— Значит, заступницами за меня перед отцом с матерью не будете?
— Нет.
Ушла Гореслава, губы покусывая. Зашла в клеть, села в уголок, голову на руки положила. Что же делать, как в Черен попасть?
Во дворе голос Стояна зазвенел; из сеней визги девичьи донеслись. Не вышла девушка, лишь дверь поленом подпёрла. Никто её здесь не побеспокоит.
Яблочко незрелое горьким привкусом во рту отозвалось.
Не пустит отец, не поймёт матушка, сёстры засмеют; не видать тебе, девка красная, Черена.
Вечером Гореслава опять к дому кузнеца пошла. Во дворе, перед кузней, телега стояла, а рядом — лошадь саврасая, ещё не запряжённая, траву жевала.
" На рассвете уезжают", — подумала девушка. Она подошла к телеге, посмотрела на погруженные мешки с товаром, к избе подошла, прислушалась: тихо в доме.
Когда со двора уходила, обернулась, на телегу с мешками ещё раз посмотрела. " Одним мешком больше, одним меньше — Сила Жданович не заметит", — подумала девка.
Ночью, когда все в доме заснули, тихо из сеней пробралась Гореслава в избу, сундучок с приданым отперла, осторожно в платок богатства свои завернула, потом к печи прошмыгнула. Знала она, что в ней остался ещё хлебушек матушкин румяный.
Заворочался на полатях Стоян в мужском куту, заговорил во сне. Хотела девушка подойти к нему, успокоить видения страшные ночные, но раздумала. Если проснётся, то весь дом разбудит. Не видать тогда девке волюшки.
Нехотя со двора Гореслава уходила, на дом оглядывалась. Помнит её здесь каждое брёвнышко; каждый сучок в беде поможет, а печка — каменка от сил ночных защитит. Как покинуть их, за частокол родимый уйти? Что за город Черен; примут ли её там?
" Не из дома же бегу, к грудню вернусь", — успокоила себя Гореслава.
Заворочался Серый у ворот, но головы не поднял, не залаял. Знал бы ты, пёс хромой, что хозяйка твоя в ночь уходит. Не вернётся, быть может.
До боли захотелось девушке обнять сторожа верного за шею, по шерсти жёсткой потрепать, но удержалась. Слишком дорога была мечта о княжьем городе.
… С трудом Гореслава лазейку отыскала между кузней и конюшней, осторожно между кольями протиснулась, к телеге подошла.
Саврасая сеном хрустела, к колышку привязанная. Не почуяла бы, хозяев не разбудила. Нет, только посмотрела на гостью глазами карими умными.
" Уж ты не выдай, лошадушка милая, я хлебушка тебе дам", — шептала Гореслава и из платка хлеб вынула, отломила горбушку, Саврасой протянула. Лошадь приняла подарок, захрустела хлебушком — значит, помощницей будет.
Отыскала девушка среди мешков тот, что полегче, осторожно вытащила оттуда безделушки мелкие и в другие переложила. После на телегу забралась, в порожнем мешке схоронилась.
… Гореслава проснулась на рассвете, когда Саврасая в телегу впрягали. Тише воды, ниже травы сидела в мешке девка, шелохнуться боялась да почти не дышала.
Вот Сила Жданович и Мудрёна Братиловна сели в телегу, кузнец прищёлкнул языком, и Саврасая нехотя побежала. Вскоре они остановились, видимо, чтобы затворить ворота, а после лошадка вновь рысью побежала по ухабистой дороге.
Гореслава задремала, и снился ей сон.
… Берег озера большого, синего порос высокими соснами. На воде ладья белая качалась с княжим знаменем. И видится ей, будто у кормила Стоян стоит и сестре, на берегу стоящей, рукой машет. А рядом с ней вся семья её: Любава в кике рядом с Власом, Ярослава в обнимку с Уваром, Наум, Добромира, Лада, сестрёнки малые. И все её к озеру, к воде подталкивают. " Иди, там судьба твоя: жених названный ждёт", — говорят. Смотрит она: к борту корабельному кто — то подходит. В вышитом корзне, с жуковиньями на перстах, а лица не видать. Хочет Гореслава к нему перебраться, лодочку лёгкую отвязывает. Вдруг стрела мимо неё пролетела, чёрная стрела…
К чему бы сон такой диковинный?
Княжий город.
1
Долго ругала девку Мудрёна Братиловна, домой грозилась за косу привести, но обещание своё не выполнила.
А выдал Гореславу… голод. Захотелось ей хлебушка родного поесть, заёрзала она в мешке, а кузнечиха услышала. Обернулась и вытащила девку на солнечный свет. Ой, и натерпелась же она тогда, одно спасло: Сила не захотел к печищу поворачивать, поэтому и порешили взять Гореславу с собой в Черен.
Дом сестрии Силы Ждановича Белёны Игнатьевны стоял между выселками и посадом, а вокруг другие дворы. Девка поначалу дивилась высокому крыльцу, двору широкому; тому, что в нём над избой ещё одна горница. Да и сам хозяин, Добрыня Всеславович, странным был для жителей её печища. Плотник он был, целыми днями брёвна топором рубил, а после с сыновьями, крепкими ребятами, Егором и Хватом уходил куда — то.
Белёна Игнатьевна, полная, румяная женщина не трудилась с утра до ночи, как Добромира, а всё потому, что помогала ей домостройничать девчонка — чернавка Миланья.
Сестрия обрадовалась приезду Силы Ждановича и жены его, по дому забегала, тесто замесила, велела Миланье за мужем бежать. Про себя подметила Гореслава, что Добромира никогда бы так не суетилась: у неё всегда для нежданных гостей было припасено что — нибудь в печи — каменке.
— Славную девку вы мне привезли, я её в посад, к самому граду приведу, пусть на неё парни полюбуются, — говорила Белёна, потчуя гостей чаем липовым. — В невестах долго не засидится. Как же зовут её?
— Гореслава Наумовна. Сама за нами увязалась.
— Бедовая девка, но красивая. Эх, в её годы я тоже была такая. Недаром Белёной назвали.
— Ты о ней, сестрия, позаботься, — попросил Сила. — Кут ей в горнице отведи.
— Сама посмотрю, чтобы Миланья перину ей взбила.
Гореслава изумлённо посмотрела на хозяйку.
— Хоть и не пух лебяжий, а сенцо простое, да всё мягче. Помогать мне будешь по хозяйству часок — другой, а после с подруженьками за ворота.
— До грудня замуж выдадим.
… Жилось девке в доме плотника Добрыни привольно: никто рожь косить не заставлял, не корил за то, что бездельничала. Хоть Белёна Игнатьевна и казалась женщиной строгой, но, как оказалось, работала не больше, чем нужно было. Почти всё в доме делала Миланья, но одно хозяйка ей не доверяла: пищу всю готовила сама.
… Утром проснулась она в светлой горнице, по всходу в избу сошла. Миланья из кутов сор выметала, горшки чистила. На столе ещё дымился горшок с кашей: значит, недавно хозяева трапезничали. Гореслава подошла к оконцу; чудное было оно, больше тех, немногих, что в избах печища были. Ни кузнеца, ни кузнечихи не видать.
— Миланьюшка, а хозяева где?
Девчонка подняла русую голову, с любопытством посмотрела на неё.
— В град они ушли. Поели бы вы, Гореслава Наумовна.
— Не гоже тебе меня так называть.
— А как же ещё? Не сестрица вы мне.
Гореслава взяла ложку, зачерпнула немного каши из горшка. Славная была каша у Белёны Игнатьевны, лучше, чем у Добромиры получилась. Отыскала крынку молока и краюшку хлеба — лучше еды и не пожелать. Вспомнила она о Миланье, спросила, ела ли та.
— Да как же некормленой быть, хозяева у меня ласковые.
Девчонка горшок с кашей в печь убрала, молоко в клеть отнесла.