- А ты пойдешь? - Если я пойду, пойдет и он. - И аппарат возьмешь? Аппарат второе непременное условие.
У борта караван автобусов.
- Сейчас я Губаря спрошу, - говорит Дацюк. - Губарь нормальный пацан.
Губеру лет тридцать пять, он сотрудник немецкой дирекции круиза, гид, затейник, устраивает в салонах глупую беготню между кеглями, ведет судовую телепрограмму, на Рождество был Санта Клаусом. Губер обещает нас посадить, если будут места.
- Сними-ка.
Дацюк ставит ногу на бампер автобуса, чтобы видна была табличка "Каракас".
Немцы вежливо улыбаются, не садятся, ждут, когда я щелкну. В Сантосе я сфотографировал его на пляже с чужой доской для серфинга. Он перенес доску поближе к воде, чтобы океан попал в кадр, и не положил на место.
- Надо бы вычеркнуть нас из списков, - говорю.
Я записал себя и его в плановое увольнение, старшие групп, наверное, сбились с ног. Дацюк бежит на судно вычеркивать. Автобус фыркнул, сорок немцев ждут, гид-венесуэлец показывает Губеру на часы, а Дацюка все нет.
- Шнейль! - торопит Губер. - Один нога там, другой тут.
Бегу к судну, встречаю на трапе особиста, потом Дацюка.
Автобус нырнул в тоннель, загудело, снова вспыхнул день. Сразу за тоннелем мост, под нами вечнозеленая пропасть, скалы переплетены лианами, внизу пенится речка, но шума воды не слышно. Еще тоннель. Я засыпаю и просыпаюсь уже в Каракасе. Справа антисейсмические высотные дома в форме усеченных пирамид, детский сад переходит авениду, малолетние индейцы держат друг дружку за штанишки. Памятник Боливару, театр Мунисипаль, каравелла Колумба. Все уважающие себя латиноамериканские страны обзаводятся каравеллами Колумба.
На остановках я фотографирую Дацюка или рядом с двухметровой бутылкой кока-колы, или рядом с чужой машиной. У водопада он меня спрашивает:
- Как ты думаешь, мы к двенадцати вернемся?
- Думаю, что нет.
- Ну и хрен с ним! Сними хоть на память.
У водопада семья: папа, мама и две дочери персикового возраста, глазками стреляют. Он уже затесался в семью.
- Снимай с телками! - кричит.
Щелкаю их несколько раз, на счетчике остался один кадр. Сажусь перемотать пленку, крутится легко.
- Я пленку забыл заправить, - говорю.
- Ну ты даешь! На хрена ж ехали?
Настроение у него сразу упало. Куранты бьют, уже час дня, а нас должны еще везти куда-то за город.
Привезли к хижинам, вокруг очень чисто, урны, травка подстрижена. Под пальмовыми навесами полные бабушки что-то ткут, толкут, плетут лукошки из перьев и лохматых стеблей.
Немцы дегустируют пальмовую жидкость. Дацюк пригубил, сразу выплюнул.
На поляне низкорослая аравакская молодежь скачет с копьями. Туристы выстроились на лужайке полукругом, фотограф снимает их сквозь ритуально танцующих. Мы торчим в толпе, Дацюк от отчаяния, а я из солидарности.
- Губарь сказал, что после этого бац-майдана еще куда-то повезут, говорит он упавшим голосом. - Это конец.
Нас привезли в ресторан. Когда мы уговаривали графинчик с вином, официант сразу же приносил полный. Вино нас на время успокоило. Бодрствовал я только до моста в Береговых Андах, одну из самых живописных дорог Америки с пятью тоннелями проспал.
Я отстоял две вахты подряд, не пошел в душ и заснул прямо в робе. Просыпаюсь, Дацюк сидит на столе, укрепляет проволокой рабочие ботинки-гады и от старания морщит нос.
- Мы погибли, - говорит. - На променад-дек повесили образцы снимков, наши рожи среди вражеских.
И достает из конверта цветной снимок. Голова Дацюка высовывается из-за плеча пожилой фрау, если приглядеться, то на правом виске заметна стрижка лесенкой, моя работа.
- Должно же что-то остаться на память, если светофор прихлопнут. Если выгонят, я не знаю, как дальше жить.
Визы нам почему-то не закрыли.
Через шесть месяцев в каюту постучали.
- Я эта каюта жил, - говорит, - четыре роки. - И ставит на стол "Скотч виски".
Мы работали на австралийской линии, возили сезонных рабочих из Европы.
Оказалось, хорват из Дубровника.
- Вас тоже двое жило? - спрашивает Дацюк, хватило такта не сказать "трое".
- Так самэ, так. Он Уругвай работал.
- Михуил, твою мать! - кричат снаружи. - Поднимай меня!
Гость выглядывает в иллюминатор, а там судовые золушки висят на трапециях и вытирают борт тряпками. На причале толпа зевак, Сидней такого еще не видел.
Ночью в ходу выпустили масло не из того шпигата, и пароход в отработанном масле, такой вот конфуз. Налил в бумажный стаканчик, передал в иллюминатор.
Золушка выпила, не моргнув глазом, и поблагодарила почему-то по-немецки.
- Потому у вас страна нет страйк, - сказал. И улыбнулся грустно.
- Ты спишь? - спрашивает. Два часа ночи. Когда засыпал, Дацюка не было, а теперь сидит на диванчике, сосет баночное пиво.
- Хочешь пива? Я в баре со Светозаром зацепился.
- С каким?
- С югом, который к нам приходил. Это ведь его жена плавала в нашей каюте, а потом с его товарищем убежала в Уругвай.
- Бывает, - говорю.
Я знаю подобную историю, правда, вместо Уругвая там фигурировали Кицканы.