— Спины потом не разогнёшь. Для лучины и печи много веток я нарубил. Знаешь ли полянку рядом со сгоревшей сосной?
— Как же не знать. Ягода возле неё сладкая.
— Возьми с собой Миланью да поезжай туда. Вернуться только б вам до Перунова гнева. Глаз у меня зоркий, заприметил я облачко чёрное посолонь.
— Уж как — нибудь не промокну. Только чего ж мне, девке, ветки собирать?
— Белоручка ты? в гостях — так и ноги с печи не свесишь. Много у нас работы: зима в ворота стучит. У Егора часа свободного нет: отцу помогает деревья в лесу выбирать, валить да дома ладные ставить. Князю горница новая нужна.
— Что ж, съезжу, если треба. Так, говоришь, возле сгоревшей сосны ветки?
— Там. Мать с утра каши да щей наварила, пойди поешь.
Хват с Бирюком вышли за ворота. Тяжело вздохнула Гореслава: не так хотела остаток дня провести, но не привыкать ей к работе.
… Миланья суетилась возле Гнедой, упряжь на ней поправляла. Наумовна дивилась тому, как чернавка ловко со сбруей и упряжью управляется. Всё — то она умела, может, потому, что с малых лет трудиться привыкла.
— Готово всё, на телегу забирайтесь.
Гореслава кругом воз обошла, потрепала лошадь по чёрной гриве и села в телегу. Миланья проворно побежала к воротам, отворила их. Воз медленно, скрипя выехал на улицу. Гореслава придержала Гнедую, чтобы чернавка забралась на телегу.
… Тяжело шла лошадь, громко скрипел воз, полный дров. Правила Миланья: у Наумовны от работы плечи болели. Она постелила на ветки платок, легла на него и смотрела на небо. По нему ползли кудрявые облака, а меж ними, как волк среди овечьей отары, плыла чёрная туча, о которой предупреждал Хват.
Дорога, петлявшая вдоль берега Быстрой, на несколько минут вышла к Неву. Было это то самое место, где видели девки поутру, как княжья гридня прочь уезжала. Захотелось Гореславе лицо холодной водой омыть, попросила она чернавку вожжи натянуть. Медленно по мшистым камням шла Наумовна к плескавшемуся грозному Неву. Сегодня оно было спокойно и лелеяло редкие ладьи, что отважились в этот месяц отойти от берега.
Белые птицы кружили над водой, ловко ныряли в холодную бездну и взлетали ввысь с блестящей трепещущейся рыбой в клюве.
Очаровало Гореславу Нево, завлекло к себе. Шла она по берегу, а Миланья вслед за ней по дороге ехала. Убежала дорожка на миг за гранитные валуны, скрылась из виду Наумовна, а когда мохнатые ёлочки раздвинулись, прижались к камням, увидела чернавка снеккар с полосатым парусом.
Поздно Гореслава его приметила: рыжебородый свей спрыгнул в воду, быстро до берега добрался. Девка к телеге побежала, но немного не хватило у неё сил. Свей быстрее оказался, словно кошка по камням прыгал. Схватил он Гореславу и, не смотря на её крики, поволок к снеккару.
Видела Миланья, как уплывала ладья, кричала, на помощь звала, но помочь ничем Наумовне не смогла: быстро скрылся из виду полосатый парус.
Свеи.
1
Гореслава сидела рядом с пропитавшимися морской водой канатами, прижавшись к мачте, и с молчаливым интересом наблюдала за свеями. Большинство из них сидело за вёслами, остальные прохаживались от носа к корме, бросая любопытные взгляды на пленницу.
— Эй, Ари, она всегда такая разговорчивая? — спросил светловолосого приятного лицом свея с редкими усиками над губой другой — хромой старик с хитрыми маленькими глазками. — А красивая. Покормил бы ты её.
— Уж приносил ей еду — отказывается. И слова не сказала.
— Славные у словен девки, красивые. Дорого за неё Сигурд возьмёт.
— Ты, Гюльви, напрасно своей доли ждёшь: Рыжебородый её себе оставит, больно хороша.
— Как же зовут её?
— Спрашивал — молчит. Ты же знаешь, мне её язык знаком.
Тот, кого назвали Гюльви, подошёл к Наумовне. Она отшатнулась, отползла за мачту и с опаской посматривала оттуда на свея. На корабле ей было плохо: снеккар качало из стороны в сторону на седых волнах, ветер хлопал парусом. Как хотелось ей броситься к борту, нырнуть в холодную воду, поплыть к милому берегу, но далече был Черен, и зорко следили за ней свеи.
— Как зовут тебя, красивая, — старик осторожно присел на свёрнутые канаты.
Гореслава молчала. Не нравился ей этот свей: глаза у него больно хитрые.
— Не хочешь говорить, не нужно. Есть — то хочешь?
Наумовна губу закусила: есть ей хотелось уже с утра, но просить или принимать еду у хитителей она не желала.
— Поешь. Если ты отправишься к Хель, то никому не навредишь, кроме себя. Ари, принеси ей еды.
Свей принёс миску с густой похлёбкой и кувшин с какой — то жидкостью. Гореслава осторожно приняла миску, искоса поглядывая на старика. Похлёбка, немного острая и холодная, но сытная, быстро утолила голод. Наумовна подивилась тому, с какой быстротой она уплела еду.
— Хорошо, когда так едят, — одобрительно сказал Гюльви. — Теперь бы ей поспать. Ари, позови Эрика; пусть он отведёт её в трюм.
Эрик, шустрый русый мальчишка, только — только ставший юношей и чрезвычайно гордившийся этим, в длинной дерюге и непомерно больших штанах, которые он подпоясывал под подмышками, повёл её в трюм. По пути Эрик переговаривался с другими свеями, особенно приветлив он был с кормчим — полным дородным детиной.
После Гореслава разговорилась с этим мальчишкой. Оказалось, что он сын Йонаса, " великого война", который теперь залечивал раны в Сигунвейне.
— А что это за Сигунвейн? — спросила Наумовна, рассматривая мешки, в беспорядке сваленные в углу.
— Место, где мы живём. Ты увидишь Сигунвейн через три перехода. Там мы зазимуем.
— А как вы живёте? В звериных норах?
— Нет, конечно, — Эрик звонко рассмеялся. — Смешные вы, словени.
Мальчонка соскочил с узкой деревянной лавки и поднялся на палубу.
… Гореслава проспала до утра. Когда она, заспанная, решилась подняться наверх, то обнаружила, что лаз заложен снаружи. Даже в трюме было слышно, как воет ветер, и грозные волны в ярости бьются о борта.
Свеи о чём — то громко переговаривались; иногда с палубы долетал треск дерева и крики на непонятном девке северном языке.
Наумовна забралась в тот угол, где меньше всего чувствовалась качка, и затихла. Голова у неё кружилась, не хотелось двигаться. Она не заметила, как снова заснула.
— … Спит — то как сладко, будить жалко, — у говорившего был глухой низкий голос. — Славную птичку поймал в свои сети Рыжебородый.
— Слышал бы он тебя, Бьёрн, не так бы запел.
— Не пою я, Гюльви. Это у Ари свирель поёт, словно певчая птица.
— Эй, кликните кто — нибудь Эрика, пусть он её разбудит и принесёт нам еды.
— Сам иди за ним. Море не спокойно, а я не хочу принести себя ему в жертву, — сказал Ари, с ногами забравшись на один из мешков.