- А кто? - спросил он, оглядываясь. Кроме них двоих, на гигантском зеркале не было никого. "Если не считать наших отражений",- подумалось неожиданно спокойно.
- Придет время, ты все вспомнишь...
Он отвернулся от зверя, шагнул вперед, осторожно пробуя ногой никелированную землю, поскользнулся и, падая, увидел, как поползла куда-то вверх сверкающая пустыня, и через секунду, придя в себя от падения, увидел, что сидит на полу рядом с собственной кроватью, в окне привычная Большая Медведица, и никакого волка нет и не было, потому что все это дикий и непонятный coн...
Вспомнив сейчас об этом, он передернул плечами.
"Придет время - все вспомнишь". Что - все? По правде говоря, кое-что ему хотелось бы вспомнить. Что-то такое вышло с памятью: не сохранилось в ней ничего из раннего детства - даже лиц родителей, которые или умерли, или потерялись где-то, потому что, учась в первом классе, он уже жил в Детдоме,- и вот от этой точки отсчета работала память. Вспомнить, что было раньше, ему, конечно, хотелось, но, как человек взрослый - тридцать пять всетаки без малого - понимал, что, если и не вспомнится, беда небольшая.
Он провел последнюю линию, положил рейсфедер и встал, потянувшись,главное сделано. И вдруг кто-то рванул его за плечо и, едва устояв, он повернулся и увидел себя: маленький русый мальчик в кольце надвинувшихся рыжих бород и горящих злобой и страхом глаз. И услышал свой голос тоненький, детский, ломающийся в грозной тишине: - ...сыграл сыну Ростиславу свадьбу богатую, какой не бывало на свете, пировали ла ней с лишком двадцать князей... Снохе же своей дал много даров и город Брягин...
Голосок заглох во внезапном ропоте и снова возник: - ...снег лежал до Яковлева дня, а на осень мороз побил хлеб и зимою был глад... и ели люди лист липовый, мох, кору березовую...
Мелькнула серая невесомая тень, пошла кругами, ропот внезапно стих - и громкий крик совы упал в тишину, взорвавшуюся воплем: - Знамение божие! В костер его! В костер!
Ревущие бороды надвинулись близко-близко, он почувствовал жесткие пальцы, вцепившиеся в его плечи и руки, и рев у самого уха, и понял конец.
И вдруг все исчезло. Звенящим водопадом обрушилась тишина. И в следующее мгновение он все вспомнил...
...Шам... шам... Шелестело все ближе. Кикимора разлепила правое смотрило, потянула воздух - ноздрю защекотало - трясинкой пахнет.
...Шам... шам...- шуршало рядом.
"Мокоша бродит",- догадалась кикимора и тихонько шушукнула: - Мокоша!
- Ась? - полошливо откликнулся кто-то за кустом.
Ветка шевельнулась, отодвинулась, из-за куста выглянул пень. Постоял в нерешимости, вглядывался, потом с тихим шуршанием вздохнул -разглядел: - А, это ты, кикимора...
Пень поерзал, повернулся вокруг себя и обернулся Мокошей.
- Аи не спится? - бормотал, присев на мшистую кочку, Мокоша, мостя лапти так, чтобы где посуше,- Аи человеки донимают?
Кикимора поежилась, трясина пошла кругами. Разлепив второе смотрило, вылезла на берег болотца.
- И не говори, донимают,- вздохнула.- Шастают тут и пеша, и коньми. Козлищево болото все запакости ли - сыплют чего-то...
- И-и, то-то и оно-то,- мотнул корявой бородой Мокоша,- бога забыли человеки.- И обиженно спросил: - Бог я или кто?
- Бог, бог,- закивала кикимора.- А то как же.
- Ага, бог! Забыли они. Лешим прозвали. Лешим! - в злости и обиде плюнул Мокоша, попал себе на лапоть, еще больше обиделся.
Далеко над деревьями полыхнуло что-то, грохотнуло, потом потянуло теплом.
- Аи, чего это? - обеспокоилась кикимора.
- Чего-чего,- проворчал Мокоша.- Аи не слыхала? Человеки Змия поймали. Пахать на нем хотят. А может, уж пашут.
- Как так поймали? Змия? - подивилась кикимора. - Как это Змия поймать можно?
- А вот поймали. Богатырь какой-то объявился.
- Аи-аи! - лицемерно приквакивала кикимора. Змия она не любила - да за что любить? Дохнет мимоходом - полболота- как не бывало, сушь проклятая.- И что ж теперь будет?
- А то и будет. Пахать станут... Ой, забыли бога человеки,- и снова в обиде вскинулся Мокоша: - Я-то бог или кто?
- Бог, бог,- согласилась кикимора, - А они - леший!
- Бог, бог!
Где-то далеко хрустнула ветка, потом еще - ближе.
Легко заржал конь.
- Человеки едут! -догадалась кикимора.
Мокоша скрипнул туловом, оборотился на шорохи, - Едут. Должно, Змиевым обидчикам в подмогу, - Пугнем? -- И то!
Человеки выехали на край болота, гуськом потянулись по берегу.
- Ой, много! - прошуршала кикимора.- Пугать-то будем?
- Много,- засомневался Мокоша, Пугать ирбоялись.
Но когда последний человек проезжал мимо куста, за которым хоронился Мокоша, не удержался он и сунул коню под брюхо острый сучок. Конь вскинулся, кося глазом, всхрапнул. Человек осадил коня, наклонился над кустом, увидел Мокошу. Гикнул зло и, наклонясь, ухватил Мокошу за бороду.
"Ой!" - дернулся Мокоша и вмиг оборотился пнем мшелым, оставив в руке у человека сухую ветку - клок бороды. Человек бросил ветку, наладил стрелу и пустил наугад в чащобу.
Стрела свистнула над ухом у кикиморы, хоронившейся за палой лесиной. Вскинулась она и, ломая ветки, кинулась наутек, вереща беспамятно: "ой-ой-ой...", эхом раскатываясь.
- Что там? - крикнули из-за кустов.
Отставший, затолкав лук в саадак, бросил сердито: - А, развелось в лесу всякой нечисти...
Мокоша обиженно вздохнул, но шевельнуться не решился, долго ждал, пока топот конский стих вдали. Потом тихо позвал: - Кикимора, а, кикимора...
Никто не отозвался.
- Вдерлась-поди в самую чащобу,- бормотнул сам себе Мокоша,- с перепугу. И то, как не испугаешься... Ой, забыли бога человеки...
В лесу всегда страшно. Но лукошко полно уже выше краев, и все отбором-перебором - грибачки один к одному, как голыши-окатыши. Не только бабка, но и дед Несвят похвалит. Он перехватил лукошко в другую руку и по тропинке-бегушке заторопился к опушине, где сумрак и мрак только к ночи подступают. А здесь, хоть солнце и на самой середине пути, не каждый луч пробьется до земли, и сумрак зеленый теснит тропку со всех сторон. А в сумраке том кто знает, что таится и что хоронится, стережет...
Тропка бежала, ручейком огибая мшистые камни, камешки поменьше обтекала с обеих сторон, ныряла в палую листву, зарастала травой-задорожником, петляла меж красными стволами в медовых смоляных накрапах. То там, то сям из-под низкой ветки или из-за обросшего пня выглядывал грибачок-лесовичок, а то и целая стайка. Но места в лукошке уже не было. Так и оставались они стоять- для другого человека, или для белки-катерички, или клубка-колючки Так и есть - вон у пня колючка грибачок обхаживает. Завидел человека на тропинке, мигом в клубок свернулся-на, бери, колись... Не буду трогать, не бойся! Однажды он принес из лесу клубок-колючку, так дед Несвят отнял и тут же в огонь кинул. Колючка запищал, развернулся, да поздно. Жалко было колючку, а Несвят-дед так посмотрел, самого в огонь бы кинул. Но сказал только: - Пакость всякую лесную на двор тащишь? Аль закона не знаешь? Так знай: лес по себе, мы по себе. Пропади он пропадом, этот лес!
"А как же грибачки?" - подумал он тогда, и дед словно услышал и, хмуро бросил, вороша угли: - Что можно взять, то тебе велят взять...