Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял высокий старик профессорского вида: с пышными седыми волосами, аккуратной бородкой и круглых золотых очках. Одет профессор был довольно странно — на нем была хирургическая роба салатного цвета и такие же штаны, не закрывающие щиколоток босых ног. Ивану и в голову не пришло, что хозяин занимается хирургической практикой на дому, просто эта просторная и легкая одежда как нельзя лучше соответствовала тридцатиградусной жаре. Профессор приветливо посмотрел на гостей, улыбнулся и произнес приятным мягким голосом: «Добрый день. Чему обязан?»
— Нам посоветовал обратиться к вам Персострат Валерианович Попцов, мой дядя, — сказал Иван.
Профессор долгим взглядом посмотрел на Ивана, и когда Алене стало казаться, что он сейчас скажет, что никакого Попцова не знает, вдруг произнес:
— Проходите, пожалуйста, — и посторонился, пропуская гостей.
— С вашего разрешения, я приму вас на кухне, — извинился хозяин, — в комнатах не прибрано. Нет! — остановил он Ивана, — обувь снимать не нужно.
Все трое разместились на кухне. Гости сидели на стульях у круглого стола, а профессор стоял у распахнутого окна. Наверное, в квартире окна выходили на разные стороны, поэтому из окна дул приятный легкий ветерок, слегка шевеля седые профессорские волосы. Хозяин квартиры медленно перевел взгляд с Алены на Ивана и, с трудом подбирая слова, произнес: «Мне сообщили о смерти Персострата сразу, в тот же день. Я просто не мог поверить — еще вчера мы здесь, на кухне, пили чай». Голос хозяина окреп: «Я никогда не одобрял его увлечений вооружениями! Даже ружье на стене само стреляет, а тут — какая-то плазма».
— Извините, я не знаю, как к вам обращаться, — перебил Иван. — Дядя оставил только ваш адрес.
Профессор прервал начинавший наливаться страстью монолог и представился: «Кошкин Василий Иванович. Старый друг Персострата, еще по школе. С первого класса сидели за одной партой. До десятого, с небольшим перерывом», — и замолчал.
— Я тоже хирург, — сказал Иван, — чувствуя, что беседа начинает угасать, так и не начавшись, — работаю в Москве. Онколог. Иван Сергеевич Мухин.
— Да, вы — Ваня. Персострат про вас недавно рассказывал. Должен заметить, что я не совсем хирург, я — грумер, парикмахер — специалист по стрижке домашних любимцев. Мне принадлежит единственный в этом городе зоосалон.
Алену позабавило соответствие фамилии Кошкин и рода занятий кошачьего парикмахера, и она слегка улыбнулась.
— Да, милая барышня, — старик обращался уже к девушке, — не вы первая, кого это веселит. А вас как звать, позвольте поинтересоваться?
— Алена.
— А по отчеству?
— Не нужно по отчеству. Просто Алена.
— Просто Алена, — задумчиво повторил профессор. — А вы, задумывались, Алена, над тем, что только врачей и учителей с младых ногтей называют по отчеству? Все остальные в наши американизированные времена до старости лет остаются для окружающих просто Василиями, хорошо, если не Васьками, — в голосе старика звучала явная горечь. — И идет такой человек по жизни, всё сильнее гнется под тяжестью прожитых лет, теряет волосы и зубы, а для всех он остается просто Васькой. Алена, вы можете представить, чтобы Леонида Ильича Брежнева (упокой, Господь душу старого маразматика) по нашему телевидению назвали бы Леонид Брежнев? Так его только Голос Америки величал. А сейчас? «Президент России Дмитрий Медведев»! Да большинство наших соотечественников не знают его по отчеству!
Алене пришло в голову, что парикмахер Кошкин не очень хочет говорить о смерти своего друга. То же, наверное, почувствовал и Иван. Поэтому он постарался перевести беседу в нужное русло:
— Василий Иванович, вы не могли бы рассказать подробнее про дядю? Так получилось, что я о нем почти ничего не знаю. Мы переписывались, он приезжал ко мне в гости в Москву, я гостил у него здесь. По-своему, мы с дядей Персиком (я его звал именно так, и, думаю, ему это нравилось) были очень близки, особенно в последнее время. Но все разговоры крутились вокруг наших семейных дел.
— Понимаю, — величественно кивнул головой старый грумер. — Как я уже говорил, с Персостратом мы дружили с первого класса. В начале войны его семья перебралась в Боголюбск, откуда-то из Прибалтики, если мне память не изменяет. В школу там он по неизвестным мне причинам не ходил, поэтому не обладал тем, что сейчас принято называть «коммуникационными навыками», — последние слова старик произнес с нескрываемым отвращением. — Мальчик был почти на два года старше нас, а в этом нежном возрасте два года — очень большая разница, и друзей в классе он не завел. Возможно, из-за того, что он был постарше, в школе его всегда называли полным именем: Персострат. Некоторые пытались сокращать имя до «Перса», но кличка не прижилась. Сошлись мы с ним на любви к животным. Времена были голодные, и бесполезного зверья, такого, что не дает молока и мяса, в городских квартирах не держали. У меня когда-то была собака, но к тому времени ее не стало. Уж не хочу и думать о том, куда мои родители ее подевали. А у Персострата была черепаха, не представляю, где он ее раздобыл.
Алена почувствовала, что если не вмешаться, их с Иваном ждет прослушивание очень длинной истории в жанре «Детство. Отрочество. Юность», причем изложение первой части трилогии еще только-только начинается. Поэтому она не слишком деликатно перебила размеренный рассказ:
— Скажите, Василий Иванович, а у вашего друга в детстве была склонность к мистификациям?
По лицу грумера пробежала легкая тень. Кажется, он собирался рассказать, как знакомство с дядюшкиной черепахой помогло ему ощутить вкус к стрижке собак и кошек.
— Да, Персострат всегда был большим выдумщиком и любил пошутить. Помню, уже классе в восьмом, он показал мне листок бумаги, найденный, якобы, в старой библиотечной книжке. По его словам, листок должен был привести к кладу, закопанному в наших краях Наполеоном. Сейчас-то я знаю, что Наполеон в Боголюбске никогда не был и не мог быть. Тем не менее, мы почти год охотились за этими сокровищами. Записка привела нас сначала на пыльный чердак старого дома. Там за стропилами нас ожидал конверт, завернутый в целлофан. Целлофан почти полтораста лет защищал конверт от дождя и снега — император оказался очень предусмотрительным мужчиной. Правда, часть письма всё равно оказалась нечитаемой — атмосферные воды уничтожили ключевую строчку текста. Однако юношеская сообразительность позволила нам найти следующий ключ. Он был сокрыт на вершине колокольни знаменитого Боголюбского монастыря, — старик показал куда-то за окно. Алена глянула в окно, но колокольни не увидела.
— Василий Иванович, неужели при Наполеоне был известен полиэтилен? — поинтересовалась девушка.
— А кто назвал слово «полиэтилен»? — удивился старик. — Целлофан, я говорил о целлофане. Это совершенно разные вещи. Целлофан известен человечеству очень давно. Как я уточнил впоследствии, он был изобретен еще в 1908-м году.
— Но позвольте, Наполеон был в России на сто лет раньше!
— Ах, Алена, — доброжелательно произнес грум своим удивительным интеллигентным голосом, — как мне в те годы не хватало вашей логики и эрудиции! Будь они у меня тогда, я бы наверняка был удивлен тем, что все послания были написаны на листочках в клеточку из школьной тетради. Но, увы, знания и мудрость пришли ко мне гораздо позже.
Алене показалось, что над ней смеются. Она повернулась за поддержкой к Ивану, но тот лишь слегка пожал плечами, сохраняя непроницаемое выражение лица.
— Хорошо хоть, что письмо было написано не шариковой ручкой, а чернилами, — сказала девушка. Похвала юному мистификатору должна была прозвучать естественно и показать, что Алене было всё ясно с самого начала.
— Алена, если бы шариковая ручка была к тому времени изобретена, Персострат мог запросто ею воспользоваться. Тогда он не придавал значения таким пустякам. Как я понимаю, главным для него было создать атмосферу таинственности, с чем он успешно справился.
— И чем же закончились ваши поиски? Надоело в игрушки играть?
— Нет, ну что вы! Последний ключ привел нас к огромному дубу, в одиночестве стоящему посреди поля. В дупле этого дуба мы нашли клад.
— Клад Наполеона?
— Ну, сейчас об этом трудно судить, — признался собачий парикмахер. — Во всяком случае, мы сделались обладателями двух дюжин старых пятаков, выпущенных в древние времена. А еще в кладе обнаружился целлофановый пакет с четырьмя десятками кусочков сахара-рафинада. Наверное, император для себя берег. Для нас это было настоящим сокровищем — в школе мы получали по одному такому куску в обед.
— То есть, дядя Персик почти два месяца откладывал свой сахар, чтобы сделать клад по-настоящему ценным? — уважительно сказала Алена.
— Персострат был артистической натурой, а главное, очень хорошим парнем. Мне его очень не хватает, — с грустью произнес старик.
— Василий Иванович, а что вам известно про дядину гибель? — вмешался Иван.
— Признаться, не слишком много. Он приходил ко мне вечером, каждую пятницу. Мы пили чай и играли одну партию в шахматы. Играем мы оба не слишком хорошо, но игру эту любим. Конечно, для нас беседа и общение были куда важнее результата партии. Персострата не слишком интересовали мои парикмахерские дела, а про свою работу он не мог подробно рассказывать по причинам ее секретности. Я знал, что он занимается каким-то плазменным оружием, но подробности мне были неизвестны. По поводу его профессии мы часто спорили. Персострат утверждал, что для выживания в современном мире, страна должна обладать мощным оружием. А я напоминал, что оружие не может лежать без дела, и рано или поздно будет применено. Причем решение о его применении будут принимать не идеалисты, типа нас с Персостратом, а весьма практичные господа, склонные, тем не менее, к необдуманным действия и ошибкам.
— В последнюю встречу, вы с дядей эту тему обсуждали?
— Нет. Он был каким-то притихшим и задумчивым. Наверное, что-то предчувствовал. Предупредил, что вскоре ко мне должен зайти его племянник, и попросил передать ему письмо, я вам отдам его позже. Я еще удивился, почему Персострат сам не хочет вручить письмо. А на следующий день его не стало. Подробности мне рассказали его коллеги. Говорили, что от тела вообще ничего не осталось. Он в субботу поехал в институт, прошел в так называемый «горячий бункер» — что это значит, не знаю, но можно догадаться. Камеры слежения зафиксировали, как он туда вошел. Потом там что-то произошло, больше его никто не видел.
Раздался телефонный звонок, старик извинился, и начал кому-то объяснять по телефону, что дежурный мастер пострижет Викинга ничуть не хуже, чем он, Василий Иванович. На другом конце провода, судя по всему, страстно возражали. Наконец, старик сдался: «Хорошо, приходите в салон в понедельник к одиннадцати. Я лично займусь вашим мальчиком». Положив трубку, старый грумер с раздражением сказал: «Это удивительно! Почему они считают, что я постригу их псину лучше, чем практикующий профессионал? Впрочем, это закономерно. Насколько мне известно, обучать сына-двоечника таблице умножения, они наняли доктора физико-математических наук из Института. За свои деньги они хотят иметь всё самое лучшее, идиоты. Впрочем, Викинг симпатичный парень. Сообразительнейшее существо!» — на лице старого парикмахера появилась мечтательная улыбка.
Алена поняла, что если не встрять, им сейчас расскажут несколько историй из жизни симпатяги-Викинга. Поэтому, она сочла необходимым вмешаться:
— Василий Иванович, вы упомянули письмо. А на словах дядя не просил чего-нибудь передать?
— На словах? Вроде бы нет. Упомянул, что племянник с детства увлекался историей, и его бы позабавило наше приключение с кладом Наполеона. Нет, передать ничего не просил. Сейчас я принесу письмо, — старик отлип от подоконника, вышел из кухни и вскоре вернулся с большим желтым конвертом, точной копией того, что оставил Ивану дядюшка. Иван вскрыл конверт. Внутри лежал небольшой листок бумаги, с надписью очень странного содержания:
«Придется хотя бы узнать, куда я попаду. Представляю, как глупо я буду выглядеть. Тетенька, вы не подскажете, это Новая Зеландия или Австралия?»
За этой надписью следовало три группы заглавных латинских букв. Алена взглянула на Ивана:
— Понимаешь что-нибудь?
— Пока нет, — вид у него был очень озадаченный, — разберемся. Дядя не стал бы давать загадку, на которую я не могу найти ответа.
— Василий Иванович, спасибо вам, мы, пожалуй, пойдем, — обратился Иван к хозяину дома.