— Обещаешь?
— Обещаю, — отвечаю я, хотя знаю, что никогда не сдержу это обещание, и она, вероятно, не ждет этого от меня.
Она смотрит на меня с привязанностью. Но привязанность — это не любовь. Я давно уже знаю, что в нашем разговоре между словами будут оставаться пустые места, как и пропасть между нами, и я уже давным-давно ее потерял.
— Мне пора уходить, — говорю я. Это мой ей подарок.
Она кивает и спешно смотрит на часы.
— Звонок зазвенит в любую минуту. Мы здесь живем по звонку.
Она приближается ко мне, и на сей раз она не тянется к моему лицу, а берет меня за руку.
— Все такая же влажная, — говорит она, в ее голосе нежность. — Мой милый Френсис. Мой чемпион по настольному теннису. Мой герой Серебряной Звезды…
«Герой», — слово повисает в воздухе.
— Я больше не знаю, что такое герой, — и думаю о Лэрри ЛаСейле и о его Серебряной Звезде… и о своей, как о результате собственной трусости.
— Напиши об этом, Френсис. Возможно, ты сможешь найти на это ответ.
— Ты думаешь, я смогу?
— Конечно, сможешь, — след нетерпения в ее голосе. Такую Николь Ренард я знал во Врик-Центре только перед соревнованием по настольному теннису, когда она убеждала меня в том, что я смогу победить.
Она отходит.
— Смотри, я должна идти, — она внезапно оживляется и начинает спешить.
— Я смогу когда-нибудь приехать? — спрашиваю я, ненавидя себя за этот вопрос, потому что я знаю ответ, такой же неизбежный, как ответ на арифметическую задачу, написанную Сестрой Матильдой на классной доске.
- О, Френсис, — ее слова утяжелены печалью, и в ее глазах я вижу ответ.
Она приближается и прижимает свои губы к влажному шарфу, закрывающему мои губы. Ожидаю вспышку боли, но чувствую лишь давление ее губ, и закрываю глаза, цепляясь за момент, желая, чтобы это продолжалось вечно.
— Всего хорошего тебе, Френсис. Пусть любое твое желание сделает тебя счастливым.
Звонок, он на мгновение замораживает нас вместе, и когда я открываю глаза, то ее уже нет, комната пуста, ее шаги доносятся из вестибюля, пока не остается только тишина.
На железнодорожной станции, сидя на жесткой скамье, я наблюдаю за движением людей, только что приехавших и скоро уезжающих, спешащих куда-то под вечер, с чемоданами и портфелями в руках. Я наблюдаю за девушкой с усыпанным веснушками лицом, она борется со своим ранцем, который неудобно висит у нее за спиной, за двумя моряками, которые сидят на мраморном полу и играют в карты.
Мастер-сержант марширует через зал ожидания, словно вместе с невидимым взводом, на нем свежая униформа, а на груди множество лент. Молодой парень наблюдает за ним, он небрит, на нем старая, порванная и запачканная военная куртка. Он следует за сержантом, прикрыв глаза, затем он садится у стены и мечтательно улыбается. Но улыбка превращается в гримасу, и мне интересно, о чем он думает и о чем вспоминает?
Вспоминаю, что я сказал Николь о том, что не знаю, кто на самом деле является героем, и думаю о своем старом взводе: о Сонни Орланди, Спаксе Рейли и Блинки Чамберсе, Эдди Ричардсе с его диарей, об Эрвине Эйзенберге, Генри Джонсоне, в него попала шрапнель, и о тех, кто погиб: о Джеке Смите, о Билли О'Брайене, и о других. Я вспоминаю Энрико, минус его ноги и руку, об Артуре Ривьере, пьяном и о чем-то сожалеющем той ночью в переулке. «Мы только там были…» — испуганные дети, не рожденные для того, чтобы бороться и убивать. Все, кто там был и кто остался, не сбежал, кто честно воевал, и никогда не говорил об этом, и даже не получил Серебряную Звезду, но всё равно мы герои — настоящие герои.
Быть может, если я вдруг начну писать, на что так надеется Николь, то я должен буду написать о них.
Наверное, я должен купить пишущую машинку и начать.
Наверное, я должен попробовать найти номер телефона доктора Абремса в Канзас-Сити.
Наверное, я должен отыскать Энрико в тех больницах, о которых он мне рассказал.
Все это мне нужно сделать.
Думаю о Николь.
Думаю о пистолете в рюкзаке, лежащем у меня в ногах.
Поднимаю рюкзак и перекидываю его через плечо. Он удобно располагается у меня на спине, и я пересекаю зал ожидания, направляясь на выход к поезду, который увезет меня обратно во Френчтаун.