Герберт распахнул окно, сон легкой дымкой витал над природой, шелест трав и деревьев был слабым. Он оделся, на цыпочках прошел мимо комнаты отца и выскользнул в коридор. Там было темно, несколько узких прямоугольных окошек неровно освещали развешанные репродукции. Птицы стояли, выставив хвосты и собрав их в маленький венчик; глаза у них были пусты, и он обрадовался, что ему не довелось стать птицей. Одна картина была такая выразительная, птица так жадно смотрела перед собой, что Герберт поспешил уйти. Внизу в холле сидело несколько стариков - в руках у них были высокие стаканы с минеральной водой. Выйдя во дворик, он увидел металлическое кресло, на сиденье которого лежали две белые розы, капли росы блестели на их лепестках. Герберт не заметил старушку, подошедшую сзади и тронувшую его за рукав.
- Вам нравятся цветы? - спросила она.
- Да, очень красивые. - Он посмотрел на дорожку сада, по которой ползла еще одна рептилия. Это был старик на коляске с мотоциклетным мотором; коляска с грохотом приближалась к клумбе, старик повернул кривую медную ручку, и механическое сооружение остановилось почти рядом с ботинками Герберта. Старик смотрел строго - это был взгляд человека, не привыкшего к возражениям. На глазах Герберта старуха медленно подошла к старичку и поцеловала его в лоб. Дым от мотоциклетного мотора отчасти закрыл этот трогательный поцелуй. Герберт был абсолютно уверен - это его соотечественники, только немец может смотреть в глаза с такой вызывающей принципиальностью.
- Мой сын каждый день присылает мне розы. - Старуха обращалась к Герберту, и он постарался изобразить на лице внимание. - Мой сын - генерал. - В голосе старухи звучала гордость. - Каждый день я получаю от него эти розы. Вы немец?
- Да, похоже на то, что я - немец, - ответил Герберт и перевел взгляд на старика, который внимательно его разглядывал.
- Нет, все-таки, - вспылил старик, - вы немец или нет?
- Наполовину немец.
- А наполовину чех, - добавил старик и выдвинул вперед худощавое свое тельце, как бы желая услышать подтверждение своих слов.
- Я наполовину венгр.
Старичок зашелся дребезжащим и неприятным смехом.
- Немец никогда не станет так робко говорить о том, что он - немец. - В этой последней фразе старика прозвучало глубокое самодовольство, и в следующее мгновение он, отвернувшись, угощал сахаром молодую шотландскую суку.
Хорошо, что юность порой находит в себе силы оттолкнуть дряхлую и мудрую руку старости: юность понимает не опытом, а чувством, что древность зовет повторить свои стремления и ошибки. Вот и Герберт мог уподобиться собаке - лизнуть руку старика, приластиться к нему. Но он этого не сделал, значит, это сделают другие; на свете были не только собаки, но и люди, готовые брать сахар из рук старика.
Тучный американец выскочил откуда-то сбоку.
- А, малыш, как спалось? - спросил он не прерывая движения и, не дождавшись ответа, побежал дальше. Его широкие трусы в черно-белую клетку еще долго мелькали между деревьями.
Герберт провожал его взглядом, сохраняя в горле комок. Ужасно хотелось перенестись в какую-то иную плоскость, чтобы избавиться от чужих дыханий и мыслей, которые неслись Герберту вслед и больно ударяли в спину. Он побежал легкой рысью, и растения щелкали у него под ногами. В конце аллеи он увидел ворота, на верхней перекладине была выведена цифра "1883". Сколько же стариков отправилось на тот свет из этого пансионата? Узкая асфальтированная дорожка вывела его на шоссе, и он пошел по обочине.
Через полчаса солнце стало сильно припекать. Он снял курточку. Навстречу ему ехали машины различных марок - маленькие и большие, легковые и грузовые автомобили всех стран мира двигались в этот утренний час по шоссе, разноцветные автомобильные ленты перерезали этот нейтральный европейский оазис.
Неожиданно для себя и непонятно по какой причине Герберт обернулся и увидал вдали небольшую красную точку, которая все увеличивалась и наконец превратилась в роскошный спортивный "бьюик" красного цвета. "Бьюик" приветственно просигналил, и Герберт узнал за рулем машины давешнего американца. Тот притормозил. Машина была открытой - хромированные ее части сверкали на солнце, как бы сообщая всем вокруг: смотрите, какая погода, как свежо это утро и как радостна я, везущая вас в неизвестность. Машина и внутри была не менее шикарна, чем снаружи; ребристый, покрытый золотом приемник испускал из себя джазовые мелодии - сильные и сочные голоса черных американцев разжигали в душе эмоциональный пожар.
- Ну, молодой человек, давайте знакомиться: меня зовут Пол; руку вам я не подаю, потому что она у меня в перчатке.
Герберт посмотрел на руки американца, державшие руль, - перчатки были без пальцев, с мелкими дырочками. Герберт назвал себя.
- Видать, ваши перчатки стоят много дороже обычных?
Американец засмеялся:
- А почему вы спрашиваете об этом?
- Ну, просто я никогда не видел таких, - ответил Герберт.
- Садитесь, я прокачу вас, маленький лорд.
Герберт забрался в кабину и сразу почувствовал радость комфорта. Стрелка спидометра приближалась к восьмидесяти.
- Кстати, Пол, а куда мы едем?
- Просто едем, едем, и все. Разве вам не нравится наше путешествие?
- Да нет, мне все нравится, но все же интересно, неужели вы путешествуете без цели?
- Без цели, Герберт, абсолютно без цели, цель приходит во время движения, разве это не ясно? Впрочем, если вы желаете выйти, то можете это сделать сейчас.
- А назад вы меня отвезете?
- Ну конечно, Герберт, мы вместе вернемся назад. - Пол улыбнулся, и лицо его стало похоже на огромный намазанный маслом блин с узкими щелочками глаз.
Машина стонала на поворотах. В Альтдорфе они остановились около небольшого особняка.
- Тут живет мой приятель. - Пол сделал приглашающий жест в сторону двери.
Оказавшись в прихожей, Герберт ощутил некоторую необычайность, которая носилась в воздухе вокруг человека с почти аскетическими чертами лица. Голова его напоминала конус: нижняя часть лица была очень узкой, а верхняя непропорционально широкой, резкие скулы хорошо обозначали череп. Он было сказал несколько слов по-английски, но, как только Пол ответил ему, сразу же перешел на немецкий с сильным акцентом.
Дом в стиле модерн был просто роскошным. Прихожая была расписана геометрическими фигурками, которые наползали друг на друга, образуя единую картинку. Герберт, мечтательный Герберт, плохо отличавший сны от реальности, благодарил обстоятельства, которые привели его в новую среду. Швейцария дарила ему свою сдержанную, но ужасно обаятельную улыбку. Заграница дышала неизвестностью. Она была такой, какая может возникнуть в воображении, и это смыкание воображаемого и действительного оказалось для его психики роковым.
Окна в комнате были открыты, утренний ветер резво скакал по предметам, и Герберт мысленно ушел от своих новых знакомых. Он пытался вспомнить, что же он видел в комнате Бербель - стол, стул, а дальше что? Дальше - провал, бездна, и эта бездна ничем не заполняется. В этой бездне благополучно тонули теплые надежды и долгие ожидания. Он создавал, лелеял и склеивал эти миры из обломков чувств и воспоминаний. Все ушло во внутренний мир, а внешнего он как бы и не замечал.
Американцы разглядывали Герберта; они снова перешли на английский, Герберт понял, что говорят о нем.
У приятеля Пола имя было простое, как короткий гвоздь, - его звали Кен. Необычайно умные его глаза притягивали к себе.
- Ты нас не боишься? - неожиданно спросил Пол. - Ведь мы тебя съесть можем.
Он подмигнул Кену, тот подошел к Герберту и положил ему на плечо свою руку.
- Не бойся ничего, толстяк неудачно пошутил - мы не поедаем людей.
- А вы кто? - Герберт сделал ударение на последнем слове, словно пытаясь внушить Кену, как важен ему этот вопрос.
- А разве так уж и важно, кто я? - спросил тот и в свою очередь посмотрел на толстого Пола.
- Ну, просто интересно.
- Что интересно?
- Ну, куда я попал, например?
- Ты попал к отмирающему виду человеческих существ. В чужих странах им нравится больше, чем в собственных. И они, эти существа, не сделают тебе ничего дурного. Лемуры никогда не делают зла другим, все зло этого мира они направляют только против себя, - шутливым актерским голосом проговорил Кен.
- Считаю, что Герберт успешно прошел испытания, и мы посвящаем его в рыцари уставленного деликатесами круглого стола, - провозгласил Пол.
- Я не боюсь ничего плохого и не особо радуюсь, когда мне хорошо. И то и другое - закодированные признаки суеверия, - сказал Герберт.