангелов? Что предпримут Координаторы, услышав, как в краю нейрохирургического равенства сводные хоры запоют осанну Преобразователю, сделавшему поцелуй — скучным, а бесплатное рытье канала — сладким, как поцелуй?..
Что бы там ни было — кошмар надо предотвратить…
— Ладно, — командир усмехнулся так, будто улыбка стоила ему физического усилия. — Иди, дружище, спать. Можешь даже принять снотворное. Завтра у нас тяжелый день.
Машинально пожав руку Син Тиеу, Войцех вышел, притворил за собой массивную стальную дверь. Все кругом спало; мертвенно горели дежурные плафоны в начале и в конце пустого коридора.
…Как это ни больно, но бывшего отцовского механика-водителя, одинокого, обиженного людьми «азиата», тайком пробиравшегося в комнату своего друга-студента, — этого человека придется запереть в прошлом и любить, как дорогого покойника. Нынешний Син Тиеу к нему отношения не имеет…
Ступенями, вырубленными в скале, Войцех решительно свернул к верхним горизонтам убежища, где был ангар вертолетов.
…Вот она, бронированная камера, похожая на автофургон, скромно стоящая в тылу «королевских питонов». Ее освещает прожектор; перед ней выхаживает особый часовой, и царапанье подков на его каблуках при резких поворотах разносится по всему ангару… Вот она, гладкая серая коробка с округленными углами. Там, внутри, плавает колышущаяся, словно желток в воде, двухметровая луна, и сиреневые полосы катятся от ее экватора к полюсам. Стали единым невещественным телом, слились до поры вариаторы вероятности. Что переживает, о чем думает в темноте, в одиночестве это раздельно-слиянное диво, ни машина, ни живое существо, которому и определения не подберешь в языке Вальхаллы?..
Повинуясь жесту Голембиовского, солдат набрал цифровую комбинацию замка. Отползла створка. Тамбур. Зажигается лампа. Опять кнопки с цифрами — код знают только офицеры… Ну, скорее! Сезам, откройся!..
Нежные отсветы, словно от ручья в лунную ночь, легли на лицо адъютанта. Он сосредоточился, как можно яснее представляя себе центральную площадь Вольной Деревни. Прежде всего много солнца и хмельного, молодящего морского воздуха; затем — дома в стиле помпейских вилл, одноэтажные, с изящными портиками, сплошь увитые виноградом. Между ними — обелиски кипарисов, расточительно цветущие магнолии… Выше по склону бухты — дымчатый хрусталь регенераторной клиники, кружащиеся световые плоскости над входом в Тоннель Связи, пучок сталагмитов — информкомплекс «Земля»; «Мир детства», похожий на все сразу: на коралловый куст, на бабочку, на раковину стромбуса… А посреди площади, небольшой и уютной, — парящая без пьедестала серебристая статуя. Крылатая женщина, сильная и прекрасная, отведя назад обнаженные руки, рвется в смелом прыжке-полете к зеленоватому солнцу над заливом…
Войцех поднял веки, согретые ласковыми лучами. ВВ сработал безупречно. На рукав адъютанта, украшенный нашивками, упал розово-желтый, побуревший с краю лепесток магнолии.
Перед Лобановым трепетал светом и красками видеокуб, объем пространства, будто бы выпяченный сквозь стену комнаты. Луч видеолокатора с гравиплатформы, незримо подвешенной над центром столицы, двигался по улицам и дворам: соответственно менялись картины внутри куба. Когда что-нибудь особо привлекало Валентина, он давал увеличение. Такие осмотры происходили сейчас каждый день, а то и чаще.
Вот локатор наехал на многолюдное сборище. Угол набережной Славы и бульвара Воссоединения. Икра голов, блестящие крыши автомобилей, оранжево-голубые вьющиеся стяги — а рядом серый, грязный лед Эридана. Стоит среди толпы массивная желтая машина — инкассаторская. Такие броневики используют для перевозки больших сумм. Спрашивается: почему она битых двадцать минут торчала на углу бульвара, без водителя и охраны?
Предельное укрупнение. Молодцы с оранжево-голубыми кокардами и нарукавными повязками дружно ломают двери броневика. Взлетают дымки — пущены в ход взрывные сверла, их случайно с собой не захватывают… Вот и все. Новенькие, обандероленные пачки денег перекочевывают из нутра машины в чемодан. Дело сделано…
Валентин смотрел, не отрываясь. Мысли торопливо нагоняли одна другую. Какая страшная дрянь — архангелиты… Самая реакционная, самая злобная и безмозглая часть населения. Кто у них во главе? Бывшие псалмопевцы Вотана и Тарга, «дозволенные» писатели, вдруг оказавшиеся бунтарями и народными трибунами; ученые, твердящие об особой, избранной судьбе «народа Вальхаллы», о необходимости разрыва с «земной империей»; темные торгаши, устрашенные призраком всеобщего изобилия, близкой потерей власти; восторженные юнцы, психопаты, прямые гангстеры… Не стая воронов слеталась! От подпольных сходок быстро перешли к открытым митингам, а затем и к погромам.
Пестуны, в порядке «демократизации», лишь маячат поодаль. Разве что навесили им дубинки и придали бронеавтобусы. Так было и во времена расправы с Марианом… Кто-то на самом верху бросает подачки этой своре. Ах, какая удобная штука — волеизъявление масс! Отцы-патриархи могут свято блюсти все пункты и подпункты договоров с Кругами Обитания. Чтобы убить, ограбить, поднять смуту, затеять любую провокацию — есть оранжево-голубые…
Правда, имеются еще и «зеленые», но они пока что действуют довольно робко. И Совет координаторов не спешит допускать их к нашим щедрым сосцам. Остаемся высоконравственными, м-да… Трудно землянам решиться проливать кровь даже в безусловно благих целях и чужими руками.
Луч локатора двигался дальше по Новому Асгарду, высвечивая то рыночную площадь, то заснеженный парк, то хмурые корпуса завода…
Сердце ныло не переставая. Поиск, хотя и не слепой, но какой-то суматошный… А воображение в который раз рисует одну и ту же картину. Сплошной слежавшийся до каменной твердости наст — от горизонта до горизонта. Сыплется из низких туч снежок — и по свежей, влажной пороше бредет беременная женщина с рюкзаком, стараясь оставлять четкие следы. Такой она была, бродячая художница Урсула, однажды волею случая и жаркого взаимного порыва соединившаяся с Валентином в заброшенном доме, среди руин старой, разбомбленной Вольной Деревни… Отрезанный гранью иного пространства-времени, не знал разведчик, что встреча та принесла плод. И лишь много лет спустя, когда экспедиции на Вальхаллу стали обычными, почти случайно услышал Валентин отчет одной десантной группы — о найденном в снежной пустыне трупе женщины, судя по всему, убитой патрульными клана; о мальчике, прятавшемся в сугробах неподалеку от мертвой матери… Повинуясь неясному чувству, затребовал он голослайды с места находки. Да, то была Урсула… Мальчишку десантники забрали в лечебный центр на Землю. Лобанов поинтересовался генетической картой семилетнего Пауля. Компьютер подтвердил: Валентин нашел собственного сына…
Узнав правду о Пауле, он испытал некий странный стыд. Современники Лобанова не очень стеснялись мнением окружающих — внутренняя свобода была полной, — но все же… Валентин был известен, как человек вполне одинокий. Его романы были коротки, что и подобало разведчику, не рискующему заводить семью. И вдруг — тайная связь, ребенок, прижитый во внеземелье… Друзья бы поняли. Но он пока не мог решиться.
Покуда Валентин колебался — усыновлять, не усыновлять, — настало время новой, смертельно опасной экспедиции. Для проникателя миновало несколько биологических суток — на Земле же прошло свыше двадцати лет. За это время Пауль был усыновлен одной из медсестер лечебного центра, Магдой Ляхович; но отношения с приемной матерью не сложились, после учебы юноша отправился на Вальхаллу, где и попал в конце концов в недра Улья…
Чем больше проходило лет, тем труднее становилось Лобанову признаться в своем отцовстве. Боязнь осуждения людского усугубилась: а ну как спросят — о чем думал раньше, почему допустил, чтобы родной сын стал трутнем, едва не погиб?.. Лишь одно сделал Валентин, чтобы Пауль был поближе, — взял излеченного электронаркомана в школу агитаторов. А теперь терзался тревогой, разыскивая его в нездоровой сутолоке Нового Асгарда… Черт знает что творилось в городе. И все-таки сверхчуткая земная интуиция подсказывала направление.
Луч локатора приближался к стадиону.
…Сильвия исчезла бесследно. Пауль, конечно же, не был ни настолько богат, ни настолько значителен в обществе Нового Асгарда, чтобы устроить широкие поиски; ну а к землянам он стеснялся обращаться со столь легкомысленной просьбой, да и они вряд ли пошли бы навстречу. Шутка ли — пускать в ход чудовищный Восстановитель, накрывать столицу невидимой линзой, чтобы проследить путь уличной потаскушки, выскользнувшей из постели в «Волнистых попугайчиках»…
Ах, глубоко же ранила Пауля эта потаскушка! И не вспомнишь уже, чего в ней было такого хорошего — ну, быстрые руки, умелые губы, шальные кошачьи глаза, запах дешевых духов (топорное подражание «Ив Сена-Лоран»)… Но как это все саднит, и щемит, и не дает спать ночами!
Отвлекала только работа, с каждой неделей все более напряженная. Впрочем, и проповедуя, Пауль не уставал искать, расспрашивать…
Погожим, истинно весенним днем Эдит привела его в славный винный погребок. Собралось человек тридцать: трудармейцы в степени не выше младшего сына или дочери, судомойки из кафе, несколько докеров. Сидела за столиком также компания парней, одетых неряшливо и крикливо, с перстнями и цепочками. Так выглядели шакалы Нижнего города, поживлявшиеся вокруг скоробогачей. Пауль глянул было на них с тревогой — и вдруг встрепенулся.
Перед ним, задрав ногу в двухцветном штиблете, собственной персоной сидел мулат Санди, чудо в перьях, случайный ухажер Сильвии, и синяки на его морде уже полиняли до желтизны.
Тогда, вдохновленный новой надеждой, Пауль заговорил со своей обычной живостью, красочно, напористо; слушая о чудесах Земли, люди оставляли стаканы с вином, иные мечтательно подпирали рукой подбородок.
Уяснив для себя объем автоматизации и кибернетизации в Кругах Обитания, роль универсальной мировой супермашины — Великого Помощника, поднял руку малорослый рябой крепыш с мочальными усами — должно быть, работник теплиц, один из тех честных и тихих, крестьянского склада людей, что в теплую пору, длящуюся семь земных лет, становятся фермерами или арендаторами на фермерской земле:
— А кто же там, извините, хлеб сеет? Тоже автоматы?
— Нет. На Земле вообще отказались от прежней практики — сеять монокультуры на больших площадях, например, пшеницу или рожь. Такие огромные поля истощали почву, вредили растениям и животным, плохо влияли на климат. Сейчас вместо двадцати или тридцати культур, которые разводили наши предки, человек выращивает десятки тысяч. Но только в тех географических зонах, где они дают наибольший урожай. И наилучшего качества. Например, пшеница вернулась к своим истокам — в долину Тигра и Евфрата. Больше ее нигде не разводят…
— И что же, всем хватает? — упорствовал спрашивающий.
Пауль подавил усмешку.
— Ну конечно, всем. Я ведь уже рассказывал про Всеобщий Распределитель, снимающий квантовые копии с любого предмета. Так что если в мире станет известно, какие вкусные пирожки с яблоками печет ваша жена, они могут сразу появиться на миллиарде столов.
Такие примеры всегда вызывали оживление, смех. Рябой «фермер» воскликнул, утирая слезы:
— Прямо тебе как Иисус Христос, пять тысяч верующих пятью хлебами!
— И двумя рыбами, — строго добавил какой-то знаток Евангелия, но эта поправка лишь возбудила новое веселье…
Удалась тогда проповедь. Паулю долго трясли руки, угощали его «красненьким» и «беленьким», дивились земному житью-бытью. Мулат сам протолкался к нему, распихивая людей, хлопнул по плечу:
— Я тебя сразу узнал, механик!
— И я тебя, — улыбнулся Пауль, чувствуя, как разогнанным поршнем начинает стучать сердце.
— Ну, как твоя «Голконда»? Не похудел еще Толстый Ялмар?
— Раньше все худые сдохнут.
— Это не про нас с тобой, мы двужильные! — загоготал Санди. И, обняв, повел проповедника к своему столу, знакомить с друзьями.
Оказалось, лихие ребята забрели на проповедь с единственной целью: узнать, не требуются ли землянам наемники для щекотливых дел. И подзаработать была охота, и, чего греха таить, поразмяться, размыкать суетливую тоску Нижнего… Не впервые поражала Пауля во многих вальхалльцах эта смесь жестокого, подчас злодейского корыстолюбия — и детской, чистой тяги к приключениям.
Исподволь, стараясь не сфальшивить, Пауль навел разговор на тему о Сильвии.
— Это та блонда, из-за которой мне ободрали фасад? — беспечно осведомился Санди. — А как же, видел, конечно. Теперь к ней не подступись: у оранжево-голубых круто стоит, называется «невеста архангела». На ихней демонстрации вышагивала со знаменем. Ах ты, думаю…
И Санди доступно объяснил, каковы, по его мнению, могут быть главные обязанности «невесты архангела Михаила».