– Так точно, господин обер-лейтенант. - Рудат достал ящик и извлек оттуда иконы вкупе с перечнем. - Я не знал, что господин обер-лейтенант интересуется византийской церковной живописью.
Цимер так и выкатил глаза.
– Разрешите доложить, господин обер-лейтенант, раньше ящика тут не было! - пролаял он, вытянувшись по стойке «смирно».
– Я вас не спрашивал, унтер-офицер! И полагаю, впредь тоже буду спрашивать не часто! Мы на фронте! А не в тыловой казарме!… Откройте дверь!
– Слушаюсь, господин обер-лейтенант! - тявкнул Цимер. - Слушаюсь!
Рудат собрал иконы и приветливо посмотрел на Цимера.
– Это тебе даром не пройдет, - прошипел унтер-офицер. - Пауль Цимер тебе этого не забудет.
– Чего? - лениво протянул Рудат. [57]
– Придержи язык! Захлопни свою вонючую пасть! Шагом марш на окопы! Шагом марш!
Но тут прогремел залп четырех минометов, и через несколько секунд на тот участок, где Цимер приказал рыть пулеметные гнезда, обрушилось сотни две мин. Блиндаж сотрясался от разрывов, все повалились на пол. Дверь сорвалась с петель, вход засыпало. При каждом вздохе в нос набивалась густая пыль. Когда взрывы стихли, послышались крики. В блиндаж вполз обер-ефрейтор Пёттер, сгреб Цимера за френч и зарычал:
– Кто послал ребят рыть укрепления? Ты? Ты? Ты?
Он швырнул Цимера на нары, опять рванул на себя, двинул ногой в пах и колотил об пол до тех пор, пока Рудат не оттащил его. Цимер, бледный и растерянный, бросился к выходу.
– Ты мне за это головой поплатишься, - с порога процедил он.
– Вон отсюда! - ревел Пёттер. - Вон!
Едва Цимер исчез, солдаты на плащ-палатках втащили в блиндаж два окровавленных тела. Одного вообще нельзя было узнать: ему раскроило череп и передняя половина лицом вниз лежала на груди.
– Кто это? - спросил Рудат.
– Вумме.
– За каким дьяволом вы все это сюда приволокли? - рявкнул Пёттер. - Малер, пойдешь вместо Вумме к пулемету.
– Тогда его порция тоже моя, - объявил Малер и, придвинув доску с тушенкой, перед уходом намазал себе несколько бутербродов.
Ночь была ясная и тихая. Над Рыльском вставала луна. Выйдя на улицу, Рудат беспокойно покосился на нее. Он думал о Тане и о низкорослом человеке в никелевых очках, похожем на деревенского учителя-пчеловода. Спал он тревожно.
Неудачи этого дня совершенно подкосили унтер-офицера Цимера. Выбривая лоб, он с необычайной отчетливостью ощутил, что здесь дело идет о жизни или смерти, о победе или поражении. Из круглого бритвенного зеркальца на него смотрел мученик с окровавленной бровью, с осунувшимся от боли лицом, ибо в паху вздулся солидный желвак. Мученик служения благородному солдатскому долгу, отринутый всеми, даже начальством, непризнанный, униженный, но не сломленный. Он твердо решил покончить с вонючей пакостью вроде Рудата и Пёттера, и вообще, пора навести порядок: от взвода за версту несет антисолдатским духом, чего стоят хотя бы все эти шарфы, которые рядовые носят вместо подворотничков. «Ну, времена! - думал Цимер. -Кадровый германский унтер-офицер вынужден утаивать от командира батальона преступление, жертвой которого он стал, утаивать только потому, что у него нет свидетелей. Не война, а паршивая авантюра! Вот они, причины сталинградского поражения! Неудивительно, что мировое еврейство поднимает голову. Но ничего, я вас, голубчики, отправлю в штрафную роту!»
Он смазал торчащие вихры бриллиантином и, захватив пачку «Атики», отправился к денщику Муле: он человек понимающий, в случае чего и совет даст.
Когда Малер разбудил Рудата - пора было идти в караул - состояние Пёттера внушало серьезные опасения. За два часа он выхлестал манерку водки и литровую бутылку рома. Казалось, он не замечал вокруг никого и ничего, только минут пять кряду бессвязно сыпал нещадной бранью. Кричал, пока не охрип. Может, из-за Вумме, вместе с которым пятнадцать лет работал в порту. [58]
– К тебе любой сутенер на выучку пойти может, - восхитился кто-то из солдат.
– Мы не сутенеры, - рявкнул Пёттер. - Мы проститутки!
Никто не понял, что он хотел этим сказать.
– Как же ты пойдешь с ним в караул? - с сомнением спросил Малер.
– Ничего, - успокоил Рудат. - Два-то часа как-нибудь отстоим.
Он взял плащ-палатку и выволок Пёттера на свежий воздух, в светлую ясную ночь. На посту Пёттер тотчас захрапел. Рудат прикрыл его плащ-палаткой. Он собирался сказать Пёттеру насчет девушек, но теперь это было бессмысленно.
Час спустя четыре девушки в возрасте от пятнадцати до девятна-дцати лет протискивались в дренажную трубу, проложенную колхо-зами для спуска в реку сточных вод. Труба была сантиметров восьми-десяти в диаметре, и раздеваться в ней было трудновато. Девушки пугливо поеживались. Узелки с одеждой они повесили на шею, иначе все намокнет. Трубу занесло илом, вода стояла по щиколотку и воня-ла жомом. До указанного Рудатом места нужно было проползти на четвереньках пятьсот метров. Чтобы поменьше бросаться в глаза в та-кую светлую ночь, они с ног до головы вымазались илом. Им было страшно.
Рудат наблюдал за устьем дренажной трубы. Оно находилось в бухточке, которая просматривалась только с его поста. Снедаемый тревогой, он курил, прикрываясь плащ-палаткой. Двенадцать десять. Ничего не видно и не слышно. «Наверно, не поверили, - подумал он. Возле самой трубы плеснула крупная рыба. - Значит, они все-таки там. Черт, пропади все пропадом».
– На мелочи упирать не стоит, - внушал Цимеру Муле. - Про-ступок в карауле, неповиновение - все это слишком обычные вещи. Надо бы, скорее, нажимать на то, что Пёттер торгует армейским иму-ществом. Это, конечно, тоже дело обычное, но задевает честь, как-ни-как преступление против собственности.
Расставшись с Муле, Цимер воспрянул духом. Перед ним откры-вались новые возможности. Пряный аромат ночного воздуха напомнил ему Вестфалию, возвращение из трактира домой. Вроде как деревья цветут. Он задумчиво помочился и вдруг заметил световые сигналы. Четкие световые сигналы, из городка. Цимер сбегал за Муле и, решив завершить свой первый фронтовой день геройским поступком, кинул-ся в роту собирать поисковую команду.
Рудат взглянул на часы. Двенадцать пятнадцать. Луна скрылась за облаками. «Ну же, давайте! - мысленно упрашивал он. - Чего вы ждете?» На той стороне захрипел динамик. Музыка. Не то Чайковский, не то еще что-то. «Какого дьявола?» Две фигурки выползли из трубы. Рудат поднес к глазам бинокль. Первая, наверно, Таня, хотя он представлял ее себе более упитанной. Девушки ползком пробирались вдоль ложбины, вымытой в береге сточными водами. Из громкогово-рителя неслось:
– Товарищи из триста двадцать седьмой пехотной дивизии! Вы пришли сюда из-под Воронежа. Вы гибнете за безнадежное дело. Крас-ная Армия сломала хребет Гитлеру. Но хребет Гитлера не обязательно должен быть и вашим собственным…
Рудат не прислушивался. Только смотрел на девушек: они уже доползли до реки и скользнули в воду. Темные живые пятнышки. Он затаил дыхание: по траншее кто-то бежал. Далеко справа затарахтел пулемет, обстреливая громкоговоритель. [59]
– …Есть две Германии - Германия кровавых нацистских паразитов и Германия трудового народа. Немецкий народ должен властвовать не над чужими странами, а у себя на родине. Вы должны очистить свою страну от нацистской чумы, обрекающей ваших родных и близких на голод и верную смерть. Товарищи из триста двадцать седьмой пехотной дивизии! Порвите с Гитлером и его военными прихвостнями, иначе вам не вернуться домой…
– Им легко умничать, - просыпаясь, сказал Пёттер. Потом опять зевнул и повернулся на другой бок. Девушки уже проплыли метров шестьдесят - семьдесят. Из трубы осторожно выбрались еще две.
– Часовой! Где часовой?! - послышался голос. Цимер.
– Тихо! - прошептал Рудат. Цимер приближался. Рудат выпустил в сторону Цимера белую осветительную ракету - чтобы предупредить девушек и затенить бухточку. Цимер мгновенно залег на дно траншеи. Девушки снова скрылись в трубе.
Цимер на карачках подполз в пулеметному гнезду - сейчас он задаст перцу этому часовому, конечно же, это не кто иной, как Рудат! - и заметил, что через реку кто-то плывет.
– Вы спятили? Неужели не видите, что тут происходит?
– А что происходит-то? - сказал Пёттер и вызывающе потянулся.
– В двухстах метрах от вас двое русских! Вот что!
– Где? - спросил Рудат. И, не сводя глаз с плывущих, которые были уже на середине реки, начал обстреливать противоположный берег.
– Ближе! Ближе!
Рудат лежал за пулеметом, чувствуя затылком пыхтенье Цимера. Скорректировал очереди по светящемуся следу и медленно повел огонь к середине реки. Девушки плыли быстрыми, неровными толчками. «Они будут считать меня сволочью, - думал Рудат. - Таня будет считать меня грязной нацистской свиньей. Отстреляю ленту, а потом скажу, что затвор заклинило. Отстреляю эту ленту, только в них ни за что не попаду».
– Левее, левее, идиот! - пыхтел Цимер. От него разило можжевеловой водкой. Рудат опять скорректировал огонь. - Еще! - Рудат напрягся изо всех сил, но Цимер упорно поворачивал пулемет в направлении темных живых точек. Светящийся след подбирался к ним все ближе. Девушки скрылись под водой. Трассирующие пули описали круг, вот и место, где девушки должны вынырнуть. Рудат хотел снять палец с гашетки, хотел крикнуть: «Затвор заклинило!», но увидел только, как девушки вынырнули в лунном свете ближе к тому берегу, почувствовал спиной тяжесть Цимера и еще увидел, как трассирующие пули настигли белые живые точки, и стрелял, стрелял, пока не кончилась лента.
– На сегодня все, - сказал Цимер, стряхивая с френча мусор. - Для этих мерзавцев купанье оказалось первым и последним. Согласитесь, Рудат, у Пауля Цимера и на фронте есть чему поучиться. Перемените позицию! - Очень довольный собой, он ушел собирать команду по розыску источника световых сигналов. Вот и встретился с врагом. Ничего особенного - он думал, что это куда страшнее.