- Я - Терновский, - ответил он. - Ты на моем костре неделю назад стоял.
Поразительно. С таким мне раньше не приходилось встречаться - чтобы кто-то меня знал, а я его - нет. Это что-то новенькое. И в общем, я помнил, что да, действительно, на том слете Витька говорил, что мы стоим на костре у Терновского. Но никто не удосужился познакомить меня с хозяином костра, и я не имел никакого понятия, кто он такой. Тем более удивительно, что он меня запомнил.
- Ах, вот как... - протянул я. - Ну тогда давай кружку.
Наливая, я счел нужным отметить последние события на сцене:
- Нет, ну этот мужик меня очень впечатлил!
- А, Бекасов, - сказал Либерман. - Он, перед тем как залезть на сцену, выхлебал две бутылки дихлофоса.
- Оно и было видно, - заметил я.
Потом я налил Аленке, потом себе - и наверное, это была последняя капля, которая меня добила. В моей памяти сохранились лишь отрывочные воспоминания о том, что происходило потом. С кем-то я гулял по всему лесу, помню, как меня знакомят с какой-то девушкой, я хочу её поцеловать, чего тот, кто меня с ней знакомит, крайне не одобряет, а девушка, наоборот, одобряет и подставляет для поцелуя не щеку, а губы... После этого - полный провал. Еще сохранились воспоминания, как мы с Поленовым почему-то сидим на земле около Витькиной палатки, и Поленов предлагает мне открыть ещё коньяку - значит, одну стограммовку мы с ним до этого успели выпить? Мраки, полные мраки.
8.
Протрезвев, я обнаружил, что нахожусь на поленовском костре. Исследовав свои карманы, я с большим удивлением обнаружил, что и кружка здесь, и ножик я не потерял, и даже фонарик на месте и способен гореть. Это было поразительно.
- Где Шварцман? - спросил я у окружающих. Я вспомнил, что очень давно его не видел - как он ушел с Некрасовым репетировать, так и исчез.
Никто мне не ответил. На костре было скучно, песен никто не пел сидели молча и глядели на огонь. Изредка кто-нибудь возьмет корнцанг, достанет из костра уголек, прикурит, даст соседу, и сидит дальше. Земля внутри пентагона была уже хорошо размешана и превратилась в чавкающее болото. Все носки у меня были сырые, и я решил их просушить. Взял какой-то прутик, снял с себя сапоги, носки, повесил их на прутик и подержал несколько минут над костром. Но вскоре мне это занятие надоело. Тогда я плюнул на это дело, надел их обратно, решив, что потерплю как-нибудь, и отправился искать Витьку.
Вначале я дошел до сцены. Концерт уже кончился, и там никого не было. Чуть не теряя сапоги в вязкой глине, я пересек поляну, превращенную в болото, и отправился к костру Комарова, но поскольку не помнил, где он находится, двигался приблизительно в том направлении, а по дороге начинал громко, на весь лес, орать: "Шварцман! Шварцман!" Но никто не откликнулся, я сделал круг по лесу и поплелся обратно по почти непроходимым тропинкам, ежеминутно оскальзываясь, забредая в глубокие лужи и ругаясь на чем свет стоит. Еще сильнее промочив ноги и набрав на штаны и сапоги несколько килограммов грязи, я вернулся к костру.
Пока я гулял, народу здесь поприбавилось, но не было ни одного знакомого лица, и я чувствовал себя совсем чужим и всеми заброшенным. Поэтому я обрадовался, когда появился Лесник. Все-таки хоть одна знакомая морда.
- Юрик, ты пить будешь? - спросил он.
- Ну, буду.
- Наливай, - сказал он и протянул кружку.
Я пожал плечами в смысле: "Ах, вот что ты имеешь в виду... Однако у меня ничего нет", и он сразу потерял ко мне интерес. Затем появилась Александра Владимировна. Мне очень хотелось с ней пообщаться, но я совершенно не представлял, о чем с ней говорить. Самое главное - начать разговор. Дальше-то я как-нибудь сумею его поддержать, но как начать, я не имел понятия, и от этого стало совсем грустно и тоскливо. Трудно представить, как это ужасно - стоит красивая девушка, а ты не знаешь, о чем с ней говорить. Мне стало так плохо, что прямо вешайся. И жизнь сразу стала казаться совсем черной, безрадостной и бесперспективной. Я нашел свободное место на бревне, сел, опустив голову, и начал предаваться печальным размышлениям. Все люди как люди, а я, дурак, даже не знаю, о чем с девушкой поговорить. И зачем я сюда приперся? Все разбежались, никому я здесь не нужен и не буду нужен никогда. И правильно, кому захочется с таким дураком водиться? И все такое. Да, страшная штука Черное Излучение...
Помедитировав так несколько минут, я снова отправился на поиски Витьки. Я брел по тропинке и про себя ругался. Блядские хоббитцы! Где же этот раздолбай Шварцман? Бросил меня, а сам шляется черт знает где, небось, водку пьянствует. Так я шел, а навстречу мне стали выскакивать разные люди. Сначала выскочил Поленов, налетел на меня, обнял и стал клясться в вечной любви и дружбе, и целоваться лез. Меня это совершенно не обрадовало, я бы предпочел получить поцелуй от какой-нибудь девушки, а не от этого пьяного идиота. Почему-то он меня жутко разозлил, а когда через несколько шагов то же самое проделал такой же пьяный Новгородцев, настроение у меня упало совсем до нуля, и я уже начал высматривать подходящее дерево, чтобы на нем повеситься, но наткнулся на Малевича с Некрасовым. Они выглядели более-менее трезвыми, и я спросил их, не видели ли они Витьку.
- Он в своей палатке спит, - ответил Малевич. - Мы его туда отвели, ещё когда концерт шел. Он стоял на краю дороги и кричал: "Я - Шварцман! Куда мне идти?" Ну, пришлось его отвести.
Блин-банан! Я его тут по всему лесу ищу, а он, бездельник, надрался опять и дрыхнет в своей палатке, и ведь я рядом был, а туда не догадался заглянуть! И непонятно, на кого ругаться - на него или на себя. Я тут же повернулся и зашагал обратно по всем лужам, почти не разбирая дороги.
Я вознамерился заглянуть в Витькину палатку, чтобы проверить, там ли он, не проспался ли он и не убрел ли куда-нибудь. Но мне не пришлось этого делать - навстречу мне из палатки вылезла Аленка.
- Витька там? - спросил я её.
- Да.
- Спит?
Она кивнула. Очевидно, теперь на его компанию нечего было рассчитывать. Время было ещё детское, всего пол-четвертого, и надо было придумать, чем заняться дальше. С нашего костра опять все смылись, и мы с Аленкой отправились к "Восемнадцати". Там Зубр пел песни разных известных авторов, и мы присели послушать. Тут же и Мак Сим сидел, уже вполне протрезвевший. Тут же и Краснопольский околачивался, все ещё со своим дипломатом.
Было очень зябко. Костер здесь был не из больших, и его тепло слабо доходило до нас. Я заметил, что Аленка чуть-чуть дрожит.
- Замерзла? - спросил я.
- Ага.
- Я тоже. Давай греться друг об друга, - я обнял её, крепко прижал к себе и положил голову ей на плечо. Мне сразу стало хорошо и тепло, но едва я закрыл сразу начавшие слипаться глаза, как обнаружил себя парящим в центре безграничной Вселенной, наполненной тысячами звезд, и в этой Вселенной было очень неуютно. Я ощутил, что меня понесло фантастическим зигзагом по неведомой спирали, гигантской и раскручивающейся. Все это существовало только в моем воображении, но думаю, что если бы не опирался на Аленку, я бы в конце концов свалился с бревна. Я ещё крепче прижался к Аленке и с трудом разлепил глаза. Головокружение прошло, но глаза отчаянно пытались закрыться. А потом меня начало мутить. Как раз в этот момент до меня дошла пущенная по кругу бутылка водки. Краснопольский вручил её мне, но я с отвращением поглядел на неё и пустил дальше.
- Что, плохо? - спросил Сашка.
- "Звездная болезнь" - ответил я.
Он поинтересовался, что это такое, и я объяснил, что я так называю то состояние, когда летаешь по бескрайней Вселенной.
- Понятно, - сказал он. - Я думал про другое, - и стал рассказывать, как он однажды решил стать эльфом.
- Эльфы видят пятнадцать миллионов звезд, да? - спросил он.
- Ну, допустим, - я понятия об этом не имел, но поверил, потому что не мог понять, как они существовали в сумеречном мире, когда над Средиземьем не было ни солнца, ни луны.
- А человеческий глаз - около трех тысяч. Все дело в том, что у эльфов смещено цветовосприятие, и они видят в ультрафиолете. Ну, и я договорился с одним мужиком, он мне облучил глаза ультрафиолетом, чтобы ненадолго изменить границу восприятия. И я увидел около миллиона звезд.
- Ну и как?
Он что-то пробурчал, из чего я понял, что впечатление было не слабым, и он больше не жаждет повторить этот опыт.
- Ну и сумасшедшие вы все-таки, толкиенисты! - заметил я.
- А ты знаешь, какое у меня прозвище? Гэндальф. Потому что я, как и он, тоже всюду свой нос сую.
Нос у него, надо заметить, был очень длинным.
9.
Через какое-то время я обнаружил Витьку. Он стоял в темноте за моей спиной, шатался и дрожал крупной дрожью - то ли замерз насквозь в палатке, то ли у него такая странная реакция на сильный перепой.
- Проснулся? - спросил я.
- Аг-га, - промолвил он, стуча зубами. - У н-нас ещ-ще ост-т-талось ч-что-нибудь?
- У меня только вино.
- У м-меня в п-п-палат-тке гд-де-то д-должна б-быть ф-фляжка с п-п-портвейном, - еле выговорил он. - Б-будь д-д-другом, п-п-принеси?
Я отправился к нашей палатке, а по пути мог наблюдать ещё одну любопытную сцену: в стельку пьяный Поленов пытался заползти в свою палатку. Он тыкался головой в бок палатки, потом отползал немного и опять пытался протаранить стенку. Но увы, ничего у него не получалось. А ведь, как мне стало потом известно, в палатке его ждала женщина.