Всё внутри у Наумовны похолодело: поняла она, что хёвдинг о ней говорил.
— Не место ей посреди гостей, — продолжал Сигурд. — Да неужели вам сидеть рядом с нею по сердцу? Прочь пошла, на конюшню спать, троллиха.
И увидела Гореслава, как глаза у Эймунды заблестели; недобрый огонёк это был. Поднялась она со своего места, смело к Рыжебородому подошла, прямо в глаза ему глядучи.
— Моя она слуга, хёвдинг, где захочу, там и усажу её. никто из гостей не противился, чтобы она тихонечко в уголку сидела.
— Мала ты ещё, Эймунда, чтобы мне перечить.
— В моём ты доме, значит, гость мой и всех живущих в здесь уважать должен.
— И её, что ли, — Сигурд засмеялся. — Да не бывать тому.
Тут Гюльви пришёл свейке на помощь.
— Да какое дело тебе, хёвдинг, до девки этой. Шёл ты мимо, так и иди себе. Есть у тебя свои слуги, им и указывай.
Ничего не ответил Рыжебородый, только брови у переносицы сошлись. Ушёл он, громко дверью хлопнув.
В комнате молчали.
" Спасибо", — прошептала Эймунда. Гюльви кивнул и посмотрел на Гореславу: та ещё дальше, чем прежде в уголок свой забилась и робко на него посматривала.
— Если бы девка у него осталась, плохо бы ей пришлось, — сказал старик. — Промучил бы до весны, а потом продал кому — нибудь. А теперь грех ей жаловаться на добрых хозяев.
— Прав ты, Гюльви, — подхватил Ари. — Гаральд слуг своих любит. Да и как не любить такую красавицу! Эх, продал бы он её мне…
— Не продаст, напрасно ждёшь.
— Снова правда твоя, такое сокровище никто по своей воле не продаёт. А пошла бы со мной, ясноокая?
Наумовна испуганно глаза опустила.
— Молчит. Скромность — одна из лучших добродетелей девушки. И пусть эта добродетельная красавица принесёт нам что — нибудь, чтобы утолить жажду.
Гореслава покорно встала, пошла на кухню. Глаза у неё слипались, поэтому Эдда сжалилась над ней и отослала спать. Так намаялась девка за день, что не дошла до Эймундовой комнаты, до тёплой волчьей шкуры, уснула прямо на полу, недалече от её порога.
… - Спишь, что ли, — услышала девушка над собой голос Гаральда. — Но на полу спать — до лета не дожить.
Наумовна, сонная, села и посмотрела на него.
— Нужно что — то? — спросила она.
— Нужно. Ты на полу не спи, шкур звериных в доме много. Зимы здесь лютые; ветер по полу гуляет.
— Что хотели вы?
— Думал порасспросить тебя о прошлом, да вижу, не время. Утром поговорю. Иди, Герсла, Эймунда уж легла.
Свей повернулся, чтоб уйти, но раздумал.
— Ты от куда родом?
— С берегов Быстрой.
— Озеро есть у вас?
— Как ни быть, Медвежьим его кличем.
Гаральд нахмурился.
— Соплеменников моих там не видела?
— Видела одного, — Наумовна запнулась на мгновенье, — только мёртвый он был. О нём потом люди княжеские приезжали спрашивать. Я его нашла.
— Калуф, — прошептал сквозь зубы свей. Он помолчал немного и отпустил девку спать.
… Значит, Калуфом того свея, у Медвежьего убитого, кликали, и был он из Сигунвейна…
8
День стоял погожий, такие часто бывают в конце просинца перед вьюжным снеженем. Солнце, низкое, похожее на круглую гривну, едва поднималось над лесом, но с каждым днём приближало весну.
Гореслава вошла в конюшню с мороза, поэтому от неё клубами валил белый пар. В конюшне пахло мороженными яблоками и сеном. Наумовна подобрала полы стакра и по узкому всходу взобралась на сеновал. Там было так приятно лежать даже зимой. Девка села на одну из толстых балок, на которых покоился потолок, и посмотрела вниз. Лошади отсюда, сверху, казались такими маленькими и смешными, даже чёрно — пегий Гвен был теперь только пёстрым жеребёнком.
Она искала Дана, чтобы поговорить, и не ошиблась: корел был на сеновале.
— Чего пришла? — бросил он. Гореслава заметила, что он починяет сбрую.
— Поговорить треба.
— Что ж, говори, — работу свою он в сторону не отложил.
— Ты сказывал, что три раза бежал.
— Было дело. А тебе — то что?
— Куда же ты бежал, в какую сторону?
— Посолонь. Мой — то дом — противосолонь, да туда по суху пути нет.
— Скоро ли тебя словили?
— В первый раз на второй день, во второй — на третий, а в третий целую седмицу ловили.
— А как они беглых ищут?