Хорь завозился, поудобнее устраивая покалеченную ногу. Кажется, и на этот раз горяне выдюжили. Теперь можно и отдохнуть.
Кешка проснулся оттого, что солнечный луч, неведомо как пробравшийся сквозь занавески на окне, ласково и настойчиво щекотал лицо. Мальчик засопел и попытался отодвинуться в сторону, но тут громыхнула ведром вошедшая мать — и по избе распространился восхитительный запах парного молока. Кешка открыл глаза и, помаргивая от навязчивого лучика света, принялся наблюдать за матерью. Та осторожно, не торопясь, процедила молоко и повернулась к лавке.
— Вставай, лентяй! — скомандовала она, увидев, что сын не спит. — Уже все на ногах, один ты, лежебока, никак не раскачаешься.
— Сейчас — Кешка сладко потянулся и, соскользнув с лежанки, выскочил в сени. Там он несколько раз плеснул в лицо водой из стоявшей бочки и, утершись подолом рубашки, вернулся в избу.
На столе уже красовалась большая глиняная кружка с молоком, миска с гречневой кашей и большим ломтем серого, ноздреватого хлеба. Торопливо перекрестившись на висевшие в углу образа, Кешка уселся за стол, но тут с улицы раздался громкий свист, а затем и голос:
— Кешка, выходи быстрей, а то без нас на рыбалку уйдут! Мальчик в несколько глотков опростал кружку с молоком и, схватив кусок хлеба, бросился к двери.
— Куда?! — догнал его голос матери. — А есть кто будет?!
— Ну мам! — заныл Кешка. — Уйдут же! Батяня ждать не будет!
— Раньше вставать надо!
— Ну мам, — продолжал канючить мальчик.
— Ладно, — смягчилась мать. — Иди уж, все равно еда впрок не пойдет.
Но последних ее слов сын уже не слышал. Громко хлопнула дверь, простучали босые ноги по крыльцу, мелькнула в распахнутом окне белая головенка, и Кешка, хлопнув ладонью по плечу ожидавшего его Даньку, понесся вниз, туда, где голубело в утренних лучах большущее озеро и раздавался стук вставляемых в уключины весел. Рыбацкая бригада под предводительством Еремея Панкратыча собиралась на промысел. Больше всего на свете Кешка боялся опоздать. Ему стоило таких трудов уговорить батяню взять его и Даньку на рыбалку, не дай бог не успеть. Тогда Еремея Панкратыча уже ни за какие коврижки не уговорить.
— Заносите его сюда! — скомандовала Веда остановившимся у избы воинам.
Дружинники резво внесли окровавленное тело в избу. Веда смахнула с широкого стола посуду и жестом указала, куда положить вождя. Воины осторожно опустили Щена на стол и вопросительно уставились на целительницу.
— А теперь все вон! — скомандовала она, подходя к безвольно лежащему телу.
— Ты того, — приостановился один из ратников, — уж постарайся, ведунья…
— Я что сказала?! — От натянутого, как струна, голоса целительницы веяло такой силой, что дружинников словно веником вымело из избы.
Веда одним движением вспорола окровавленные куртку и рубаху, обнажая мускулистое тело. Под правой грудью Щена торчал обломок стрелы. Левая рука вождя была практически перерублена у плеча. Она держалась лишь на кусочке кожи да благодаря тугому рукаву кожаной куртки.
— Бан! — рявкнула Веда, поворачиваясь к двери.
— Да, целительница. — В избу робко ступил один из дружинников.
— Пошли людей к Савве! — скомандовала целительница. — И чтобы одна нога здесь, другая там! Передайте ведуну, что мне срочно нужна его помощь!
— Слушаюсь, целительница! — склонился в почтительном поклоне старший дружинник, пятясь задом из избы.
— И чтобы быстро! — крикнула ему вслед Веда. Хлопнула дверь, и за распахнутым окошком раздалась короткая команда. Следом простучали копыта пущенных вскачь лошадей.
Веда полностью отрешилась от окружающего. Она протянула руки, нащупывая точки жизненной силы вождя. Дело обстояло не то чтобы плохо, а очень плохо. Щен медленно и неотвратимо угасал. Он, видимо, до последнего держался в строю, подбадривая своих дружинников, и потерял тот запас сил, что позволял раненым противостоять смерти. Веда простерла руки над грудью умирающего. Находись в избе маг, он увидел бы, как ладони целительницы налились голубоватым светом и с них заструился поток света, окутавший безвольное тело вождя. Целительница щедро, без остатка, перекачивала жизненную силу своего организма в тело умирающего. Постепенно уличные звуки начали отдаляться, а в висках застучали частые и требовательные молоточки. Время замедлило свой бег, превратившись в тягучую, клейкую субстанцию, окутавшую целительницу и лежащее на столе тело вождя. Чувствуя, что не в силах стоять на ногах, Веда глубоко вздохнула и, качнувшись, легла на Щена. Его руки крепко обнимали безвольное тело, а струящиеся с них потускневшие потоки света из последних сил сдерживали рвущуюся наружу душу вождя.
Ур проводил безразличным взглядом мелькнувшего неподалеку в кустах бурундука. Этот теплый сезон выдался на редкость удачным. Лес был полон еды. В нем попадались даже северные олени, забредшие в эти места из тундры полакомиться грибами. Одного из них Ур сейчас и волок к стойбищу. Он без особого труда выследил этого глупого молодого самца, и еще солнце не успело двинуться на покой, когда Ур, напившись горячей крови и смастерив волокушу из двух небольших березок, уже возвращался назад. Ему предстояло спуститься в небольшой распадок, потом перевалить через один из его склонов. Ур остановился в том месте, где ему предстояло начать спуск, и прикинул, не лучше ли будет, не спускаясь с тяжелой ношей вниз, обойти распадок поверху. Если бы он был не один, то, не раздумывая, пошел бы обычным путем, но сегодня вождь племени Большой Гор не дал ему помощника из молодых парней. Все женщины, больные и дети были отправлены на заготовку ягод и грибов. Ур с детства не терпел эту работу, предпочитая монотонному и однообразному ползанию с плетеным коробом копье или дротик. Ну а если уж не требовалось мясо, а такие редкие дни случались, когда в ловчие ямы попадал медведь или лесной великан лось, тогда Ур вооружался острогой и шел к нижним перекатам за рыбой.
Ур немного подумал, в результате победили все-таки лень и тяжелая туша на волокуше. Ур решительно свернул налево и побрел давно не хожеными местами. В детстве Ур с товарищами любили играть на этом склоне, а когда наступало время сбора орехов и ягод, они всегда выполняли дневную норму. Здесь росло несколько старых, разлапистых кедров, которым северные ветры помешали вымахать вверх, как их собратьям в низинном лесу. Вот с этих-то кедров Ур с друзьями и снимали без особых забот каждый сезон богатый урожай. Ребята ревниво берегли свои угодья, и ни одна душа в племени не знала, откуда мальчики так быстро притаскивают полные короба кедровых шишек. С возрастом Ур все реже заглядывал в эти места. От их некогда дружной компании остались только он да Хромой Ро. Остальные — кто не перенес зимней болезни, кто не вернулся с охоты, а кто и сам стал предметом охоты. Хромого Ро когда-то звали просто Ро, пока он не побывал в объятиях бурого медведя. Большой Гор, после того как по следам истекающего кровью, страшно покалеченного охотника нашли хозяина леса, приказал разделать медведя на мясо, а Ро бросить здесь. Он посчитал, что охотнику уже не выжить, а может, решил, что калека племени не нужен. Тогда Ур впервые ослушался вождя и принес Ро в стойбище. Ро выжил, но стал Хромым Ро, а Гор затаил на Ура злобу. С тех пор и пришлось Уру охотиться по большей части в одиночестве. Незаметно охотник добрел до того места, где в небольшой ложбине склона прятались те самые кедры. Их прародитель — старый, могучий кедр с раздвоенной вершиной — стоял чуть выше своих отпрысков, и именно к нему направился сейчас, Ур. Но, продравшись через кустарник, он с огорчением обнаружил, что старик не выдержал борьбы с непогодой. Ур увидел лишь выворотень, бывший когда-то корнями дерева. По другую сторону от образовавшейся ямы лежал давно высохший, с осыпавшейся корой, трухлявый ствол. Ур шагнул было в сторону, как вдруг уловил слабый шорох, донесшийся из-под вздернутых к небу корневищ. Охотник вгляделся внимательнее. В темном зеве ямы виднелось что-то серое. А потом сверкнули два зеленых глаза. Ур шарахнулся назад и, запнувшись о волокушу с тушей, полетел вверх тормашками.
Реальными соперниками людей в этих местах были медведи да волки. Но последние представляли серьезную опасность лишь зимой, когда сбивались в стаи. Медведь, когда ему не мешали, по большей части старался разойтись с двуногими мирно. Но ближе к высоким горам, там, где всходило солнце, попадался еще один беспощадный, не уступающий людям охотник — снежная рысь. Эти гигантские кошки очень редко спускались ниже линии снегов, предпочитая охотиться на горных баранов. Если же по каким-либо причинам они оказывались внизу и случайно встречались с людьми, встречи эти обычно оказывались для соплеменников Ура последними. Охотники находили лишь истерзанное тело со следами режущих, как ножи, когтей и клыков.
И именно Уру не повезло в этот день. Под корнями упавшего кедра затаилась горная кошка. Ур торопливо зашарил на поясе, нащупывая нож. Копье осталось лежать на волокуше, как раз между ним и зверем. Он приготовился как можно дороже продать свою жизнь, понимая, что нож слишком слабая защита против снежной бестии, но наступившая вслед за его падением тишина помогла понять Уру, что рысь не собирается нападать. Тихо, стараясь лишний раз не хрустнуть попадающимися под ноги сучьями, он начал отползать все дальше от выворотня. Удалившись на расстояние, достаточное, по его мнению, чтобы в случае чего бежать, Ур остановился. До слез было жалко старое, испытанное копье и дневную добычу. Рысь так и не показалась на свет. Охотник довольно долгое время колебался, но победило любопытство, и он двинулся обратно к яме, в любую минуту готовый дать стрекача.
В конце концов он осмелел настолько, что подобрался к самому краю ямы и понял, почему остался жив. Рысь, лежащая под корнями, была серьезно ранена. Бок животного представлял собой сплошную кровавую корку, одна из передних страшных лап ненамного отличалась от изувеченного тела. И лишь второй, здоровой лапой хищник бессильно скреб по земле, оставляя глубокие борозды. Ур задумчиво рассматривал лежащее перед ним некогда грозное, а сейчас абсолютно беспомощное существо. Потом поднял копье. Хищник, правильно истолковав жест двуногого, тихо зарычал в бессильной ярости, показав Уру ослепительно белые длинные клыки. На большее у рыси просто не хватило сил. Она была к тому же еще и страшно худа. На встопорщившемся загривке мускулы не просматривались вовсе, а выпирали лишь одни кости. Видимо, снежная кошка долго ползла до этих мест и приготовилась к смерти, найдя подходящую нору. И если бы не случайно забредший сюда Ур, так бы и сдохла в переплетении сухих корней некогда могучего кедра. Охотник опустил копье, хотя велико было искушение вернуться в становище с такой шкурой. Ур представил на миг завистливые и восхищенные взгляды сородичей. И все равно, почему-то у него не поднималась рука на лежащее перед ним беззащитное животное. Может, еще и потому, что рысь, как и Ур, была такой же одиночкой и не терпела над собой никакого насилия.
Ур шагнул к волокуше и, отогнув шкуру, щедро отмахнул кусок от туши оленя. Потом, насадив шмат мяса на копье, осторожно протянул угощение раненому хищнику. Тот опять тихо взрыкнул и попробовал достать здоровой лапой охотника, но снова ничего не вышло, и рысь, игнорируя маячившую у самого носа лакомую подачку, прикрыла глаза.
Второй раз Ур попал в эти места только через три дня. На реке начался ход идущей на икромет рыбы, и все стойбище заготавливало впрок ярко-красные жирные тушки. Теперь охотник вооружился луком и по дороге подшиб двух лесных куропаток.
Рысь лежала на старом месте. Мясо, оставленное в прошлый раз охотником, было почти нетронутым. Лишь слегка погрызено сбоку. Сейчас его активно растаскивали наглые коричневые крысы. Услышав приближающиеся шаги, рысь слабо зарычала, и только. На большее у нее уже не оставалось сил. Ур без опаски присел рядом с раненым зверем и сунул ему под нос двух птиц. Ноздри рыси дрогнули, но она осталась неподвижна. Ур посидел еще немного, встал и, нарочито топая, отошел в сторону. Потом пригнулся и беззвучно скользнул в кустарник. Через некоторое время рысь открыла глаза и, с трудом приподняв голову, огляделась по сторонам. Убедившись, что осталась одна, она, помогая себе здоровой лапой, подползла к куропаткам и стала жадно слизывать с них кровь. Ур, наблюдавший за ней из укрытия, хлопнул себя по лбу. Конечно же, как он сразу не догадался! Раненого хищника мучила жажда. Он спустился к небольшому роднику и, ободрав одну из растуших рядом березок, соорудил берестяную чашу. Набрав в нее воды, Ур отнес ее рыси. Теперь хищник даже не стал дожидаться, когда охотник отойдет в сторону, и жадно припал к берестянке. Ур еще три раза ходил к роднику, пока рысь не утолила жажду.
На следующий день хишник выглядел гораздо бодрее. Берестяная чаша была пуста, а от куропаток осталось лишь несколько перышек.
Ур кормил и поил найденную им рысь до сезона дождей, когда промозглая сырость и холодный ветер загнали все стойбище в укрытия.
Дожди закончились сильными заморозками. По утрам все вокруг покрывалось сплошным инеем. Листва окончательно покинула деревья, и в лесу лишь ели и кедры выделялись на буро-белом фоне яркими зелеными пятнами. Ур навестил свою подопечную. Но нора оказалась пуста. От мяса, что он оставил перед сезоном дождей, не осталось ни косточки. Лишь в дальнем углу под корнями валялась берестянка.
Ур разочарованно вздохнул. Он втайне надеялся подружиться с могучим зверем, но рысь, набравшись сил, удала туда, откуда спустилась, — к снегам. Ур поднял голову, всматриваясь в белеющие на восходе горные вершины, и вдруг краем глаза увидел короткий зеленый проблеск. Мгновенно развернувшись, он застыл с угрожающе поднятым копьем, а потом оружие медленно опустилось к земле. Перед ним сидела снежная рысь. Но до чего же она отличалась оттого жалкого существа, что Ур нашел в яме. Серебристая, в черных пятнах шерсть переливалась в слабых, негреющих лучах восходящего солнца, матово светились длинные грозные клыки. От страшной раны на теле рыси остался лишь уродливый рубец, вокруг которого вылезла шерсть. Рысь, казалось, в задумчивости разглядывала меняющими цвет с зеленого на желтый глазищами охотника, не проявляя никаких агрессивных намерений. А через миг она вдруг оказалась на ногах и снежно-белым вихрем умчалась вверх по склону. Ур зачарованно смотрел вслед грозному и красивому зверю. А когда опустил глаза, заметил то, что ранее ускользнуло от его внимания. На том месте, где сидела рысь, лежала тушка барсука.
В доме царил промозглый осенний холод. Горящие в подтопке несколько поленьев были не в силах разогнать сырость, казалось навсегда поселившуюся в обширной и некогда теплой горнице. Ниом, кутаясь в потертый черный халат, придвинулся вплотную к печке, но холод будто пропитал насквозь тело, и дрожь начиналась где-то внутри. Наконец Ниому надоело бороться с сыростью.
— Эй! — рявкнул Ниом. — Есть кто там?!
Но никто не отозвался на слова хозяина. Слуги потихоньку, незаметно исчезали из дома. Вот и последние, наверное, сбежали от неудачливого хозяина. Даже Пантелей, клявшийся и божившийся ни при каких обстоятельствах не оставлять Ниома, не отзывался.
Ниом зло чертыхнулся и поплелся в подвал. Дом до того вымерз, что из открытого люка пахнуло теплом. Ниом, кряхтя, спустился по лестнице и, не зажигая свечи, пошарил справа от себя на полке. До его слуха донеслось умиротворяющее позвякивание бутылок. Он бы нисколько не удивился, нащупай его рука там лишь пустоту. Слуги вполне могли сами себя рассчитать и утащить у обедневшего хозяина то, что посчитали бы нужным. Но видимо, репутация темного волхва еще не утратила своей силы, и обслуга просто тихо исчезла, оставив все в неприкосновенности. Ниом, чертыхаясь сквозь зубы, угнездился в ставшем привычным кресле и зубами выдернул пробку из бутылки. Не озадачиваясь такой мелочью, как стакан, опрокинул содержимое сосуда. Ароматная струя, обжигая небо, скользнула в желудок, откуда сразу же начала подниматься волна тепла. Ниом оторвался от бутылки лишь тогда, когда опорожнил ее почти наполовину.
А не так давно темный волхв и чернокнижник Ниом был одним из самых богатых людей княжества. И одним из самых уважаемых. Ибо верно подмечено: если тебя боятся, значит, уважают. А Ниома боялись больше всех. Даже больше князя. Темный волхв мог поспорить по части влиятельности со жрецами других культов. Люди исправно несли богатые подношения Перуну, Велесу, Свантовиту, Даждьбогу, Яриле. Но у этих богов просили обычно удачи в любви, земледелии, охоте, войне… К Чернобогу же, чьим адептом был Ниом, шли, чтобы отвратить постигшее человека несчастье или, наоборот, навести порчу на своего врага. А люди, как известно, многое отдадут, лишь бы вернуть утраченное или пошатнувшееся здоровье. А уж если желают кому-то зла, то отдадут все.
Жизнь катилась по привычной колее, пока откуда-то с юга не пришли провозвестники новой, набирающей силу веры. Они провозгласили существовавший культ древних богов ересью и злом и принялись с воодушевлением искоренять его. Хорошо, пока только словами. Но Ниом нисколько не сомневался, что дойдет и до конкретных дел. И в списке угодных их вере дел уничтожение Ниома с его мрачным богом должно было стоять первым номером. Как же еще иначе объяснить, что к служкам Перуна или того же Белеса народ, правда робко, но все еще приходил, а к Чернобогу — как ножом отрезало. Проповедники, пользующиеся по какой-то причине особой благосклонностью князя, с каждым днем становились все влиятельнее и, как следствие, наглее.
Нет, пора было подаваться на север. Туда, где стояли первозданные, не тронутые людьми леса и куда еще не добралась эта странная вера в беспомощного бога нищих и рабов.
От горьких раздумий Ниома, незаметно прикончившего бутылку, оторвал робкий стук в дверь.
— Явились?! — рыкнул взбодренный алкоголем хозяин. Однако это были не его люди. У порога, переминаясь с ноги на ногу, стояла стройная женская фигурка. Ее лицо было так замотано платком, что в узкой щели были видны только поблескивающие испуганные глаза.
— Чего тебе? — пробурчал Ниом. — Я не подаю милостыню…
С этими словами он повернулся, собираясь захлопнуть перед просительницей дверь, но его остановил тихий голос.
— Я прошу не денег, — проговорила в спину Ниому женщина. — Я пришла за помощью…
— К кому? — с нескрываемым сарказмом произнес Ниом. — Ты хоть знаешь, куда пришла, дура?