— Думаю, что мы далеко ходить не будем, и обеспечим воскрешение нашего дорогого прямо здесь, в этом зале, — предложил я и посмотрел на хозяина зала. Петров не возражал.
— Тогда мне понадобится здесь мой багаж, — попросил Арнольд.
— Хорошо, — ответил я, — мне тоже кое-что понадобится. Весь багаж нести сюда?
— Да, если можно.
— Конечно, можно, — ответил я и вышел из зала.
Через пять минут я вернулся вместе с монетками и пирамидками, а еще минут через десять, солидный, похожий на старого барсука прислужник внес два огромных баула, багаж Ленского. Я демонстративно посмотрел на часы, но барсук меня проигнорировал. Уж не знаю почему, но простейшие вещи прислуга делает медленнее, чем я бы их сделал сам. Наверное, так устроена жизнь.
Я быстро расставил должным образом пирамидки и стал с любопытством наблюдать за Арнольдом. Наш заказчик вытащил из баула коричневый костюм на вешалке и озирался, куда бы его повесить.
— Молодец, — одобрил я Ленского, — сам догадался, что вождь появится на свет, в чем мама родила.
Я взял у Ленского вешалку и повесил ее на медный крючок в стене. Ленский за это время успел вытащить туфли, носки, рубашку и подтяжки. Последним из рюкзака появился темный галстук в крупную светлую крапинку.
— Я готов, — объявил Арнольд и нервно сглотнул.
— Я тоже готов, — сообщил я. — А кого оживлять будем? — Ленский ойкнул, начал рыться по карманам и наконец достал небольшой флакончик, закупоренный стеклянной пробкой. На дне сосуда лежали какие-то кусочки, но я не стал их рассматривать — после сытного обеда это было бы не очень удачной идеей. Я поставил флакон в центр ближайшего треугольника и обернулся к Ленскому.
— Арнольд, — сказал я, — позвольте повторить вам то, что уже говорил. Сейчас мы оживим ваш биологический материал. Вы можете побеседовать с ним самое большее десять минут, после чего мы заберем его на пятичасовую реабилитацию, — слова о реабилитации были связаны с тем, что мы не собирались информировать Арнольда о том, что копировать Ленина придется дважды. — Эти пять часов вы проведете в своей комнате, после чего вам на руки будет выдан результат нашей деятельности. Затем вас, вместе с воскрешенным, доставят туда, куда вы укажете, и наши обязательства перед вами будут считаться выполненными. Это понятно? — Арнольд кивнул головой и нервно облизал свои толстые губы. В это время из темного угла появился Петров с пустым бокалом в руке. Оказалось, что все это время он сидел там в кресле. Петров неторопливым шагом проследовал к камину, налил в бокал из графина, стоящего в окружении пустых стаканов на каминной полке, и также неспешно вернулся к себе в угол.
Процесс возрождения вождя прошел в высшей степени рутинно. Я зажег золото, ощутил сначала грэйс, потом ароматический взрыв, и в центре второго треугольника возникла обнаженная фигура лежащего человека небольшого роста. Придя в себя после ароматического взрыва, я скомандовал Арнольду:
— Забирайте ваш заказ. Время пошло. Через десять минут забираем на реабилитацию. Арнольд, пошатываясь, двинулся к новорожденному, который уже сидел на полу и удивленно вертел головой. Потом Арнольд опомнился, развернулся и подбежал к ленинским вещам, схватил их в охапку и, расшатываясь, двинулся к оживленному. Когда он ковылял мимо меня, мне послышалось, что он приговаривает:
— Я сейчас, Леонид Ильич, я уже бегу.
— Переволновался, бедняга, — констатировал я, — забыл, как собственного вождя зовут.
Через мгновение, бросив взгляд в сторону дальнего треугольника, я увидел, как Ленский помогает надевать трусы вождю мирового пролетариата и целомудренно отвернулся. Посмотрев туда еще через пару минут, я обнаружил вождя и его последователя оживленно беседующими. Владимир Ильич был на себя очень похож, если не считать слегка вьющейся густой рыжеватой шевелюры. Переведя взгляд на Ленского, я увидел, что он призывно машет мне руками, подпрыгивая от нетерпения. Приближаясь к парочке, я не сводил глаз с лица Ленина. Я был не слишком удивлен тем, в жизни Владимир Ильич выглядел иначе, чем на портретах и в художественных фильмах. Впрочем, думаю, что те, кто долго прожили при советской власти, когда приукрашенные портреты висели в каждом углу, были бы удивлены сильнее, чем я. Как-то в интернете я видел враждебную западную карикатуру прошлых времен на Ленина. На ней был изображен маленький человечек татаро-монгольского типа в казацкой папахе, держащий в одной руке серп, а в другой молот. Уж не припомню сейчас, какое именно непотребство он творил этими орудиями мирного труда: не то резал средний класс, не то уничтожал сокровища мировой культуры. Так вот, настоящий Ленин оказался чем-то средним между придворным портретом и кровавым азиатом. Лицо у него было довольно приятное, с едва заметной монголоидностью. Глаза очень темные, живые и умные. Бородка и усы — те самые, «ленинские». Я ему улыбнулся, и он улыбнулся в ответ. По бокам глаз образовались лукавые морщинки — всё, как обещано в литературе. Наконец я приблизился настолько, чтобы можно было, не напрягая голоса, поздороваться.
— Топпры тень, — приветливо отозвался Владимир Ильич.
— Андрей, кто это? — истерически взвизгнул откуда-то у меня из подмышки Ленский.
— Не знаю. Пошито из материала заказчика. Что принесли, то и получили, — нелюбезно отозвался я.
— Меня зовут Андрей Траутман, — представился я.
— Хейкки Миконпойка, — приветливо отозвался Владимир Ильич.
— Вас зовут Хейкки Миконпойка? — в ответ Ильич доброжелательно закивал головой.
— Вы говорите по-русски? — на всякий случай спросил я.
— Та! У меня шена русский, — с гордостью ответил Хейкки Миконпойка.
— А сами вы кто?
— Суоми, — в голосе Хейкки, как мне показалось, прозвучала вызывающая нотка.
— Суоми? Вы финн, да?
— Та, суоми, — подтвердил Хейкки. Я начал судорожно думать, каким образом финн Хейкки мог попасть в мавзолей. Спрашивать об этом напрямую не стоило. Кроме того, вряд ли он мог знать о том, что произошло с его телом после смерти. Попробую зайти с другой стороны:
— В каком году вы родились? — Хейкки ответил что-то по-фински. Я разобрал только слово «кокси». Я дал ему бумагу и ручку и финн неловко вывел «1902».
— А какой сейчас год, знаете?
— Хейкки заулыбался, оценив шутку, и написал «1958».
— Ну, что делать будем? — обратился я в район своей подмышки, но там никого не оказалось. Товарищ Ленский сидел на полу в трех шагах от меня и, обхватив голову руками, ритмично раскачивался.
— Траутман, — обратился ко мне финн, — я знаю Траутман. Муж мой сестра Траутман. Швед, та?
— Я подтвердил любителю интернациональных браков, что фамилия шведская, хотя сам я, скорее русский.
— Вы решиссёр?
— Режиссер? С чего вы решили?
Я почувствовал, что, если примусь отвечать на все дурацкие вопросы финна, не скоро докопаюсь до правды, поэтому постарался взять беседу в свои руки, и вскоре история появления Хейкки в Москве более-менее прояснилась. Так получилось, что пять лет назад жизнь занесла нашего финна в город Псков на постоянное место жительства, где он теперь проживал он с женой, уроженкой этого древнего города. До этого он много времени провел в лагере, где оказался в качестве военнопленного. В Пскове Хейкки почти сразу же удалось найти место столяра на Псковской мебельной фабрике. Нужно сказать, с любимым деревом финн расставался только на недолгие полтора года службы в армии. До этого, в родной Финляндии, он также работал столяром, а в лагере обрубал ветки у поваленных более сильными коллегами-заключенными деревьев.
— Хейкки, как вы попали в Москву? — спросил я. Оказалось, что совсем недавно, пару дней назад (недавно, по летосчислению Хейкки, в 1958 году), столяр был на улице остановлен людьми в штатском и препровожден в то учреждение, в которое ни один человек по доброй воле сам бы не зашел. Там его долго фотографировали и обмеряли, после чего объявили, что Хейкки очень повезло, и он будет сниматься в кино. В какой именно роли, финн легко догадался, когда после долгой работы над ним нескольких парикмахеров, удалось увидеть себя в зеркале — на Хейкки смотрел вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин. В Москву финна отвезли в отдельном вагоне, где, кроме него, находилось лишь несколько человек, имевших отношение к предстоящим съемкам. Жену пообещали доставить в Москву в самом ближайшем времени. В столице Хейкки повезли, почему-то не в студию, а специальную больницу, стоявшую в густом парке, окруженном высокой стеной. Там будущего Ленина разместили в отдельной палате, накормили ужином, и он лег спать, а проснулся уже здесь на полу.
— Арнольд, перестаньте раскачиваться; что-то нужно решать! — громко сказал я сидящему на полу Ленскому и спросил у финна:
— Хейкки, а как вы относитесь к Владимиру Ильичу Ленину?
Хейкки ответил, что относится к Ленину очень хорошо, как и большинство финнов. Ведь Ленин дал свободу Финляндии. Честно говоря, при изучении биографии вождя, я не обратил внимания на эпизод освобождения Финляндии. Но благожелательное отношение финна к Ильичу делало возможным сотрудничество между ним и Ленским. Если Ленский того захочет, разумеется. Я посмотрел на Арнольда. Он всё еще сидел на полу. Раскачиваться, правда, уже перестал, зато время от времени издавал немелодичные, разрывающие сердце стоны. Я обратил внимание, что звуки усиливаются всякий раз, когда он, в очередной раз, смотрел на финна.
— Вот ваш режиссер, — представил я Арнольда будущей звезде. Сейчас он немного занят, вживается в образ по методу Станиславского. — Пойдемте, я пока познакомлю вас со своим другом.
В угол, где сидел Петров, мы прошли не кратчайшим путем, а мимо камина, где я прихватил графин с портвейном и пару чистых бокалов. После взаимного представления Хейкки проинформировал нас, что его свояченица замужем за Петровым и принялся выяснять у моего друга, не родственник ли он этому мужу. Я подумал, что по темпераменту наш Ленин вполне соответствует своему кинематографическому образу с его манерой приставать ко всем встречным с расспросами о жизни. Петров беседовал с новым знакомым почтительно и с удовольствием, лично подливая вино в быстро пустеющий бокал гостя. Мне показалось, что он ничуть не удивлен тем, что фамилия у Владимира Ильича оказалась Миконпойка. На вопрос Петрова Хейкки с удовольствием ответил, что его фамилия означает «сын Микко», Михайлов, по-русски. По довольному выражению лица Петрова я начал догадываться, что неожиданные свойства реинкарнации Ленина не нарушает его планов. Кажется, он ожидал от судьбы именно этого хода. Гроссмейстер, что тут скажешь!
Поздно вечером мы провожали наших гостей в Боголюбск. Ленскому удалось взять себя в руки, и вид у него было почти счастливый. Похоже, в голове крестного отца дружинников появился какой-то план. Поскольку я уже довольно хорошо представлял изощренный ход мыслей Арнольда, пришлось предупредить, что с головы Владимира Ильича не должен упасть ни один волос, за исключением тех, что уже упали — с помощью местного парикмахера на голове Ленина мы уже соорудили очень правдоподобную лысину. Арнольд пообещал, ухитрившись продемонстрировать некоторую обиду за мои нехорошие предположения. Похоже, он преисполнился искренней симпатией к «сыну Микко», называл его исключительно по имени-отчеству, Владимир Ильич, и деликатно поправлял наиболее шокирующие ошибки в русском языке. По ходу дела выяснилось, что в финском языке отсутствует понятие грамматического рода, поэтому Ленского ожидала нешуточная борьба с такими сочетаниями, как «мой жена» и «мой революция». Объяснение того, что съемки фильма перенесены более чем на пятьдесят лет и будут производиться в другой натуре, Ленский собирался дать уже дома, в Боголюбске.
Вертолет давно уже скрылся в черном ночном небе. Некоторое время до нас доносились его свистящие пощелкивающие звуки, затем исчезли и они.
— Ну что ж, Траутман, операция «Зеркальные секвенции» завершена, — низким каркающим голосом произнес Петров. — За исключением одной-двух неточностей, твои действия были практически безупречны, — я понял, к чему ведет мой друг. За этой беззастенчивой лестью сейчас последует новое задание, в ходе которого на бедного Траутмана вдали от уютной квартиры и надежной лаборатории снова будут охотиться темные силы, подвергая его молодую жизнь серьезной опасности. Но я совсем не расстроился: скучноватая размеренная жизнь за последние два месяца начала меня тяготить.
— Всегда к вашим услугам, господин временный Прокуратор Секвенториума! — вытянувшись, доложил я, молодцевато щелкнул каблуками и больно ударился пятками — у летних тапочек каблуков не оказалось.
Об этом подробно рассказано в первой книге цикла «Основание»