— Да, — кивнул юноша. — Я действительно мог стать ледяным демоном, выполняющим волю аханаров, и принести много бед своей стране.
— Насколько я поняла, ты был первым, кого похитили, заменив ханном, — сказала Илана. — Странно, что после этого колдуны ещё столько времени просто похищали детей вместо того, чтобы инсценировать смерти от так называемой ледяной болезни.
— Массовые инсценировки начались, когда они как следует отработали технологию создания ханнов — тех самых полуживых, полуледяных кукол, которыми можно заменять похищенных детей. Между прочим, делать ханнов трудней, чем гормов. Человеческая плоть, выражаясь словами здешних колдунов, относится к категории "первичная материя". Как я уже говорил, трансформировать первичную материю могут только полукровки и наары — те, в ком есть и снежная кровь, и человеческая. Те, кто способен овладеть и снежной магией, и магией людей. Чистокровные иланы на такое не способны. Айслинд может сделать лёд вечным. Он также может при помощи магического льда превратить человека или животное в горма — в этом случае лёд, излучая вместе со светом магическую энергию, воздействует на плоть, но не смешивается с ней и на молекулярном уровне её не изменяет. Гормов называют ледяными демонами, но их тела не содержат льда. Сотворить ханна — существо из смеси живой плоти и льда, наделив его крупицей живой души, илан не может. С живой плотью и тем более с душой гораздо лучше управляются маги из людей. А некоторые полукровки и наары владеют и льдом, и живой материей. И даже немного тонкой материей души. Ведь совсем не имея души, ханны не смогли бы заменять похищенных детей. Кукла должны быть живой. Естественно, эта искорка души в них быстро затухает и ханн превращается в совершенно бесчувственное существо, но окружающих это не удивляет, поскольку всё это считается последствиями болезни. Шесть с половиной лет назад ангиерский колдун по имени Лоин впервые сотворил ханна, который и заменил меня в моём мире, когда я был похищен в Альдамейре. Вскоре после этого Лоин погиб и унёс секреты своего колдовства с собой в могилу. И прошёл не один год, прежде чем его ученики сумели освоить искусство создания ханнов. Вот тогда-то производство этих полуживых, полуледяных кукол было поставлено на поток. Обычные похищения наделали слишком много шума, а когда дети умирают от какой-то непонятной болезни, люди переключаются на другое — начинают обвинять врачей в беспомощности, выдумывать всякую ерунду про гнев божий, а за детьми уже не следят в три глаза. Да и полиция становится менее бдительной.
— Забавно, — усмехнулась Илана. — Если б не смерть этого Лоина, ледяная болезнь распространилась бы уже давно, и, возможно, события развивались бы как-то иначе.
— Возможно, — промолвила королева, вставая. — Думаю, теперь вам можно поговорить наедине. Остальные уже знают историю Гая. К тому же они сегодня устали на охоте.
— Это точно, — зевнул Хай-Вер. — Но вы тоже долго не засиживайтесь. Тут рано встают.
— Да, дети, — с улыбкой обернулась Изабелла. — Пожалуйста, не очень долго. Хенна и так жалуется, что в последнее время лампы жгут допоздна, а масло на исходе.
Дети… Илана представила себе уютную детскую с большим ковром, на котором маленькие принц и принцесса строят из кубиков замок, а королева-мать, выходя из комнаты, напоминает им, что скоро спать… Она что — издевается? Какие они, к чёрту, дети! Илана вдруг почувствовала подступающую к горлу тошноту. Хенна сказала, что она взрослеет. Иногда это происходит болезненно, иногда не очень. Скорей бы всё закончилось…
Илана сделала глубокий вздох, и ей стало полегче. Сидевший напротив неё человек очень ей нравился — она поняла это, едва увидела его сегодня утром… А может, ещё раньше? Судьба уже сводила их. Они уже не раз вдвоём открывали врата между мирами, находясь по разные стороны этих врат. Илана до сих пор не могла понять, почему врата открылись тогда, на руинах торгового комплекса возле Камелота. Это было больше полугода назад. Принц и тогда мчался ей на помощь, но она приняла это за очередную ловушку. Она слишком боялась голубоглазого демона в голубом плаще. Злого демона, который увёл Таддеуша Бельски в другой мир… На самом деле всё было не так. Гай и Тэд оба угодили в одну и ту же ловушку. Из них обоих пытались сделать демонов. Из Таддеуша его, пожалуй, сделали, а вот из принца нет. Илана поняла, за что Тэд всегда так ненавидел Гая. Не за то, что тот занимал его место, а как раз за то, что Гай занимал своё место. Не будучи сыном короля Георга, Гай был настоящим принцем. Он был из тех, кто никогда не подчинится чужой воле. Из тех, кто способен повести за собой. Илана явственно ощущала исходящую от Гая силу. И власть. Не жалкое, данное высоким титулом право карать и миловать других, а подлинную власть — способность управлять собой, делать выбор и принимать решения, не сваливая ответственность на других. Человек, сидящий сейчас напротив Иланы, был мужчиной. И лишь застенчивость, которую он испытывал, оставшись наедине со своей новой знакомой, говорила о том, что ему ещё нет шестнадцати лет.
— Хочешь ещё пунша? — спросил он, явно желая разрядить обстановку, и потянулся к высокому кувшину из полупрозрачного стекла. — Вообще-то этот напиток называется ласма, но уж больно он похож на пунш, который варили у нас во дворце, в Гаммеле. Отцовский егерь давал мне его, правда совсем немного — четверть стакана. Няня ругалась, а он смеялся и говорил: "Настоящему мужчине и в восемь лет крепкие напитки не повредят"… Вообще-то я бы не сказал, что этот напиток крепкий. Хенна его даже Айги даёт, когда он болеет. Налить?
— Да…
Тошнота прошла. А вместе с ней и чувство неловкости.
— Я рада, что призрак в голубом плаще наконец-то оделся плотью.
— А произошло это во многом благодаря тебе, — улыбнулся Гай. — Это ты заставила меня вспомнить, кто я такой на самом деле. Но лучше уж я расскажу всё по порядку. В Альдамейре есть места, где врата между нашим миром и Айсхараном открываются сами. То есть не то чтобы совсем сами, но… Наверное, какой-то маг часто совершал там переход. Можно сказать, там осталось что-то вроде троп, протоптанных настолько хорошо, что они до сих пор как следует не заросли и зоркий человек вполне может их заметить. Тот, кто наделён магическим даром, пусть даже совсем небольшим, ступив на такую «тропу», может ненароком шагнуть за ворота. А вот удастся ли вернуться… В Альдамейре ведь всегда люди пропадали. Это всегда списывали на обычные несчастные случаи в горах, но я уверен, что некоторые из этих несчастных случаев обычными не были. Тот, который стоил жизни моему отцу королю Георгу, тоже не был обычным, и не только потому, что его подстроили… Теперь я знаю, кто. Если бы я действительно свалился в ту пропасть, где меня нашли — якобы меня… Если бы я действительно упал с такой высоты, я бы не выжил. Но я не упал в пропасть, а выпал в другой мир. При этом тоже здорово ударился и получил сотрясение мозга. Меня нашли по ту сторону врат охотники за людьми, которые как раз собирались совершить переход и похитить в Альдамейре кого-нибудь из детей отдыхавших. Тогда похищения ещё не имели массового характера, но начались они именно в тот год. И вдруг такое дитя само оказывается в Айсхаране. Да ещё и с амнезией. От удара головой я напрочь забыл то, что со мной случилось, и вообще всю свою прошлую жизнь. Это так обрадовало аханаров, что они даже не старались изменить при помощи колдовства мою память. Они вводят похищенных в состояние наподобие гипнотического сна и внушают им всё, что надо. Причём делается это скорей на всякий случай. Долго пролежав в коконе из магического льда, человек и так почти всё забывает. Он практически теряет личность. Как я уже говорил, аханары делают из большинства похищенных гормов. В народе их называют ледяными демонами. На самом деле это, конечно же, никакие не демоны. Думаю, горм — это неудачный вариант сверхчеловека. Физически он совершенен — почти неуязвим, обладает невероятной силой, но в остальном… Некоторые ошибочно считают, что у гормов полуледяная плоть. Это неправда, плоть их немного изменяется, но льда она не содержит. А вот их души… Такое впечатление, что они действительно обращаются в лёд. Гормы бесчувственны и безжалостны, но при этом послушны хозяевам. С мозгами у них тоже что-то странное происходит. Они способны производить в уме сложнейшие математические вычисления, прекрасно всё запоминают, но мыслить творчески неспособны. Они вообще неспособны мыслить самостоятельно и даже рады, что ими руководят. Правда, подчиняются они как правило только магам, своим создателям. К счастью, получилось так, что горма из меня недоделали. Узнали, кто я, и решили использовать меня иначе. Айслинд велел извлечь меня из льда. Мне внушили, что я стал жертвой политических интриг своей собственной матери, которая решила избавиться от нелюбимого мужа и нежеланного ребёнка — то есть от меня, а потом править в Германаре единолично. Я несколько лет жил в замке Селихен среди аханаров. У меня были слуги и учителя. Меня учили здешнему языку, но, поскольку меня собирались вернуть в Германар, то гораздо чаще разговаривали со мной на межгалакте — аханары знают его превосходно. Ещё меня обучали боевым искусствам. Магический лёд не успел изменить меня настолько, чтобы я превратился в горма, но он закалил меня и сделал раз в пять сильней, чем я был. Айслинда я видел редко, но он каждый раз повторял, что меня ждут великие дела. Что я призван вытащить свою страну из пучины бед, в которую её ввергла моя мать, королева Изабелла, и что он мне в этом поможет. Поскольку у меня обнаружились кое-какие способности к магии, меня научили совершать переход при помощи звёздного камня. Этот кусок линдимина мне вручил сам Айслинд. Он хотел, чтобы я периодически бывал в Германаре и видел, что там творится: как там ненавидят чужеземцев, как там много бездомных детей, которые, чтобы выжить, вынуждены собираться в банды. Он советовал мне присматривать себе среди них сторонников и воинов для своего будущего войска. Естественно, предполагалось, что основной убойной силой моей армии будут гормы, но ни одному правителю не обойтись без поддержки народа. Было подстроено так, чтобы я встречался с теми главерскими бандами, которые работали на олигархов. Ведь даже Шиман-Таун — почти весь — поделён между этими акулами, и по-настоящему плохо живётся только тем бездомным, которые ещё не стали частью мафиозной структуры. Кошки, Грифоны и ещё две банды старательно избегали контактов с сильными мира сего. Главерские банды всегда промышляли воровством, но не все хотели идти в услужение к матёрым преступникам и выполнять всякие грязные поручения, включая убийства и поджоги. Мне говорили, что причина всех безобразий, которые творятся в стране, — политика королевы. Что якобы именно она душит на корню все прогрессивные предложения парламента, накладывая на них вето. Для меня даже придумали историю о том, как она совратила лебронского священника и вместе со своим любовником организовала убийство законного супруга и сына, которого ненавидела, поскольку видела в нём уменьшенную копию его отца. Аханары льстили мне, говорили, что я будущий король, который должен отвоевать своё королевство у подлых узурпаторов. Я почти четыре года верил им и считал, что моя предшествующая жизнь действительно была такова, какой они мне её обрисовали. Я жил этими навязанными мне воспоминаниями и лелеял месть к красивой женщине, которая лицемерно (как мне казалось) улыбалась с информационных экранов. Я не хотел признаться себе в том, что бываю в Гаммеле в основном из-за неё. Я страшно хотел её видеть и убеждал себя в том, что я её ненавижу. Не знаю, сколько бы это ещё продолжалось… А однажды я увидел тебя. Думаю, ты тоже запомнила этот случай — ведь ты вошла в магазин, потому что заинтересовалась моей персоной. Естественно, я поспешил исчезнуть. Аханары постоянно предупреждали меня, чтобы я был осторожен и лишний раз не привлекал к себе внимание. После этого случая я долго не появлялся в Гаммеле, но ты не шла у меня из головы. Во-первых, я сразу понял, что ты из иланов, а во-вторых… Ты мне кого-то напоминала. А когда я понял, кого, я начал вспоминать… Ты видела в дворцовом саду статую девы с мечом? Она из голубовато-белого мрамора, который добывают на Эдеме…
— Кажется, видела. Возле фонтана «Дриады» много статуй из этого камня.
— Да, это там. Дева с мечом появилась в саду, когда мне было восемь. А до этого случилось вот что. Однажды утром я прибежал в мамины покои, уже не помню, зачем… Её не было, а на диване лежал томик стихов Александра Блока. Я открыл там, где была закладка, и прочёл стихотворение "Снежная Дева". Я был ещё мал и не совсем его понял, но оно заворожило меня… В общем-то стихи этого поэта и взрослому нелегко истолковать… Да и как вообще можно истолковывать стихи? У мамы я ничего не стал спрашивать и даже не говорил ей, что открывал эту книгу. Интуиция подсказывала мне, что не стоит с ней об этом заговаривать. Мне казалось, что, открыв этот томик стихов, я без разрешения вторгся в ту часть её жизни, которую она скрывает от всех. Во что-то глубоко личное… Я почувствовал это, но тогда я не смог бы объяснить это так, как сейчас. Мне было всего восемь. С тех пор образ Снежной Девы не выходил у меня из головы, хоть я и не мог достаточно чётко её себе представить. А потом в саду появилась эта статуя. Юная дева с развевающимися от ветра белыми волосами. Прекрасная и бледная… Её неземная красота поразила меня и тут же слилась в моём сознании с тем образом, который довлел надо мной, но никак не мог обрести чёткого облика. Я убегал в сад играть и мог подолгу любоваться этой статуей. И даже когда был увлечён какой-нибудь игрой, то и дело возвращался к статуе, чтобы посмотреть на неё. Я нашёл в интернете стихи Блока и выучил то стихотворение наизусть. А потом и другие его стихи — в основном из циклов "Снежная маска", «Фаина»… Все эти снега, метели, серебряные вихри, окружающие образ прекрасной незнакомки, эта странная роковая любовь, холодная, как смерть, и столь же неодолимая… Я был ещё мал и я был в плену чего-то великого, непостижимого. Я боялся с кем-либо об этом говорить, как будто сама Снежная Дева наложила на мои уста печать. Мне бы тоже хотелось воспеть её в стихах, но я не мог… Во всяком случае, не мне было состязаться с Блоком. Единственное, что я мог сделать, так это написать на постаменте статуи строки:
Она пришла из дикой дали —
Ночная дочь иных времён.
Через несколько дней слуги увидели надпись и вымыли постамент. Я написал эти строки снова, на этот раз очень стойкой краской. Когда удивлённые слуги показали надпись матери, она сразу поняла, чьих это рук дело, — она же знала мой почерк. Я до сих пор помню её смятение. Власть этих стихов над моей душой напугала её, а почему — я узнал совсем недавно. А тогда она попыталась мне что-то объяснить, рассказывала о древнем городе на реке Неве, о сфинксах, о Египте, в котором никогда не бывает снега… Она сказала, что эта статуя изображает валькирию — одну из тех легендарных дев, которые якобы уводили погибших героев в Валгаллу. Она говорила: "Гай, Снежная Дева — это фантазия поэта, и она не станет реальностью оттого, что ты напишешь на постаменте статуи эти стихи. Прекрасных стихов много. В этой жизни вообще много прекрасного, и когда-нибудь ты полюбишь настоящую девушку. А Снежная Дева — всего лишь красивая фантазия". Потом мама прочитала мне сказку Андерсена "Ледяная дева" и сказала: "Видишь, как опасно оказаться во власти холодного божества? Дочери Евы прекраснее и добрее. Поэзия — это поэзия, а жизнь — это жизнь. Александр Блок всю жизнь любил реальных, земных женщин". Помню, я тогда сказал: "Конечно. Где же он мог встретить настоящую Снежную Деву!" Мама ничего не ответила, и больше мы не разговаривали на эту тему. Я понял, что она боится Снежной Девы, но не стал спрашивать, почему. Я как будто чувствовал, что за этим её страхом стоит нечто такое, чего мне не понять. То, чего бы она не смогла мне тогда объяснить. Теперь, когда я знаю о себе всю правду, я не нуждаюсь в объяснениях. То, что случилось более шести лет назад, было для мамы шоком и вместе с тем… Она сказала, что у неё было чувство, будто случилось то, что должно было случиться. Как будто исполнилось некое проклятие, тяготевшее над ней, над моим отцом, надо мной. Под загадочной Снежной Маской скрывался лик смерти. Снежное дитя — плод греха — должно было растаять. И даже то, где меня, вернее, моего двойника, нашли, казалось ей неким зловещим знаком. Ханна, которым меня подменили колдуны, нашли в пропасти, а эта пропасть была расщелиной старого ледника… Да-да, совсем как это было с андерсеновским Руди, который оказался во власти Ледяной Девы. Забавно, но я тоже оказался во власти Снежной Девы, пришедшей из какой-то непостижимой, дикой дали. И в конце концов судьба занесла меня в эту даль. В этот странный заснеженный мир — Айсхаран. Поэзия — это поэзия, жизнь — это жизнь, но иногда они вдруг сливаются воедино, и тут уж ничего не поделаешь. Когда я увидел тебя из окна того дешёвого детского магазина, я вспомнил статую, которую когда-то давно назвал Снежной Девой. Ты на неё чем-то похожа, но дело даже не в этом… Ты была такая красивая, грациозная и светлая… Такая чистая на фоне этого заплёванного квартала. Такая… нездешняя. Действительно как дочь иных времён. Увидев тебя, я вспомнил свою Снежную Деву, сад, где стояла эта статуя, стихи, дворец… Почему толчком послужило именно твоё сходство с этой статуей? Не знаю… Возможно, потому, что эта часть моей памяти была не затронута клеветой аханаров. Эта крупица воспоминаний относилась к тем, что очень глубоко запрятаны где-то в нашем подсознании, и никто не может до них дотянуться. Они остаются незапятнанными. Пользуясь моей амнезией, колдуны старались создать у меня искажённые представления о моём прошлом, о матери. Но они не могли знать тех многочисленных мельчайших деталей, из которых состоит жизнь каждого человека и которые неизбежно откладываются в тайниках его памяти. Любая из этих деталей может неожиданно всплыть на поверхность и стать чем-то вроде обломка судна, за который уцепится утопающий. И тогда все обломки прошлой жизни начнут складываться, постепенно создавая реальную картину. Я стал вспоминать то, что со мной было на самом деле. Свою настоящую жизнь. Картины всплывали одна за другой, и они совершенно не походили на то, что мне рассказывали о моём прошлом аханары. Чем больше я вспоминал, тем больше убеждался в том, что меня обманывают. Я хотел понять, почему, но вопросов решил не задавать. Я был уверен, что в ответ опять услышу ложь, и к тому же мои вопросы могут вызвать у аханаров подозрение. Я решил сам выяснить, что это за паутина лжи вокруг меня и как из неё выбраться. Я стал чаще бывать в Гаммеле, слушать разговоры, знакомиться с прессой. Я бывал в маленьких интернет-клубах Шиман-Тауна, чаще в том, который возле рынка. Там ведь сроду никто не интересуется клиентами, на них там даже не смотрят. Спускаешь монету в автомат и гуляй по сети хоть часами. Я нашёл в электронной библиотеке сочинения Александра Блока, ещё кое-какие книги… Некоторые из них мне читала мать. Время от времени передо мной возникало её лицо. Не то, застывшее и отстранённое, которое я видел на городских информационных экранах, когда показывали сводки новостей. Я стал вспоминать лицо своей матери. Сначала это было словно какие-то вспышки… Как будто луч света на мгновение осветил зеркало, в котором отражается лицо, и тут же погас, а лицо снова растворилось во тьме и забылось. Но эти вспышки становились всё более яркими и продолжительными. Образ моей матери словно всплывал из глубины, приближаясь ко мне сквозь толщу воды. Бродя по улицам, я старался не пропускать ни одного информатора. И однажды я увидел портрет Джорджа Кинга… Теперь, когда память вернулась ко мне окончательно, я знаю, что всегда буду вспоминать короля с любовью. Он был мне хорошим отцом. Джорджа Кинга я практически не знал. Аханары говорили мне, что этот лебронский священник был любовником и сообщником моей матери, который помог ей убить мужа и сына и которого она впоследствии тоже приказала убить — якобы испугалась, что он проболтается… И вот однажды я увидел на информаторе портрет Джорджа Кинга. Прошло уже много времени после его убийства, но, поскольку у следствия появились какие-то новые факты, эта информация вместе с его портретом стала появляться чуть ли не на всех городских улицах. Я стоял перед информатором и вдруг заметил, что какая-то девочка смотрит на меня с удивлением. Я проклял себя за беспечность — ведь жители Гаммеля могли узнать меня по моим детским портретам, хотя вообще-то родители в своё время строго запретили заполонять город моими изображениями. Да и на экране я почти не появлялся. Отец и мать защищали меня от излишней публичности. Тем не менее, являясь в Гаммель из Айсхарана, я обычно ходил по самым тихим улицам, а в людных местах иногда надевал чёрные очки — на всякий случай. Проще всего было маскироваться в прохладную погоду: опустил капюшон пониже — и всё. Ребята из главерских банд, с которыми я общался, меня не узнавали. По замыслу Айслинда, они должны были узнать, кто я такой, но позже. Я решил, что с возрастом здорово изменился, и стал менее бдительным. А тут вдруг на меня уставились… Я поскорей накинул на голову капюшон и пошёл прочь. Свернул на какую-то улицу, и она показалась мне знакомой. Там был храм — совсем небольшой, белый, с крестом на шпиле… И тут меня словно что-то ударило. Перед глазами поплыли картины: статуя ангела с мечом, белые лилии возле узорчатой ограды, полутёмная церковь и два лица — женское и мужское. Моей матери и священника — того самого, которого я только что видел на информационном экране. Джорджа Кинга. Они оба были очень красивы, и было в них что-то такое… Я вдруг подумал: неужели эти двое способны причинить зло — друг другу или кому-нибудь ещё? Я вошёл в церковь и вспомнил, как бывал там с матерью. Это был очередной толчок, который пробудил массу воспоминаний. Правда, они были отрывочны, и я никак не мог расположить их в хронологическом порядке. Я вернулся к тому информатору, и мне стало ясно, почему девочка посмотрела на меня с таким интересом. Это была весьма наблюдательная девочка… А может, сказалось то, что мы были рядом — я и мой отец… Вернее, его изображение. У нас с ним немного сходства, только верхняя часть лица и глаза. Я видел отца Джорджа только в раннем детстве. Когда я стал постарше, мать перестала водить меня в тот храм. Она не хотела, чтобы я о чём-то догадался, это было ни к чему. И вот я догадался. Теперь я знал, что, как говорят в народе, являюсь попросту ублюдком. Сперва это вызвало у меня злость. Но я снова вспомнил их. В том маленьком храме… Их лица становились всё чётче и чётче. Мои мать и отец из застывших портретов постепенно превращались в живых людей. И ненавидеть их мне не хотелось. Я вспомнил наши с матерью разговоры, прогулки за город. Даже наши маленькие ссоры, которые она всегда умела свести к шутке… Могла ли она меня ненавидеть? Да ещё так, чтобы желать мне смерти! Даже если она ненавидела своего мужа и всё, что о нём напоминало, то уж я-то его точно не напоминал, поскольку был сыном другого. Теперь мне ещё больше хотелось узнать правду о происходящем в Гаммеле, о роли королевы во всём этом и вообще о ней. Я вдруг понял, что на самом деле никогда не питал к ней настоящей ненависти. Что бы мне ни говорили о ней аханары, я ненавидел эту женщину только за то, что не должен был её любить. Не имел права, поскольку любить злодейку нельзя, даже если при виде её у тебя сжимается сердце. Живя среди аханаров, я вообще словно бы отключил своё сердце. Иногда мне казалось, что, пока я лежал в ледяном коконе, оно попросту превратилось в кусок льда. Аханары заботились обо мне и вроде бы даже были ко мне добры, но привязанности я ни к кому из них не испытывал. Я чувствовал, что они способны на всё, что они опасны, даже когда кажутся милыми и добрыми. Я знал, что нельзя подпускать их слишком близко. И хотя меня извлекли из ледяного кокона, в каком-то смысле я так в нём и оставался. Я создал ледяную броню, которая никому не позволяла залезть мне в душу. Иногда я сам не мог понять, почему на меня какими-то волнами находит ярость, почему мне так плохо… А мне просто было очень одиноко. Демона из меня недоделали, и я не мог жить без любви. Но я её боялся. И продолжал бояться, когда вспомнил своё германарское детство. Я знал, что эта проснувшаяся во мне детская любовь к матери — любовь бессознательная. Ребёнок любит мать, не анализируя свои чувства и, как правило, не задумываясь о том, плоха она или хороша, правильно поступает или нет… Если она добра к нему, она однозначно хороша и плохой быть не может. Я изучал обстановку, стараясь смотреть на всё объективно и отстранённо. Мне слишком не нравилось то, что творится в Германаре, и меня слишком долго обманывали, чтобы я полностью перестроился, поддавшись эмоциональному порыву. Я должен был вспомнить всё и выяснить, какая роль в происходящем отведена мне. С Айслиндом и теми, кто жил со мной в Серебряном замке, я вёл себя по-прежнему — пусть считают, что сделали из меня то, что хотели: нечеловечески сильного подростка с изменённой памятью, большим самомнением и холодным сердцем. Знаешь… Пребывание в коконе из магического льда не может не повлиять на душу. Я стал не только более сильным, но и более жестоким. Я могу убить, и не только зверя. Я не боюсь встретиться лицом к лицу сразу с несколькими врагами, хотя прекрасно понимаю, что могу погибнуть. У горма должна быть психология камикадзе. Я не стал камиказде, но, наверное, в моём бесстрашии есть что-то нечеловеческое. Когда я вспомнил мать, во мне проснулся страх. Обычный человеческий страх. Мы хотим и вместе с тем боимся что-то знать, боимся потерять, разочароваться… Я старался, чтобы ни король, ни колдуны не заметили произошедших со мной перемен, но они не из тех, кого легко обмануть. Вскоре я обнаружил, что один молодой аханар — его звали Двайн — повадился за мной следить. Он доложил Айслинду, что я интересуюсь личностью убитого пару лет назад священника Джорджа Кинга. Когда Айслинд заговорил со мной об этом, я решил ответить настолько честно, насколько это возможно, чтобы не выдать себя. Я сказал, что догадался, кто мой настоящий отец, и теперь меня волнует, смогу ли я занять германарский трон. Вдруг тайна моего происхождения кому-нибудь известна и он решит меня разоблачить. Король вздохнул с облегчением и заверил меня, что несмотря на грехи своей матушки я всё же являюсь законным наследником. Ведь Георг Август признал меня и сам меня таковым официально объявил. Айслинду понравилось моё стремление заполучить корону, но Двайн продолжал за мной следить. Этот парень был очень проницателен. Он чувствовал, что я втайне провожу какое-то расследование. Появляясь в Гаммеле, я общался уже не только с Совами и Лисами… Не только с теми, с кем мне советовали общаться аханары. У Двайна тоже был линдимин, и он довольно часто бывал в Германаре. Однажды он выследил меня, когда я подобрался поближе к трибуне во время ежегодного парада в честь первых поселенцев. Я хотел увидеть королеву поближе, и мне это удалось. Она много улыбалась, но я чувствовал, что ей совсем не весело. В окружении своей свиты она казалась такой одинокой… Двайна я заметил, наверное, потому, что он слишком пристально на меня смотрел и я почувствовал его взгляд. Я увидел его в толпе и понял, что мой интерес к королеве вызывает у него подозрение. Вечером меня позвал для разговора Киммирелис, старший маг. Он поинтересовался, не вспомнил ли я своё прошлое. Аханары говорили мне, что долго продержали меня в коконе из магического льда, чтобы исцелить мои раны — те, которые я получил, когда моя мать устроила покушение на мою жизнь. Якобы другого способа меня вылечить не было. Все те годы, что я среди них провёл, аханары делали вид, будто стараются полностью восстановить мою память, которая сильно пострадала из-за травмы головы и пережитого шока. Они говорили, что, рассказывая мне о моей жизни, помогают мне вспомнить всё. На самом деле они были уверены, что память ко мне не вернётся — всё-таки я довольно долго пролежал во льду. Моя личность должна была полностью измениться. Как ни странно, она почти не изменилась, и память стала возвращаться. Двайн явно это понял и поделился своими подозрениями со старшим магом. Я сделал виноватое лицо и сказал, что, к сожалению, ничего нового не вспомнил, хотя недавно даже ухитрился увидеть королеву Изабеллу совсем близко. Киммирелис спросил: "Ну и какие она вызвала у тебя чувства?" Наверное, если бы я сказал, что никаких, они бы поняли, что я стараюсь подчеркнуть своё равнодушие к ней, а следовательно скрываю своё истинное к ней отношение. Я изобразил крайнюю степень смущения и «признался», что она мне жутко понравилась — уж больно красивая. Хочется смотреть и смотреть. Я ведь дескать не помню, что она злая. Для меня она просто очень красивая женщина. Киммирелис расхохотался и хлопнул меня по плечу. Сказал: "Сразу видно — растёт мужчина. Почаще прогуливайся по тем посёлкам, которые сейчас растут возле ледяного замка. Там много хорошеньких девчонок. В Гаммеле лучше шашни не заводи, а то ещё засветишься раньше времени. И перед королевой не мельтеши. У неё-то память в порядке, и она вполне может тебя узнать". По посёлкам я, конечно, прогуливался и всё брал на заметку. Я выяснил, кто на самом деле губит рощи, и стал догадываться, почему всё это сваливают на Сельхенвурдов. Айслинд уже давно ненавидел этот древний ангиерский род — возможно, потому, что там всегда рождались самые сильные маги. Мне захотелось побольше узнать о магии, в частности о магии перехода. Линдимин помогает открывать врата, но безопасность перехода не гарантирует. Большинству он просто помогает открывать уже сделанные кем-то врата. Ведь и я, и похитители детей всегда пользовались теми вратами, которые делали Айслинд и самые искусные из аханаров. В основном это были арки, иногда зеркала. Кстати, зеркальный переход труднее. Самое надёжное — двусторонняя арка…
— Вряд ли там, на окраине Камелота, была двусторонняя арка, — сказала Илана. — Думаю, та арка на руинах торгового центра была только в нашем мире, а врата открылись… Ты понимаешь, о чём я? Может, мне всё это померещилось?
— Понимаю. Тебе не померещилось. О чём ты думала перед тем, как открылись врата?
— Хотела спрятаться от тех, кто меня преследовал.
— Неудивительно, что открылись врата в твой мир — ведь у тебя с ним связь…
— Но они открывались далеко не всегда, когда я была в опасности.
— Но такое ведь ещё бывало?
— Да. В зеркальном лабиринте. Больше трёх лет назад. Тот, кто меня спас, явно пришёл оттуда. Вернее, отсюда, из Айсхарана. Это был ют, который убегал от огромной хищной птицы. Он превратился в собаку и спас меня от другой собаки. Этот Лабиринт Ужасов построили тайные эмигранты из Айсхарана?
— Нет, но аханары воспользовались им, чтобы сделать там врата. В результате некоторые из зеркал лабиринта стали магическими, начались эти таинственные исчезновения, и в конце концов этот аттракцион ликвидировали… Магические зеркала Лабиринта Ужасов связывали наш мир с Айсхараном, и неудивительно, что зеркальные врата открылись в том момент, когда девочка из рода снежных магов, оказавшись в западне, искала убежища или спасения. Но тогда ты ещё не могла быть сильным магом, и врата открылись потому, что с другой стороны был тот, кто тоже хотел укрыться от врага. Естественно, он сразу признал в тебе илану и кинулся тебе на помощь.
— А что же произошло полгода назад, когда я пряталась среди руин торгового центра? Ты, как и недавно, услышал зов?
— Да… Я не могу точно объяснить, что я почувствовал. Та арка, конечно, не была двусторонней, но она помогла мне тебя услышать. Я сжал в ладони линдимин. Врата открылись, но, к сожалению, далеко от меня. Мы с ребятами увидели метрах в ста от нас развалины огромного здания, которые словно бы материализовались из воздуха. В просвете арки была всадница на сером коне. Я чувствовал, что она в опасности, и мы помчались к ней. Я кричал ей, чтобы она ехала нам навстречу, но она не пожелала пересечь врата. Или побоялась.
— Я тогда вообще была не в себе, — усмехнулась Илана. — Значит линдимин не в каждых руках становится магическим камнем?
— Отнюдь. Он даже большинству магов позволяет лишь удачно ходить через арки и зеркала, хотя иногда с его помощью можно совершить переход и без всяких арок и зеркал. Это зависит от силы мага и… Наверное, ещё от многих вещей, о которых я и понятия не имею. Я ведь в общем-то никакой и не маг. Около трёх лет назад, увидев тебя из окна шиман-таунского магазина, я начал прозревать, а спустя несколько месяцев уже вспомнил достаточно, чтобы принять решение: я должен узнать всё о колдовской шайке, в которой живу, а также об их планах насчёт моей страны. Я знал, с кем я вступил в схватку, и должен был очень искусно притворяться, чтобы они меня не раскусили.
— Почему ты решил сражаться с ними в одиночку? Ведь ты мог найти способ связаться со своей матерью, всё ей рассказать, и она бы…
— И она бы тут же кинулась спасать своего птенца, — с усмешкой подхватил Гай. — Она бы ни за что не допустила, чтобы я остался там, во вражеском логове, и начала бы сама бороться с аханарами. Задействовала бы своих лучших гвардейцев, а также всякие там спецподразделения, но ни к чему хорошему это бы не привело. Колдуны бы просто изменили тактику, получше замаскировались… Нет, я должен был остаться там, среди них, как можно больше узнать о них, об их грязных делишках, об их связях. Согласись, что изучить повадки и выведать намерения врага легче, находясь в его логове. К тому же я не хотел подвергать её опасности. Боялся потерять её опять и на этот раз уже навсегда. Если бы я попытался вступить с ней в контакт, аханары могли об этом узнать. Честно говоря, я не прочь был и с тобой пообщаться, но не решался. Из разговоров аханаров я понял, что они и Айслинд о тебе знают, но пока не могут определиться, как им с тобой себя повести. Я знал: ты в безопасности, пока они считают, что ты не представляешь опасности для них. А потом ты исчезла, и я проклинал себя за то, что слишком осторожничал и всё откладывал разговор с тобой. Но я действительно очень боялся сделать неверный шаг, который мог бы кому-то стоить жизни. Я столько времени жил среди врагов, притворяясь их другом… Я боялся всего на свете, особенно после того, как мне пришлось убить Двайна и Урса. Двайн не верил мне и решил со своим приятелем Урсом следить за каждым моим шагом. Мне это, сама понимаешь, было ни к чему. Я хотел узнать правду о похищении детей и об истинной цели этих похищений. Аханары говорили мне, что похищают в других мирах только тех, кто обречён на преждевременную смерть, и что выясняется это при помощи какого-то магического зеркала. А гормов они якобы делают только из неизлечимо больных. Магический лёд спасает им жизнь, укрепляет их тела, но при этом сильно изменяет их природу. И всё равно это лучше, чем смерть, тем более что из гормов получаются прекрасные воины и верные слуги. Так почему бы не совместить доброе дело с выгодой для себя? Я, конечно, аханаров и раньше не считал альтруистами, но теперь всё более отчётливо понимал, что движут ими исключительно выгода, расчёт. Однажды я сказал Киммирелису, что хотел бы посмотреть, как делают гормов. Он отшутился, а когда я заговорил об этом снова, довольно резко ответил, что это ни к чему. Магией мол должны заниматься те, кто обладает соответствующим даром, а когда в магическое действо вмешиваются непосвящённые, это может закончиться плохо. Даже присутствие непосвящённого может привести к нежелательным последствиям, особенно если имеешь дело с такой сложной магией, как создание горма. Я понял, что Киммирелис темнит, и моя просьба его явно насторожила. Больше я с ним об этом не заговаривал — ещё отнимет линдимин. Я решил сам всё выяснить. Отыскать их проклятые лаборатории и проникнуть туда было непросто. При помощи линдимина я мог открывать только определённые врата-арки. Я же ходил в Германар только через те, которые мне показали аханары. Сам я сделать врата не мог. Я заметил, что колдуны часто спускаются в подземелье замка, и стал тайком обследовать его. Времени на это ушла уйма, но я не нашёл там ничего, кроме хозяйственных и оружейных складов и темницы. Наверное, когда-то там держали пленников, теперь она пустовала и даже заперта не была. Однажды я, здорово рискуя, выследил Киммирелиса и Гронда, когда они отправились в подземелье, и увидел, как они входят в темницу. Они открыли дверь и исчезли. Темница была пуста, хотя я своими глазами видел, как они туда входили, и даже видел, что там на мгновение вспыхнул какой-то призрачный свет. Я понял, что этот вход в темницу — врата, но открыть их не смог, и прошло очень много времени, прежде чем мне это удалось. Я теперь при каждом удобном случае подслушивал разговоры колдунов и однажды услышал, что не особенно одарённый маг и даже человек, не владеющий магией, может открыть врата, если имеет линдимин, как бы настроенный на эти врата. Позже я выяснил, что именно такими «настроенными» камнями и пользовались большинство молодых аханаров, включая Двайна…
Гай достал из кармана ярко-голубой камешек.
— Вот видишь — у него много граней. И любую из них можно совместить с определённым пространством. Это трудно, но, как ни странно, однажды у меня это получилось. Я постоянно спускался в подвал и, стоя у дверей в темницу, вертел в руках свой камень. Возможно у меня получилось потому, что я очень хотел открыть эти врата. Я отчаянно нажимал то на одну грань кристалла, то на другую, и в конце концов меня словно бы что-то слегка укололо в палец, а дверной проём передо мной заполнился светящимся туманом. Я шагнул в него и оказался в тоннеле со стенами из полупрозрачного камня. Вот так я и попал в одну из лабораторий аханаров. Мне повезло, что в тот день их там не оказалось. Я полдня обследовал пещеры, и мне казалось, что я попал в один из тех фильмов ужасов, которые когда-то смотрел тайком от матери. К тому времени я уже полностью вспомнил своё прошлое. Это было спустя восемь месяцев после того, как я увидел тебя из окна шиман-таунского магазина. Я ходил по огромным залам, где в глыбах слегка светящегося льда застыли люди, звери и ещё какие-то существа. Здесь было несколько рианнов, и я ещё тогда подумал, что, наверное, все эти помещённые в магический лёд существа действительно неизлечим больны. Я же знал, что снежные коты всегда были любимцами иланов, и Айслинд вроде бы так гордился традициями своего народа. Теперь-то я знаю, что для него нет ничего святого. Рианны — звери очень умные и с характером. Не так-то просто заставить их подчиниться. По-настоящему они верны лишь тем, кого любят. Думаю, он хотел сделать из этих кошек гормов, чтобы все видели, что рианны послушны ему, как никому другому, поскольку он единственный настоящий илан.
— Недавно мне удалось спасти от этой участи целую стаю рианнов, — сказала Илана. — Я боюсь за Лодди. Этот кот жил во дворце Айслинда, и я не знаю, где он теперь…
— Мы найдём его. Времени со дня его исчезновения прошло совсем немного. Если он и впрямь угодил в кокон из магического льда, переродиться он ещё не успел. Я был рад, что нашёл лабораторию аханаров, но когда попытался найти выход наружу, у меня ничего не получилось. Зато я обнаружил в одной из пещер озеро, в котором плавали какие-то жуткие зубастые твари, похожие одновременно на крокодилов и на гигантских жаб. Место, где я оказался, когда открыл врата, я, естественно, постарался хорошенько запомнить — чтобы выйти обратно. Это была арка-вход в пещеру с низким потолком, что-то вроде предбанника лаборатории. Когда я наконец решил, что пора возвращаться в замок, я встал перед аркой и сжал в руке камень. Теперь нужная мне грань сама дала о себе знать. Она обожгла мне пальцы холодом. Я нажал на неё, и вернулся в замок. Следующая моя вылазка в пещерную лабораторию едва не стоила мне жизни. И стоила жизни Двайну и Урсу. Как я уже говорил, эти двое повадились за мной следить. Я не заметил, как они потихоньку спустились следом за мной в подземелье. Я бродил по одному из залов и рассматривал замороженных ящерообразных великанов, когда Двайн и Урс на меня напали. Меня спасли хорошая реакция и, конечно же, моя нечеловеческая сила. Они знали о ней, но решили, что вдвоём со мной справятся. Они ошиблись. Я убил их и бросил в то самое подземное озеро. Зубастые твари тут же разорвали их на куски. Говорят, после первого убийства человека должно тошнить. Со мной ничего такого не было. Может, потому, что до этого я уже охотился… Не знаю. Меня не замутило даже тогда, когда эти твари разорвали Двайна и Урса прямо у меня на глазах. Возможно, отчасти я всё же стал гормом…
— Поменьше об этом думай. По-моему, ты совершенно нормальный человек и зря себя грузишь.
— Надеюсь, — улыбнулся Гай. — Не знаю, чего хотели эти двое — убить меня на месте или связать и отвести к Киммирелису. В любом случае ничего хорошего меня не ждало. Я был нужен аханарам, но только ручной, послушный.
— Они действительно хотели вернуть тебя в Германар королём?
— Да. К тому времени я уже вспомнил почти всё, и мне было нетрудно понять, зачем я им нужен. Политика, интриги — не то, что интересует нас в детстве, но королевские отпрыски живут в такой атмосфере, что рано начинают во всём этом разбираться. Айслинд и аханары действительно хотели посадить меня на германарский престол. Я должен был играть роль ширмы, номинального правителя, марионетки, а они бы мной управляли. Король в Германаре никогда не обладал всей полнотой власти, но кое-что от него всё же зависит. Айслинд и его приспешники уже давно задумали перебраться в наш мир и занять там ключевые позиции. И они прекрасно понимали, что при помощи одних лишь непробиваемых ледяных кораблей этот мир не завоюешь. Ведь это мир с развитыми технологиями и мощнейшим оружием, которого произведено уже столько, что можно уничтожить множество планет. Ледяные корабли неуязвимы и летают сквозь межпространство, но делать их трудно, и способен на это только Айслинд. Для начала королю надо было найти в нашем мире сильных союзников и убедить их в том, что союз со снежными магами и колдунами Айсхарана им выгоден. Айслинд и аханары начали с компании «Транс-Холод», которая стала стремительно богатеть на торговле вечным льдом. Но эта выгода вскоре обернулась для компании и, прежде всего, для Отто Грундера, кое-какими неприятностями. Вечный лёд преподносил один сюрприз за другим. Колдуны, которые им торговали, не всегда знали, что он в себе таит. Среди глыб льда попадались зеркала, в которых хранились сделанные снежными магами изображения. И эти картины иногда становились видимыми…
— Помню, — засмеялась Илана. — Шума такие сюрпризы наделали немало. К тому же Германар, особенно Гаммель, всё чаще и чаще заносило снегом. Это потому, что часто открывались двери между мирами?
— Да. Говорят, в таких случаях в межпространстве могут образовываться щели. Наш мир стало заносить снегом, в том числе и вечным, нетающим — его же в Айсхаране много… Но торговля со снежными магами заинтересовала многих олигархов. И главное — она заинтересовала Военное ведомство Федерации, которое связано со столпами преступного бизнеса ещё прочнее, чем это принято считать. Мало того, что колдуны Айсхарана получили право похищать наших детей. За возможность сотрудничать с аханарами перегрызлись крупнейшие олигархи Геи. Отто Груднер проиграл в этой борьбе, тем более что он позволил себе гораздо больше, чем это было оговорено. Он попытался завладеть тобой. Вот тут-то и включилась в игру мадам Левенхольд…
Гай замолчал и усмехнулся.
— Выходит, за ней признали право обладать мною?
— Возможно. Эта дама круче всех. Правда, ты ей всё же не по зубам оказалась. В общем, когда я начал во всё это вникать, у меня голова пошла кругом. Если честно, я до сих пор всего не понимаю. Это такой клубок интриг, и тут столько власть имущих замешано. Пока колдуны Айсхарана и наши олигархи союзники, но баланс тут очень зыбкий. Это союзники, которые рано или поздно вцепятся друг другу в глотки. Аханары постоянно ищут новых союзников, в основном в Диких мирах. Слава Богу, что Айслинду и его клике открыт доступ далеко не на все пригодные для жизни планеты. Он ведь даже на Гее далеко не везде может врата открыть. К примеру, Леброн закрыт для колдунов. И даже для снежных магов.
— А почему?
— Никто точно не знает. Говорят, что когда-то туда ушёл один маг-полукровка и закрыл врата в ту часть нашего мира. Сделал его недоступным для вторжения через межпространство…
— Что такое межпространство?