Табакерочку князь Таврический подарил ему что надо - мало что с бриллиантами, так еще и с музыкой, на пять мелодий. Только вот табачок в ней был хреновый-"рульный", нюхательный, мягкий. Баловство одно. Таким врага не ослепишь и нюх собачкам не забьешь. Дело сие требовало исправления, что Буров и делал, мешая дамский табачок со злобным черным перцем. Не "кайенский состав", но и то хлеб. Пусть будет, пригодится.
- О да, да, на больших черных песчаных львов. - Мельхиор с трудом оторвался от печени палтуса, улыбнулся и радостно кивнул. - И на больших пятнистых двугорбых верблюдов. Да, да!
Он, как всегда, словно по привычке, был выше головы доволен жизнью.
На промысел выехали через день, мужеским кумпанством, на елагинском шестиконном "мерседесе". Что там отгулявшая Масленица, что там Великий пост - ели по сторонам дороги стояли в белых шалях, снега было полно, лютый мороз постреливал в оцепеневших дебрях. Зима и не думала сдаваться - стынь, льдяный звон, иглистый, пушистый иней. Красота.
Доехали часа за три, аккурат к обеду, вылезли из экипажа, с оглядочкой прошли к дому. К небольшому охотничьему, по выражению Елагина. Да, директор придворной музыки был, похоже, шутник. Дом больше напоминал дворец, невиданные хоромы, сказочный чертог, черт его знает как выросший в ингерманландских чащах. На крыше его красовались готические башни, от основного корпуса шли галереи к флигелям, все, начиная от ограды и кончая вертким флюгером, напоминало об охоте и удивляло тонким вкусом. Внутри царил все тот же антураж: скучали чучела медведей и волков, пол пышно укрывал ковер звериных шкур, вся мебель была сделана из пиленых рогов и впечатляла вычурностью и редким мастерством. На стенах хищно скалились головы трофеев, шли чередой полотна, изображающие охоту, из окон залы, где собирались на обед охотники, виднелся мавзолей, поставленный в честь кобеля Любезного, как это явствовало из эпитафии, любимого и густопсового<Борзые бывают густопсовые и чистопсовые.>. Сей замечательный кобель был увековечен в полный рост, делающим стойку, в каррарском мраморе... Однако, несмотря на все эти отрезанные головы, содранные шкуры, оскаленные пасти, атмосфера в доме была самая благостная. Здесь, вдали от цивилизации, не было ни званий, ни различий, ни этикета. Только чувство солидарности и дружеское расположение, какое наблюдается в компании единомышленников. Никто не чванился, не надувался спесью, не загонял Бурова с гомункулом на край стола. Нет, все чинно, мирно вели беседу, отдавали должное горячительным напиткам и с чувством угощались паштетами, ростбифами, филеями и колбасами - Великий пост, как и прочие условности, здесь никто и не думал соблюдать. Хозяин дома, граф Александр Строганов, богач, гурман, эстет и хлебосол, был крайне рад приятному общению и ублажал собравшихся как мог. А мог он... сдвинуть гору<С именем графа Строганова, президента Академии художеств, директора Публичной библиотеки и члена Государственного совета, обычно связывают происхождение замечательного кушанья из мелко нарезанных кусочков мяса, тушенного в сметане, - бефстроганова (правильно "беф а ля Строганов", то есть мясо по-строгановски). Однако его вклад в национальную культуру этим не ограничивается. Во многом своим успехом ему обязаны и Фонвизин, и Державин, и Крылов, не говоря уже о целом сонме менее известных литераторов и художников. Духовный певец России Бортнянский был одним из его близких друзей, талантливый архитектор Воронихин - его воспитанником. Ну а зримый итог всей жизни Строганова - это Казанский собор, построенный при непосредственном его участии и финансировании.>. В общем, за столом царили мир, дружба и полная гармония.
Вот только не было мира и гармонии у Бурова в душе - не то чтобы ненавидяще, но с какой-то глухой брезгливостью посматривал он на своих сотрапезников, на всех этих сытых, пребывающих в довольстве людей. Охотнички, мать их за ногу. Уже и не знают, как побаловать себя, во что удариться, чем пощекотать привычные ко всякому нервы. Всего горой - так теперь подавай им впечатлений. А впрочем, какие тут впечатления, это ведь не охота - убийство. Завтра поутру свора егерей с собаками поднимут из берлог медведей, криками, лаем, великим шумом выставят их на линию стрельбы, а уж дальше-то дело техники. И совершенно не важно, что порох дерьмо, ружья далеки от совершенства: каждого охотника в случае чего подстрахует пара егерей. А двухметровая рогатина с листовидным пером<Рогатина, грубо говоря, представляет собой мощный обоюдоострый нож (перо) на прочном ратовище. Оно имеет длину около двух метров и изготовляется из рябины или черемухи, провяленной, но полностью не высушенной - для сохранения упругости. Перпендикулярно основанию пера прикрепляется поперечница - палка или кусок рога, для того чтобы острие не уходило слишком глубоко и оставалась возможность вытащить рогатину из раны и нанести повторный удар. По существу, рогатина - это мощное охотничье копье, смертоносное оружие в умелых руках.> - это убийственный аргумент даже для "лесного прокурора". Не охота это - игра в одни ворота. Убивать нужно, только чтобы выживать. Так, в неважнецком настроении Буров высидел обед, потом, изнемогая от ничегонеделанья, дотянул до ужина, посмотрел на отчаянную баталию на зеленом сукне, а когда в банке было сто тысяч и пятнадцать деревень, откланялся и пошел спать.
Приснился Бурову его геройский дед, покойный Калистрат Иванович. Натурально геройский - родом из запорожских казаков, габаритами с дверь, выслуживший на германской пластуном все четыре солдатских Георгия<Пластуны в царской армии - полевые разведчики. Полный солдатский Георгиевский бант включал в себя четыре креста: два серебряных и два золотых (позолоченный).>. Ладить новую жизнь дедушка не стал, ему неплохо жилось и при проклятом царизме. Отсидев после раскулачки, он подался не на Днепрогэс - в глушь, в лесхоз, на берега Амгуни<Недалеко от трассы будущего БАМа.>. Присмотрел невесту, коя нарожала ему детей. Рано овдовев, больше не женился и, привыкнув делать все в доме сам, научился стряпать с невиданным искусством. Буров даже заворочался во сне, ощущая вкус всех этих борщей с бурячками, салом, белыми грибами, с молодой и старой фасолькой, с черносливом, яблочками и обжаренными с цибулькой свиными хвостиками. А еще Калистрат Иванович держал пасеку, и когда вдруг объявлялся невоспитанный медведь, то не убивал его, жалел. Просто ненавязчиво учил жизни. Разводил в ушате самогончик с медком, добавлял кореньев какой-то рыжей травы и, беззлобно улыбаясь, выставлял угощение. Топтыгин не гнушался - вкушал, нажравшись, ликовал, буйно радовался жизни, весело урчал, ревел, громко хлопал себя лапами по пузу, катался на спине и, наконец иссякнув, довольно засыпал в обнимочку с кадушкой. Только дрых недолго, а проснувшись, ощущал все "радости" похмелья плюс жестокие симптомы иссушающей болезни. Своей родной, медвежьей. Выворачивающей наружу все внутренности. И все, наступала полная гармония, больше ульев никто не потрошил. Лишь жужжали пчелы над душистым разноцветьем да кружились мухи над медвежьими, следами. Настал и на их улице праздник. Ох, и какой же большой...
И вот утро медвежьей казни наступило. Охотников ждал ранний завтрак, гостеприимный хозяин и обширный ружпарк с шедеврами Пюрде, Мортимера, Ланкастера и прочих знаменитых мастеров. С удивлением Буров заметил, что спиртного никто не пил, а когда стали выбирать оружие, то и вовсе по-хорошему изумился: ни Мелиссино, ни Строганов, ни Разумовский, ни прочая масонская братия даже не взглянули в сторону ружей Лазиро Лазарини, стволы которых, говорят, столь пластичны, что, будучи помяты, легко восстанавливают свою форму после первого же выстрела. Нет, не затмив разум ни каплей спиритус вини, Macons acceptes взялись за рогатины. Буров, не мудрствуя лукаво, тоже выбрал охотничью остроушку - массивный двухлезвийный нож на длинном древке, плотно оплетенный узким ремешком и обитый гвоздиками. Калиостро не взял ничего, усмехнулся криво, то ли покровительственно, то ли снисходительно - не понять.
- Oser, Fratres, oser. А мой удел - savoir
Ладно, оделись поисправнее, расселись по саням, тронулись. Ехали недолго, с полверсты, вылезли на большой поляне и, углубившись в лес, встали, растянувшись в линию. Отовсюду, спереди, с боков, слышался великий шум, звук рогов, выстрелы из ружей, яростный лай собак - это уже гнали поднятых из берлог медведей, как донесли еще за завтраком доезжачие, в количестве полудюжины голов. Гнали на убой. Буров стоял у исполинской, напоминающей Александрийский столп сосны, вдыхал всей грудью морозный воздух и некстати вспоминал, как его дед перевоспитывал медведей. Справа нюхал табачок, отчаянно чихал сопливый Калиостро, слева поигрывал рогатиной бравый Мелиссино, неподалеку веселый Разумовский смотрел, как скачут белки по заснеженным ветвям. Тут же находились двое гайдуков в вычурных, со шлыками, бараньих шапках, бдели, жрали графа бешеными глазами, трепетно баюкали массивные фузеи. Не дай Бог что случится с их сиятельством-то. Башку сразу снимут, вместе с шапкой... А шум, гам, лай все нарастал, близился, накатывался девятым валом. Наконец минут через десять вдруг послышались крики: "Медведь! Медведь!", воздух резко разорвали выстрелы, и из чащобы прямо на Калиостро пулей выскочил рассерженный Топтыгин. По-собачьи, на четырех, наклонив лобастую голову. А уж ревел-то, ревел. Понять его было несложно: ну и жизнь, ни посрать, ни пожрать, ни поспать<Во время зимовки медведь ничего не ест и, соответсвенно, по большой нужде не ходит. В прямой кишке у него находится так называемый "втулок", твердая, размером с кулак пробка, образующаяся от поедания перед лежкой какой-то травы, предположительно конского щавеля.>. Разбудили, твари двуногие, давят на психику, травят собаками. Куды Топтыгину податься... Ну щас я вам... На Востоке говорят: загнанный в угол шакал становится тигром. А здесь не дворняга джунглей - пудов под двадцать клыков, когтей и жилистой сильной плоти. И шкура, которую не сразу-то и пробьешь. В общем - жуть. Только Калиостро был, как видно, не из пугливых. С ухмылкой он захлопнул табакерку, сделал шаг вперед и, с резкостью взмахнув рукой, стал вычерчивать ею замысловатую кривую. И душераздирающий рык сразу стих. Медведь будто с ходу налетел на невидимую стену - замер, замотал башкой и, тонко заскулив на какой-то жалостливой ноте, мягко повалился в снеговую перину. Из его ужасной, широко разверстой пасти струйкой потянулась кровь. - О, Бог мой! "Астральные шары"!<Речь идет о так называемом "бросании астральных шаров" - использовании психической энергии в деструктивных целях. Калиостро здесь не оригинален: индейские шаманы подобным способом убивали буйволов, древнегреческие жрецы останавливали колесницы, а австралийские аборигены поражали врагов. Древние иудеи даже оставили конкретные рекомендации, как с помощью личной жизненной энергии лучше всего портить жизнь врагу. Так, на обороте Великого пентакля Соломона, лицевая сторона которого изображает всем известную шестилучевую звезду, запечатлен странного вида крест с парой перекладин, перечеркнутый зигзагом и увенчанный рогообразными отростками. Это ни больше ни меньше как схема образования, накопления и выделения отрицательных психических флюидов.> Отрицательные флюиды! Какая концентрация! - выдохнул в экстазе изумленный Мелиссино, гайдуки синхронно, наплевав на бдительность, начали креститься, а Разумовский обрадовался и важно подтвердил: - О да, transfert de force psyshique<Передача психической энергии.>, сомнений нет - вот он, Corona Magica<Магический венец (лат.).>, Ars Magna. - Людям лучше не есть. Отдайте собакам, - небрежно, ни к кому конкретно не обращаясь, промолвил Калиостро, порывисто вздохнул, хотел было понюхать табачку, но передумал, резко дернул головой. - Что-то у меня замерзли ноздри. Вернусь-ка я в сани. Покрутил по-кроличьи носом, развернулся и вразвалочку, ни на кого не глядя, побрел прочь, сам со спины похожий на матерого медведя. Шатуна. - Ну вот еще, собакам! Потемкину пошлем, - хмыкнул ему в спину Разумовский<У Разумовского были все причины не любить Григория Александровича. Ему, урожденному малороссу и бывшему гетману, навряд ли было приятно видеть, как стараниями Потемкина уничтожалась Запорожская Сечь, традиции вольницы, казацкого товарищества, а сама Украина превращалась в придаток России с железными путами крепостного права. Кроме всего прочего, наверняка еще и ревновал к своему более удачливому сопернику (Разумовский в свое время был очень близок с Екатериной).>, сдвинул набекрень бобровую шапку, громко рассмеялся, как видно, своим мыслям, но тут же веселие отбросил, сделался серьезен - на него выкатился из-за кустов и попер чертом огромный ревущий медведь. Не такой, правда, огромный, как у Калиостро, но тоже не подарок, пудов на пятнадцать. К тому же, ощущая на себе хлыст человеческого взгляда<Медведи не выносят человеческого взгляда и всегда стараются прервать игру в гляделки, решительно и бесповоротно натянув партнеру кожу с затылка ка глаза.>, устремился он с вполне конкретными намерениями. Только ведь и Разумовский тоже был совсем не подарок<Все современники отмечают мужество и горячий нрав графа плюс отменную сноровку во владении оружием. Существуют и конкретные исторические факты, подтверждающие твердость его характера. Так, во время переворота 1762 года, когда требовалось напечатать Манифест о восшествии на трон Екатерины, ведавший типографией адъюнкт Тауберт выразил колебания и сомнения. Тогда Разумовский сдернул со стены тяжелую запорожскую шашку, свистом подозвал любимую борзую и, играючи, одним ударом, снес ей голову. Причем так, что кровь изрядно окатила бледного от ужаса адъюнкта. А Разумовский поднял с пола песью голову, с нежностью заглянул в оскаленную пасть и медленно перевел глаза на Тауберта: "Ваша голова будет следующая". И печатный станок заработал...> и долго раздумывать не стал. Точно вымерив дистанцию и мастерски поймав ритм, он коротко, без размаха всадил рогатину прямо в "убойную переднюю часть зверя" - в грудь. Удар был хорош, даже слишком, - отточенная сталь пронзила шкуру, прошла сквозь плоть, раздробила ребра и глубоко увязла в тверди позвоночника. Да, постарались их сиятельство, не пожалели сил - приложились так, что сломалась поперечница. Медведь издох сразу, без муки, лохматой бурой тушей вытянулся на снегу. - Браво! Брависсимо! - с бодростью, радуясь за брата, отсалютовал рогатиной Мелиссино, гайдуки с облегчением вздохнули, а Бурову вдруг резко привалило счастье в виде исполинского - сразу-то и не поймешь: то ли наш, то ли гризли<Североамериканский медведь значительно крупнее бурого.>, растревоженного медведя. Великолепный экземпляр - килограммов, наверное, под триста пятьдесят, а может, и поболе: четырехдюймовые, пусть и тупые, а с легкостью снимающие скальп когти, могучие лапы, способные сломать хребет лосю, пасть, полная хоть большей частью и коренных, но ох каких внушительных зубов<По отзывам цирковых укротителей, иметь дело с медведем, пусть даже дрессированным, очень и очень непросто. С виду неповоротливый увалень быстр, непредсказуем и коварен, а его на первый взгляд тупые когти - оружие стремительное и смертоносное. Тигры, львы, леопарды и пантеры в приватном общении куда приятнее.>. Одно слово, зверь, хищник, машина для убийства. Однако у медведя было хорошо не только с когтями, но и с головой. Кинувшись было к Бурову, он вдруг замолк, остановился, шумно потянул ноздрями воздух и резко откорректировал курс - рванул к Разумовскому. Не захотел, как видно, связываться с этим матерым саблезубым огненно-красным зверем. К тому же еще и рогатым. На фиг, себе дороже, лучше к их сиятельству. - Медведь! Медведь! Гайдуки, словно по команде, вскинули фузеи, задержали дух, примерились, спустили курки. Да только без толку - у одного ружье дало осечку, другой выпалил в белый свет, словно в копеечку. А Разумовский, как ни старался, все никак не мог вытащить рогатину из медвежьего хребта. Ситуация на глазах становилась безрадостной, более того - угрожающей, и Буров это осознал, пожалуй, быстрее всех. - Эва! - бросился он следом за медведем, уже на ходу почувствовал, что может не успеть, и, не раздумывая, на автомате метнул рогатину в лохматый болид. Пусть остановится, переключит внимание, а там, глядишь, и Разумовский сподобится как-нибудь привести себя в боевую готовность. Главное - попасть, взять тайм-аут, потянуть время. Буров попал, причем хорошо - на полдлины пера, в правый окорок. А вот медведь брать тайм-аут не стал: дико заревел, развернулся и полетел на обидчика. Терять ему, окромя рогатины, торчащей из зада, было решительно нечего. С рыком он вынырнул из снежной круговерти, подскочил к человеку с намерением убить и страшно удивился, даже застыл от любопытства, когда тот бросил ему в морду чалму. Это еще что такое? Медведь с невероятной ловкостью поймал презент, мощно взял на зуб, превратил в лохмотья, а едва раздался свист, встал на задние лапы и, загребая передними, пошел в атаку. Только Буров этого и ждал. Со звериной чуткостью держа в руке нож, он стремительно вышел на дистанцию. На миг в глаза ему бросились желтые клыки, огромный фиолетовый язык, в нос ударило отвратительное зловоние, затем сверкнула золингеновская сталь, и владыка леса рухнул мертвым - острый, многократно испытанный засапожник<Нож, носимый обычно в правом сапоге.> вошел ему точно в сердце. Что-что, а рука у Бурова была крепкая. - Ну как, жив? Ай да молодец, сущий Ганнибал! - подбежал бледный от увиденного Мелиссино, не тая эмоций, хлопнул Бурова по плечу. - Даром что арап, хоть сейчас в гвардию! - Да, крупный экземпляр, - подошел мрачный, словно туча, Разумовский от его былой веселости не осталось и следа. - Пудов, верно, двадцать с гаком. Не говоря более ни слова, он уставился на жеваную чалму, сплюнул, шумно выдохнул, покачал головой и свирепо, раздувая ноздри, повернулся к гайдукам: - По сто плетей, хамы! И в солдаты<Лет на двадцать пять.>. Там вас стрелять научат. Потом сорвал с головы одного шапку, осчастливил Бурова: - На, не мерзни. А тюрбан мы тебе справим новый. Ну, спаси Бог, выручил, не дал пропасть... Неожиданно резко и порывисто обнял Бурова, но сразу отстранился и пошел прочь. Рекруты гайдуки смотрели ему в спину с ненавистью. Скоро охота закончилась, вернее, закончились медведи. Мертвых исполинов доезжачие сволокли вместе, сняли с них шкуры и отрезали задние лапы, мясо которых позже подали жареным к обеду. Только Буров его есть не стал, Разумовский тоже. Архангельская телятина, шпигованная чесночком, куда приятнее. Намного легче для желудка и для души... В город возвращались еще засветло, полным ходом, а впереди, обгоняя лошадей, летела птицей молва: волшебник-то, Калиостро... А арап-то, тот, что Трещалу завалил... Вот это да! Ну и ну! Да, дела... А на следующий день рано утром пришла посылочка от Разумовского. Бывший гетман, как и обещал, справил Бурову новую чалму. Она была приятного колера, изящной формы и декорирована брошью размером с ладонь. Бриллианты, рубины, изумруды и сапфиры поражали размерами и качеством огранки. IX У каждого своя охота. Пока Буров и Калиостро изводили крупных хищников, Потемкин и Анагора тоже времени зря не теряли. Владыка Тавриды, оказывается, увез порнодионку к себе, и возвратилась та лишь на третий день - усталая, красивая и заневестившаяся, с бесстыдным блеском в ошалелых глазах. От переизбытка впечатлений, от переполнявших ее чувств она сделалась убийственно болтлива, требовала внимания и перманентного общения и, позабыв про такт, сдержанность и стыд, работала языком, словно метлой. Скоро Буров - да что там Буров! - все узнали, что князь Таврический неутомим, как бык, любвеобилен, страстен и в махании амурном<Махание термин, обозначающий любовные проявления в самом широком понимании. Отсюда современное подмахивать.> зело приятен, обожает грызть сырую репу, редиску и морковь, а министров принимает по-простому, не церемонясь, - босиком, в халате нараспашку, с голой грудью. Ну право же, такой Геракл, Аполлон Таврический, шарман и симпатик. В нее же, Анагору, влюбился без памяти, подарил горсть бриллиантов, жемчугу несчитано и, как пить дать, скоро предложит руку и сердце. И небезответно, видят боги, небезответно... Если и раньше девушка блистала больше ляжками, чем умом, то теперь вообще... Словесный понос прогрессировал в вербальную дизентерию. По идее, конечно, фонтан этот следовало немедленно заткнуть, а Анагоре указать, чтоб впредь держалась скромнее, да только Калиостро было не до того: его (правда, за глаза), обозвали вором, мошенником, банальным шарлатаном и вызвали на дуэль с правом выбора оружия. Лейб-медик Роджерсон расстарался, распушил хвост, как видно, усмотрел опасного соперника, каналья. Вероятно, не понравилось ему, что заезжий маг вылечил графиню Бобринскую от родильной лихорадки, бригадира Ротмистрова - от падучей и паралича, а княжну Волконскую - от падагры, сепсиса и прогрессирующего слабоумия. Самому-то слабо, теперь вот, гад, и выступает. С одной стороны, это было далее хорошо - реклама двигатель торговли, а вот с другой... Лишняя потеря времени и нервов. Как бы там ни было, а наглецу следовало дать достойнейший отпор, так, чтобы и императрица поняла - Калиостро прибыл с серьезными намерениями. - Проткните его шпагой, брат магистр, и всего делов, - с убийственным спокойствием посоветовал Елагин, и ноздри его носа хищно раздулись. Насадите этого мерзкого червя на булавку. С вашими-то способностями, мессир, это раз плюнуть<По отзывам современников, Калиостро блестяще владел шпагой, причем обеими руками одинаково, и во времена своей буйной молодости угробил достаточно людей на дуэлях.>. Сам он убивал людей неоднократно и особых угрызений совести по этому поводу не испытывал. - А может, все же лучше взорвать его к чертям собачьим? - выразил сомнение хмурый Мелиссино, и худощавое, породистое лицо его несколько оживилось. - Пуд, а лучше два, пороху в карету. Правда, лошадей и кучера жаль... Человек военный, привыкший мыслить с размахом, он во всем любил основательность и масштабный подход. - Да бросьте вы, брат, ваши игры в Суворова. Шум, гам, кому это нужно? - отозвался Разумовский, сделал резкий жест, поднялся с кресла и с учтивым поклоном повернулся к Калиостро: - Одно ваше слово, великолепный брат магистр, и от этого лекаришки не останется и следа. Ну разве что круги на воде. Или небольшая кучка земли. Только дайте знать. Практик и прагматик до мозга костей, он привык всегда действовать по принципу: не эффектность, а эффективность. - Братья, вы, похоже, забыли, что In Nobis Regnat Iesus<Нами правит Иисус (лат.).>. Ну право же, так нельзя. - Строганов порывисто вздохнул, сделался угрюм и сосредоточен. - Может, дать этому Роджерсону денег? Много! Чтоб угомонился! У него самого денег было столько., что никогда никаких проблем ни в чем не возникало. - Браво, брат! Все правильно, пусть угомонится. - Мелиссино с чувством кивнул, и в больших оливковых глазах его вспыхнули огни. - А выждав время, мы его успокоим навсегда... Послушал-послушал Калиостро единомышленников, посоветовался с Spiritus Directores<Дух направляющий (лат.).>, да и послал лейб-медику ответ, писанный с иезуитской изощренностью: мол, ладно, заметано, согласен, Дуэли быть. Только не банальной, а с токсическим уклоном: каждому надо будет выпить яд противника, а затем, само собой, не откладывая дело в долгий ящик, нейтрализовать отраву. Чтобы самому в ящик-то... Так что чье противоядие будет лучше, тот и победит. Хотя, без сомнения, антидот царя Митридата<Понтийский царь Митридат VI Эвпатор (120-63 до н. э.), страшно опасаясь быть отравленным, плотно занимался вопросами антидотов, а разработав универсальное противоядие, долго принимал его, чтобы ввести в обмен веществ. И, как видно, перестарался: когда царю понадобилось отравиться, то все известные токсины оказались бессильны. Так что пришлось бедняге броситься на меч и унести с собой в могилу тайну бесценного препарата.>, полученный им, Калиостро, от самого изобретателя, является самым действенным уже на протяжении двух тысяч лет. В общем, пишите завещание, готовьте дубовый макинтош, обувайте белые тапки. До встречи. Только рандеву не состоялось, более того, Роджерсон даже не ответил на послание - поскучнел, притих и заткнулся с концами. А Калиостро, дабы неповадно было, подверг несчастного лейб-медика еще и энвольтованию<Обретение с помощью магических действий власти над астросомом и физическим телом человека.>: вылепил его восковую копию, истыкал ее иголками и в конце концов превратил в бесформенную массу. И долго потом несчастный зскулап страдал желудком, головой и вялостью члена, проклиная тот день, когда связался с этим поганым итальянцем, продавшим - и это уж как пить дать! - свою ничтожную душонку дьяволу... А между тем все-таки пришла весна. В парке у Елагина просели сугробы, прямо по Саврасову прилетели грачи, с крыш бессильно свесились фаллосы сосулек, снежное убранство города превратилось в талую грязь. И сразу стало обескураживающе ясно, что улицы в основном устланы досками<Вымощены камнем были только три центральные улицы, примыкающие к Адмиралтейству.>, берега Невы лишь в малой своей мере забраны в гранит<Гранитная набережная была у Зимнего дворца, протяженность ее составляла около трех верст.>, а канализация еще только строится<Прокладывали подземные кирпичные трубы шириною в три фута, работы велись под начальством генерала Бауэра.>. Зато набухли почки в скверах и садах, извозчики сменили сани на роспуски и дрожки, и Медный всадник расстался наконец со своей белой, словно саван, пелериной. Весна пришла в стольный град Петров, зажурчала мутными ручьями, обозначилась колесным скрипом, зачирикала по-воробьиному, разразилась судорожным кошачьим мявом. Весна... Пора любви, страстей и пения гормонов. Время совершения ошибок, подвигов и несусветных глупостей... Да уж... Князь Таврический, к примеру, разошелся не на шутку, повадился теперь по три раза на неделе умыкать порнодионку в свой чертог, естественно, на ночь глядя, с концами, до утра. Анагора возвращалась взволнованная, счастливая, преисполненная эмоций, демонстрировала подарки и делилась впечатлениями. Со всеми смачными подробностями, скорее интимными, чем пикантными, коих в нескончаемых ее россказнях содержалось множество. В общем, вела себя глупо, вызывающе, громко кликала невзгоды на свою дурную голову. Однако Калиостро пока не вмешивался, сопел, хранил зловещее молчание - ждал, когда же все-таки князь Таврический устроит ему встречу с императрицей. Пора бы уже, пора, сундук с проклятым металлом поспел, давно дошел до нужных кондиций. Все, что должно было быть утроено, - с гарантией утроено. Так что хорошо бы деньги против стульев, как и уговаривались. А потом, откровенно говоря, великому волшебнику было просто некогда - он взял работу на дом. Собственно, подбросили враги, а отказаться не было никакой возможности. А случилось так, что у графа Рокотова смертельно занемог наследник, единственный сынок, грудничок-кровинушка, одиннадцати месяцев от роду. Консилиум эскулапов с лейб-медиком во главе вынес беспощадный вердикт: исход, без сомнения, летален, наука медицинская здесь бессильна. И тут сволочь Роджерсон, желая насолить, с наигранным участием заметил: