- Интересно, и кому это он так нужен? - мастерски включил кретина Буров, добро улыбнулся и очень по-хулигански сдвинул на затылок чалму. Вы, ваша светлость, случаем, не в курсе? А то так любопытно мне...
- Чтобы знать точно, мне нужно вызвать Spiritus Directores, а на это нет времени, - отрубил Калиостро, гадливо засопел, нахмурился, выпятив губу, дернул квадратными плечами. - Могу сказать лишь одно: тот, кто стремится к разрушению, занимает в Hierarhia Occulte низшие ступени. Номер его шестнадцатый. Итак, сударь, вы едете?
- Увы, ваша светлость, я, пожалуй, останусь. - Буров, став серьезным, стер ухмылку с лица и поправил чалму. - Хочу тому анатому в глаза посмотреть. Пристально. И вообще... Русский я. Куда мне с фатерленда-то? А от судьбы не уйдешь.
- Хорошо, сударь, вы сделали свой выбор, - тихо промолвил Калиостро, пошмыгал с огорчением носом и вытащил из кармана склянку, обычный аптекарский пузырек. - Вот, достаточно принять, и Маргадон через пару дней умрет. Естественно, не так, как бедный Мельхиор, в фигуральном смысле. Только не служите Бахусу, спиртное замедляет действие эликсира. Ну, а уж когда воспользоваться им, решать вам.
Затем кудесник вытащил объемистый, тяжелый кошель и веско, с завораживающим звоном припечатал им мрамор стола.
- Вот, на мелкие расходы. От их сиятельства графа Григория Орлова. Сегодня мы с ним встретились у императрицы во дворце, и он чуть ли не на коленях умолил меня продать вас в рабство. Завтра поутру нужно будет или вернуть задаток, или ехать к новому хозяину в Гатчину. Так что, сударь, вы можете еще подумать, вся ночь впереди.
- Ого. - Буров покачал на ладони мошну, бережно убрал в карман склянку с эликсиром и, ощутив вдруг прилив сентиментальности, с чувством благодарности взглянул на Калиостро - мол, тронут, весьма... От всей души... Невероятно признателен...
Спасибо, спасибо великому волшебнику - не бросил, не забыл, не дал пропасть, теперь вот деньги еще сует. И что держал хоть и в черном теле, но не за фраера ушастого. В общем, пламенный рахмат, полнейшее гран-мерси, спаси Христос, который аккурат воскресе.
- Ну, полно, полно, сударь, не стоит аплодировать, - расчувствовался в свою очередь волшебник и скромно наклонил лобастую голову. - Лучше возьмите-ка и не снимайте. Никогда. Это могущественный талисман.
И сдернул с пальца перстенек, правда, не бриллиантовый, сверкающий, а простенький, с невзрачным камнем. А уже прощаясь, сказал:
- Запомните, сударь, одно "Ребро Дракона" является зеркальным отражением другого. Держите крепко эту крупицу истины, быть может, она вам пригодится...
Может, и пригодится. Даром, что ли, тогда, в гостинице, мучаясь от раны в ноге, Буров рисовал с натуры всю эту оккультную цветомузыку? Щурясь от пламени свечи, изнывая от слабости, жутко костеря и евреев, и арабов, и заумную каббалистическую хренотень? Сколько чернил извел, сколько матюгов сложил, сколько перьев изломал. Хорошо, пергамент с творением цел, лежит себе полеживает, заныканный так, что ни одна собака не найдет. И нехай себе лежит. Не зря же говорил волшебник - может, и пригодится.
Часть 2
ГАЛАНТНЫЙ УИК-ЭНД В ГАТЧИНЕ
I
- Так, стало быть, это ты Семке Трещале в рыло-то засветил? осведомился генерал-аншеф, он же генерал-фельдцехмейстер, он же действительный камергер, он же князь Священной Римской империи граф Григорий Орлов и оценивающе, сверху вниз, кинул быстрый взгляд на Бурова. А не брешешь?
От их сиятельства за версту несло оделаваном<Род одеколона.>, женскими амурными духами "Франжипан"<Популярные в то время духи, созданные итальянские парфюмером Меркурио Франжипани.> и ликеро-вино-водочным перегаром. Судя по убойной интенсивности его, выпито было не просто сильно - грандиозно.
- Брешет шелудивый кабсдох под обоссанным крыльцом, - с улыбочкой отвечал князю Римскому Буров, и не было в его голосе ни намека на почтение. - А я, ваша светлость, человечна разговариваю. И за свои слова привык отвечать.
Вот так, в гробу он видел всех этих аншефов-фаворитов, сами как-никак из князьев. А потом - "отбеливатель" выпит, финансы есть, патронов хватит, так что через пару дней все, хана, финита, аллес. Ищите-свищите Маргадона, можете с собаками. С теми самыми шелудивыми кабедохами. Флаг вам в обе руки, паровоз с Лазо навстречу...
- Ишь ты, гад, как лопочет по-нашему-то, - весело оскалился Орлов, обильно и тягуче сплюнул и, стаскивая на ходу раззолоченный камзол, направился в глубь парка, к павильону. - А ну давай за мной. Посмотрим, каков ты в кулаке.
Даже после бурной, полной излишеств ночи выглядел он впечатляюще двухметровый рост, саженные плечи, голова Аполлона на торсе Геркулеса. Да уж, постаралась мать-природа, размахнулась вовсю, не пожалела ничего для орловской породы<По преданию, дедом братьев Орловых был необычайно храбрый, богатырского роста стрелец, коего товарищи за силу и отвагу окрестили, в самую точку, Орлом. Будучи за участие в восстании осужден на смерть и с невозмутимым видом шествуя к плахе, он толкнул ногой в сторону чье-то мертвое тело и с циничной усмешечкой произнес: "Посторонись-ка, братец, я здесь лягу". Государь Петр Алексеевич, с тщанием следивший за процессом, сам большой любитель меткого словца, шутку оценил, богатыря помиловал и даже дал ему офицерский чин. А заодно и подходящую фамилию - Орлов.>.
- Слушаюсь, - шаркнул ножкой Буров и пристроился в кильватер повелителю. Ему было отчасти смешно, несколько лениво и немного грустно вот ведь, блин, попал, прямо с корабля на бал. Вернее, на ринг. Не успел даже толком осмотреться, а уже все, позвали бить морду. Эх, люди, люди, порождение ехидны. Все бы им кулаками помахать, нос кому свернуть набок, плавающие ребра пересчитать, пах всмятку расплющить, мочевой пузырь порвать... Нет бы пообщаться приятно, побеседовать по душам, полюбоваться красотами природы. Вокруг-то ведь такая благодать...
Гатчинский парк и в самом деле был под стать хозяину - блестящ. Стараниями весны, Ринальди<В 1766-1881 годах в Гатчинском парке по проекту А. Ринальди велось строительство замка-дворца, облицованного пудожским камнем, тогда же на берегах Большого и Серебряного озер - планировка обширного дворцового парка. В нем Ринальди установил два мемориальных памятника, связанных с семейством Орловых, - обелиски Орел и Чесменский.> и садовников он представлял собой произведение искусства, внушал восторг и трепетное благоговение и наводил на мысли о существовании рая. Ветер разводил волну в море расцветающих тюльпанов, статуи, беседки, голубятни поражали стилем, тонким вкусом и числом, памятники Орлу и Чесменской виктории стояли нерушимо, мощно и напоминали о величии сиятельного хозяина. В общем, все дышало миром, гармонией и процветанием, по крайней мере на первый взгляд.
Между тем пришли. Это был скорее не павильон - чайный домик, выдержанный в стиле рококо и предназначенный, судя по отделке, для неги, страсти и барственного ничегонеделания. Однако же внутри не было и намека на праздность - обстановочка там была спартанская. То бишь никакой обстановки, если не считать длинной, стоящей вдоль стены скамьи. На ней лежали связками голицы<Кожаные рукавицы.>, шалыги<Мешки, набитые тряпьем. Употреблялись как тренировочный снаряд.> на любой размер, кии<Дубинки.>. С ними соседствовали шелепуги<Палка, в один конец которой для смещения баланса залит свинец. Употребляется как тренировочный снаряд.>, березовые крегли<Род городков.> и ивовые плетенки. В углах висели кожаные мешки, на стенах - шпаги, палаши, нагайки и портрет государыни императрицы. Несмотря на близость бретты и вердюны<Виды рапир.>, самодержица российская беззаботно улыбалась, загадочно и пленительно, с тонким шармом.
- Ну давай, что ли, покажи себя, - граф Орлов тоже улыбнулся, правда плотоядно, и, не взглянув даже в сторону голиц<Если кто не знает, то всевозможные протекторы, накладки, боксерские перчатки имеют своей целью одно: смягчить последствие удара. Голой натренированной рукой можно запросто искалечить. Впрочем, и в протекторе тоже.>, быстренько встал в боевую позицию - ступни косолапо, грудь колесом, саженные плечи развернуты<Речь идет о так называемой "сгрудке". Кстати, именно так боксировал феномен бокса многократный чемпион мира Моххамед Али.>. Это при двухметровом-то росте, шести пудах веса и длинных мускулистых конечностях<По свидетельству современников, Григорий Орлов легко рвал колоду карт, останавливал за заднее колесо карету, одним ударом палаша отрубал голову быку. Однако самым могучим из братьев был Алексей. Превосходил его в Питере силой лишь армейский капитан Шванвич, речь о котором впереди.>. Исполин Полидевк<Легендарный античный кулачный боец.>, Лигдамит<Лигдамит из Сиракуз был первым победителем в состязаниях по панкратиону (бою без правил) в 624 году до н. э. Современники говорили, что он силой равнялся Геркулесу.>, Пифагор<Гениальный философ и математик был еще и прославленным бойцом-панкратионистом, двукратным олимпиоником.>, Милон Кротонский<Также легендарный спец по панкратиону. Не так давно в Олимпии была откопана каменная гантель для одной руки, вроде бы принадлежавшая ему. Весу в ней 150 килограммов.>. На его фоне Буров смотрелся сиротой казанской, однако ничего - расстарался с подставочкой, вошел на дистанцию, да и приголубил их сиятельство кулачком поддых - мощно, резко, с хорошей концентрацией. Само собой, поймал на вдохе<Опасней всего удары, пропускаемые на вдохе.>. Плющить пах, пересчитывать ребра и травмировать мочевой пузырь не стал, не звери все-таки, люди. Утро-то такое радостное, солнечное, весеннее...
- Это что ж такое-то, а? - трудно встал с колен генерал-аншеф, сплюнул прямо на пол и с непониманием, будто впервые увидел, воззрился на Бурова. Это что ж такое-то, такую мать?
В голосе его, сдавленном и хрипящем, слышался неподдельный восторг<Все, кто знал Орлова, отмечали его прямоту, бесхитростность и неумение скрывать свои чувства. Это не говоря о доброте, великодушии и широте натуры.>.
- Ничего, ничего, бывает, - добро улыбнулся Буров и очень по-отечески кивнул. - Вы, ваша светлость, верно, поскользнулись. Попробуем-ка еще. Только ручки-то держите поуже, да и ножки тоже...
Ладно, попробовали еще раз. Неистовый князь Римский попер, как на буфет, сделался опасен, так что пришлось его глушить - само собой, слегка, Боже упаси, без травматизма, с тактом, выдержкой и чувством меры. И все было бы славно, если бы не пол - жесткий, шершавый, из дубовых досок. Если рожей об такой со всего-то маха - так ой-ей-ей-ей-ей...
- Ну ты смотри, прямо соской<То есть губами.>, - пожаловался Орлов, неспешно поднимаясь с карачек, потрогал вспухающую, как на дрожжах, губу и неожиданно расхохотался, впрочем скупо, негромко, насколько позволяла изрядно подбитая скула. - Ну ты и эфиоп, твою мать! Виртуоз! Вино-то пьешь?
- А как же, - в тон ему весело ответил Буров, вытащил носовой платок и по-товарищески, без церемоний подал окровавленному графу. - Еще и закусываю...
Ну, с этим-то у их сиятельства проблем не было. Стол, в мгновение ока сервированный в гостиной, очень напоминал клумбу - и необъятными размерами, и разноцветьем красок, и фантасмагорией запахов. Лакеи в темпе вальса все старались с закусками, дворецкий все не унимался, гонял их в хвост и в гриву, оркестр же затянул плавную, заунывно плаксивую "Как отстала лебедушка от стада лебединого", очень, говорят, способствующую правильному пищеварению. Тут же выяснилось, что в доме у их сиятельства прочно обосновался не только Бахус, но и Венера - с полдюжины ее служительниц выпорхнули откуда-то из внутренних покоев и, блистая декольте, поигрывая веерами, благоухая пудрой а-ля марешаль, разместились за столом. Еще кумпанству истово способствовал огромный зверообразный бородач, муж с внешностью запоминающейся и зловещей - Евлампий, человек Божий. Водку он пил лихо, по-богатырски, не прикасаясь к чарке губами, - водопадом лил в луженую, широко отверстую глотку, шумно выпускал из пасти спиртового духа, бухая пудовым кулаком о стол, яростно ревел по-архиерейски басом:
- Вкушайте и пейте, чада мои, плодитесь и размножайтесь, ибо короток зело бренный век наш, человечий. Слушайте меня, чада мои, внимайте истово, потому как аз есмь... тьфу...
При этом он артистически плевался, показывал дуплетом кукиши и изъяснялся то по-черному, то по-простому, то по-матерному, практически нигде не повторяясь. Это был театр одного актера, талантливого, отмеченного Божьим даром, так что скабрезные его ремарки не вызывали раздражения. Орлов благожелательно кивал, Буров внутренне аплодировал, прелестницы, подрагивая плечиками, изрядно и с пониманием смеялись. При этом все не забывали выпивать, закусывать, не теряя темпа, со вкусом предаваться изыскам французской и отечественной кухонь. А слуги знай себе подтаскивали бесчисленные бутылки, индеек с трюфелями, рулады из кроликов, пулярд с кордонами, куриц скатанных, жаркое из ягненка, вьюнов с фрикандо, карпов с приборами - все для галантнейшего винопития и приятного чревоугодия. Общий разговор пока не клеился - Божий человек вещал, Буров насыщался, барышни подрагивали выпуклостями, а Орлова вдруг кинуло в тоску. Эх, не надо было, видно, ему добавлять на старые-то дрожжи, да еще в таком количестве, да еще с самого утра. А потом еще портрет этот, висящий на стене, на самом видном месте над каминной полкой... Ишь ты как улыбается их величество - с обескураживающей простотой, невинно, добро, так естественно. А взгляд-то, взгляд... Лучистый, благостный, ясно говорящий об уме и о всех присутствующих в природе добродетелях. Не женщина - чудо, ангел во плоти, добрая волшебница, пришедшая на землю. Грязная, продажная, похотливая сука. Скалится теперь, как распоследняя тварь, Гришке Циклопу<Так за глаза звали Потемкина в связи с дефектом зрения.> да прочим талантам. Пошла, дура, по рукам, махается с мелюзгой<Здесь Григорий Григорьевич не совсем прав - все махатели Екатерины были мужчинами видными, полнокровными и цветущими.>, а до Григория Орлова ей уже дела нет. Надоел. Сиди теперь на отшибе в Гатчине и носа не показывай при дворе. У Гришки Потемкина клюв, конечно, лучше<Нос у Григория Александровича был несколько висловат.>, эх, надо было выбить тогда ему еще и второй глаз. Ну, Като<Так называли Екатерину II близкие.>, ну, изменщица. Вот ведь дешевка, задрыга и дрянь, даром что царица. Надо было чаще давать ей под глаз, может, и любила бы больше<В бытность свою фаворитом и в подпитии Григорий частенько поколачивал императрицу.>, а теперь что... Теперь надо ехать куда-нибудь подальше, за границу, не сидеть же сиднем у каменного орла. В какую-нибудь Индию, Китай, к черту на рога. Привезти Катьке презент позанятней, она дураковата, как сорока, любит все блестящее да цветастое<Из Индии, забегая вперед, Орлов привез фантастический алмаз голубой воды стоимостью 460 000 рублей золотом. Считается, что это Кохинор - алмазный глаз гигантской, в три человеческих роста, золотой фигуры бога Шивы, поставленной в XIV веке владыкой Индии Хизер-Ханом. Однако на эту же роль может претендовать и другое око статуи, называемое Дориануром.>. Может, и передумает, бабы, они переменчивы, а немки, говорят, в особенности. Эх, надо было все-таки Потемкину выбить тогда второй глаз, эх, опростоволосились, маху дали...
Только недолго убивался их сиятельство, недолго. За окнами послышался стук копыт, захлопали, загуляли двери кареты, и кто-то басом, на манер Евлампия, верно, в продолжение рассказа прогудел:
- Ну и впердюлили, конечно, от души и ракообразно. Само собой, в задние ворота.
Тут же прыснули несколько голосов, женских, задорных и визгливых, послышалась веселая игривая возня, и все тот же бас мощно пророкотал:
- Нюшка, мать твою, ты поосторожней с яйцами-то! А то впендюрим и тебе...
Это прибыл комендант Кроншлота полковник Шванвич - не то чтобы любезный друг, но человек свой, надежный, испытанный и в винопитии, и в кулачном действе<Вообще-то отношения полковника Шванвича с семейством Орловых были сложны и противоречивы. В бытность свою лихим поручиком он бил морду в кровь любому из Орловых - даже Алехану, однако, будучи застигнут парой братцев, сам уползал домой не в лучшей форме, на карачках. А пересекались молодцы в основном в притонах, вертепах да в трактирах немца Юберкампфа и саксонца Неймана. Конфронтация сия продолжалась очень долго и наконец обеим сторонам зело прискучила. Был заключен пакт, скрепленный выпивкой, о том, что ежели Шванвич встретит кого из братцев в одиночку, то имеет право на все его финансовые и амурные ресурсы. Ну, а уж если Орловых двое - то все рубли и грации достаются им. И вот однажды Алехан вместе с братцем Федей застигли Шванвича в борделе у Калинкина моста и страшно этому обрадовались. "Ага, привет. Теперь все бабы и деньги наши. Как уговаривались". - "Хрен вам", - ответил пьяный Шванвич, за что был зверски избит, финансово облегчен и выкинут на улицу под проливной дождь. Это ему, естественно, очень не понравилось, а потому он высморкал сопли, вытащил палаш и принялся ждать. И вот когда датый Алехан вышел из трактира справить малую нужду, Шванвич размахнулся да и рубанул его с молодецким криком. Слава Богу, что был пьян до изумления, не убил, промазал, не взял греха на душу. Просто располовинил щеку от уха до губы, срезав при этом еще и кончик носа. Алехан выжил. Иноземный хирург Каав-Буэргаве с тщанием зашил ему щеку, даже мастерски подправил нос, однако страшный, через все лицо, рубец навсегда обезобразил красавца. Шрамы, конечно, красят лицо мужчины, но все же лучше без них. Так что Алехана с той поры стали за глаза звать "la balafre" - рубцованный (фр.). А Шванвич между тем устроил все дела, отдал долги, составил завещание и стал ждать Алехана. И тот заявился вскоре, едва оклемавшись, - нагрянул на ночь глядя вместе с братцем. "Никак убивать пришли? - осведомился Шванвич, обнажил клинок и выругался матерно. - Что ж вы, падлы, так вас растак? Все на одного?" - "Ну вот еще, - оскорбился Алехан, тоже выругался, и лицо его обезобразилось ухмылкой. - Ты, мать твою, уговор нарушил, и с тебя причитается. Шампанского давай, граций зови, а после на бильярде сыграем. По нашим правилам. Ха-ха-ха". На том дело и закончилось: должок со штрафника был получен, договор восстановлен, и снова воцарилось шаткое перемирие - Орловы, как и все мужественные люди, никогда не мстили. Однако вскоре перемирие сие снова было нарушено неугомонным Шванвичем - он в кровь, под настроение, избил Григория Орлова. "Гришенька, родной, кровинушка моя, - пустила слезу Екатерина при виде своего любимца. - Кто ж это тебя так?" - "Да это я, зоренька, опять со Шванвичем схлестнулся, - без всякой задней мысли ответствовал Орлов и горько шмыгнул вспухшим, повернутым набок носом. - Ух и здоров же, гад, драться. Никак мне его не одолеть". - "Да я ему, каналье, дам звону! ("Дать звону" - любимое выражение императрицы) - утерла слезу Екатерина, и ее алый пухлогубый рот превратился в маленькую вишенку. - К поморцам отправлю рядовым, к черкесцам, Сибирию поедет воевать... Лишу дворянства, сукиного сына!" - "Да что ты, матушка, такое говоришь! - ужасно удивился Орлов, и скорбные подбитые глаза его недоуменно округлились. - Да такие люди, как Шванвич, редкость. Это же кремень, исполин, надежда и опора. Зачем такого к черкесцам-то? Определи-ка ты его, матушка, в Кроншлот, комендантом. Прежний-то, граф Рысич, отдал намедни Богу душу. Ботвиньи переел, с хреном и с бабами. Вот и пусть вместо Рысича будет Шванвич. Опять-таки, Кроншлот хоть и не Сибирия, а все же таки не ближний свет. И потому особо часто он бить нам морды не сможет..." Так Шванвич сделался комендантом Кроншлота и если не лучшим другом Орлова, то по крайней мере благодарным собутыльником. Что-что, а уж гульнуть и выпить он умел...>. Он был добр, светел, в меру пьян и привез, как это и положено в Пасху, лукошко крашеных яиц. Еще Шванвич доставил граций - трех, для совершенного комплекта, так что прелестницы у Орлова за столом числом уподобились музам<Граций, как известно, было три. Муз же в свите Аполлона девять.>. Увы, лишь числом. Смолкли оглушительные крики: "Штрафную!", гости дружно выпили, смачно закусили, оркестр грянул: "На море купалась утица, полоскалась серая", слуги под науськивание дворецкого понесли похлебки, маринады из цыплят, крылья с пармезаном, окуней с ветчиной, рябчиков по-испански, фазанов с фисташками, потроха по-королевски и, конечно же, бутылки, бутылки, бутылки. Шампанское заструилось рекой, серебряно зазвенел женский смех, аккорды гастрономической сюиты через желудок проникали прямо в души. Мир, радость, спокойствие и гармония воцарились у Орлова за столом. А как иначе-то Пасха.
- Что-то, смотрю я, Гриша, тебе славно дали в харю, - ласково промолвил Шванвич после большого антрме<Подача блюд.> и салатов, когда веселье было в самом разгаре. - Кто ж это постарался?
В голосе его слышалась глухая ревность - как же это без него?
- Вот он, он, - обрадовался Орлов, очень от природы догадливый, и вилкой показал на Бурова, мирно занимающегося потрохами. - Это Маргадон, боевой арап Калиостров, родом из Египта фараонов. Вот уже три тыщи лет морды всем бьет, равных ему ни в Европе, ни в Азии нет. Вот мы сегодня утром с ним повозились слегка, так что заявляю прямо и со всей ответственностью - зверь. Разорвет кого хочешь. На мелкие кусочки. Сожрет и не подавится. Потому как натаскан.
- Как это равных нет? - сразу заглотил наживку Шванвич, выпил, встал, отшвырнул салфетку, с грохотом отодвинул стул. - А ну немедленно скажи своему арапу, чтобы сейчас же бился со мной. До победного конца. Здесь ему не Африка и не Европа с Азией, здесь Россия. У нас не у фараонов, не забалуешь. А ну давай становись. Вот я тебя.
И в подтверждение серьезности своих намерений Шванвич засопел, схватил тяжелое серебряное блюдо и с легкостью, помогая себе матом, скатал его в трубочку. Потом снова выругался с потрясающей экспрессией, распушил усы и с видом триумфатора уставился на Бурова - ему не терпелось заказать драку.
Народ на предстоящую баталию реагировал по-разному.
- Желай чаду добра, круши ему ребра, - несколько некстати прогудел Евлампий, раскатисто икнул и снова ткнулся рожей в гателеты из устриц, хохочущие грации так и продолжали смеяться, блистать достоинствами, мушками и блошными ловушками<В те времена очень модным считалось носить на груди на шелковых ленточках или на золотых цепочках блошные ловушки. Делались они из розового дерева, слоновой кости или драгоценных металлов и представляли собой полые трубочки с отверстиями. Внутри находилась приманка - мед, кровь или сироп. Мушки изготовлялись из черной тафты и имели самые прихотливые формы: звезд, луны, собак, лисиц, даже карет, запряженных четверней.>. Лакеи же, наоборот, сделались очень тихи и отвалились к стеночке подальше от греха - их дело даже не телячье - халдейское. Обосрали, и стой.
- Видишь? Десять тысяч стоит, - с ухмылочкой, так, чтобы Шванвич не слышал, прошептал Орлов и показал Бурову кулак, украшенный перстнем с лалами. - Побьешь сего монстра - будет твой. Нет - на кухню пойдешь. К замарашкам-портомойням. Давай, выбей ему глаз, разряди ему частокол.
Охо-хо, вот она, доля-то подневольная. После шампанского под куропатку надо подыматься, идти махать руками и ногами, делать резкие, осложняющие пищеварение движения. Снова пересчитывать кому-то ребра, плющить пах, рвать мочевые пузыри. Хорошо еще, что идти недалеко, в центр гостиной, напоминающей размерами спортивный зал. Вот так, не попивши кофе, не попробовав вон того кремового, восхитительного на вид торта. Ну, жизнь... Ладно, Шванвич, держись.
А Шванвич, все более раззадориваясь, снял мундир, закатал рукава рубашки и с победоносным видом расхохотался.