И это был инсульт. Вынырнувшая из небытия Лариса сидела с Яринкой в палате, присланная матерью, поскольку младшая уже сутки не отходит от постели бабушки, и надо бы ее сменить — Маргошка все еще нуждается в маме для питания. Пять минут на велосипеде. Все действия на автомате. Соседка, зовущая Марию к телефону. Крик матери.
В Яринке выключили мироощущение. Она перестала чувствовать, ей больше не болело. Она умерла. Остался робот, подхвативший мать и уложивший на кровать, влетевший в больницу и отправивший сестру домой.
— Куда?
— На вскрытие.
— Да вы с ума сошли! Какое вскрытие?! Мало ее резали?
— Она скончалась в больнице, мы обязаны.
— А если дома? Напишите дома! Да что вам стоит? Это же не преступление. Не режьте, только не режьте ее больше!
Она ругалась в больнице. Она ругалась в райсовете, оформляя свидетельство о смерти, без которого захоронение невозможно. Она уговаривала священника отпеть за день до Вознесения, а до него оставался именно день. Акулина Фоминична была православной и верила, что похороненные в сорокадневный срок после Пасхи попадают в рай. Яринка не верила в бога, но следовала заветам бабушки. Священник согласился. У нее были только сутки, чтобы решить все вопросы, связанные с погребением. Она сидела рядом с телом, положенным на бетонный пол веранды, потому что лето, в доме слишком жарко. Она молча смотрела, как обшивают гроб черным полотном. Она пыталась привести в чувство изрыдавшихся Марию и Ларису. Она не проронила ни слезы. За нее плакало небо. Оно обрушилось невероятным ливнем, словно скорбя по уходящему человеку. А Яринка не плакала. Она лишь не понимала, как в этой размытой земле будут рыть могилу.
Если бог есть, то тогда он был на стороне Яринки. Или Калинки. С рассветом пришло солнце и высушило в прах все, что за ночь пропиталось водой. Девочка сидела в машине рядом с гробом и пустыми глазами смотрела по сторонам. Девять километров до села, в котором жила бабушка. Какие-то люди, которые пришли проститься. Священник. Помнить, что она не хотела, чтобы ее ограждал от людей забор. Помнить, что она хотела видеть всех. Закрыть глаза на возмущения, что место у ворот на склоне слишком уж почетное, чтобы достаться обычной старушке. Единой мыслью:
"Неужели я так и не заплачу?"
Она заплакала. Она едва не рухнула без сознания в могилу, когда начали опускать гроб. В тот день умер ее бог. Единственный человек, в святость которого она верила.
— Он все равно хранит тебя.
— Храни меня. Пока ты есть — я смогу жить. Для меня Он — это ты.
— Я никогда тебя не оставлю, даже если меня не будет рядом.
Без короны
Очередной приезд в Питер успокаивал, словно врачевал открывшиеся раны. Этот город всегда был слишком независимым, чтобы хранить чужие воспоминания. Нет, он зачаровывал собой, наполняя собственными аллюзиями, вытесняя все. Вот и теперь он просачивался под кожу, обещая забвение и творческое воодушевление. Зачеты сданы, экзамены позади, все проходило в полном беспорядке: какого преподавателя поймал, тот предмет и сдаешь сегодня. Где-то там, далеко в Украине, осень вызолотила деревья, укрывая землю мягким ковром листопада. А здесь уже все листья улетели, деревья голые, да и мало их, разве что в парках и скверах. И утренние заморозки, когда подошвы кроссовок то и дело грозятся примерзнуть к тротуару, пока ждешь транспорт.
— Милочка, а вы нам что на диплом планируете?
— А мы вам амфору хотели. Классическую, с росписью.
— Не пойдет. Боюсь прослыть пророком, но вы с вашей профессией окажетесь не востребованы. Давайте скульптуру, тогда расширим профиль, может, и прорветесь.
— Скульптуру? — глаза Яринки округлились в удивлении. Все же она гончар, а не скульптор.
— Именно. Шли как гончар, сдадите скульптуру, перепишете теорию. Диплом получите художника по декоративной росписи керамики.
— Не вижу взаимосвязи, — девушка недоумевала, пытаясь состыковать услышанное в одну логическую цепь. Не получалось.
— А нет взаимосвязи, просто получается широкий профиль обучения, а значит, сможем почти на выбор выставить профессию. Все же с дипломом художника у вас будет больше шансов.
— Тогда почему не сдавать работу по художке?!
— А вот тут подвох. Со скульптурой в дипломе вам будет проще вернуться и к гончарке, и к скульптуре, если захотите. А если пойти ровно по художке, то переквалификацию придется проходить.
— Вы меня совсем запутали. Пусть будет так, как говорите.
Глина всегда послушна пальцам, если чувствует мастера, если понимает, что это мастер, а не случайный прохожий любопытствующий. Эскиз с поруганными пропорциями, возобновленная привычка курить. Раз уж Маргоша на самостоятельном питании, то почему бы не вернуться к "кислородным палочкам"? Первую разлуку с дочерью Яринка переживала тяжело. Третий месяц без бессвязного мурлыканья новых слов и темно-карих вишен. Так не только курить начнешь, на стены бросаться станешь. Тащить малышку в Питер было бессмысленно, да и жестоко по отношению к ребенку: мамашка в мастерской, в учебниках, в крайнем случае — в институте, ни должного внимания, ни присмотра не будет за дитем, а дома вроде три няньки, справятся. Все больше толку, чем от загнанной студентки. Здесь и сейчас она вспоминала, как это — творить. Познавшая секрет рождения, она впивалась пальцами, выглаживала, выстраивала новое творение, упиваясь процессом, входя в экстатическое состояние от одного лишь осознания — она вернулась.
— Художник, вашу мать. Смешнее не придумать, — Яринка иронично всматривалась в полугротескный эскиз, однако пальцы послушно вылепливали правильные формы. Рождающееся изваяние заставляло хитро улыбаться. Нет, не могла она так просто, без подвоха. И по-своему собиралась отомстить за вынужденную непрофильную работу.
— Форма хороша, реалистична. Порадовали отсутствием авангарда, а то куда ни глянь, сплошь авангардисты. А ваши мишки как живые, вот только… — председатель уже собирался задать каверзный вопрос, когда до него дошли шепотки и смешки остальных членов комиссии. — Ох ты ж, а я уже хотел спросить, где же ваша привычная изюминка. А она… прям перчинка.
— Клубничка, — вклинился кто-то.
— Повеселили, — подытожил председатель, пока Яринка глубокомысленно разглядывала потолок, невероятными усилиями подавляя приступы смеха. Все же она их достала. Небольшая скульптурная композиция изображала двух медведей, переплетающихся в борьбе… ан, нет, в любовном поединке. Совсем как люди, только вот. Медведи.
Киев увяз в декабре, грязной порошей по проезжей части, осклизлым солью гололедом тротуаров. Мать городов русских встретила непривычным для этих широт холодом. И ладно, если бы холод выражался лишь в погоде. Яринка остановилась у бывшей землячки и подруги, снимавшей комнату у весьма приветливой бабульки. Та была не против гостей, так что недельку-две можно было пожить, побегать по городу в поисках работы, а потом и к остальным вопросам перейти. Окрыленная ситуацией с дипломом, Яринка верила в хорошее, верила в свои силы. С толстой папкой грамот и похвал, с двумя авторскими работами в активе, с пятилетним стажем, девятнадцатилетняя девушка штурмовала столичные мастерские в надежде на работу. А потом можно и Маргошку забрать. Она все сможет, она справится. И наконец-то вырвется из тихого ада, который устроила ей Мария, медленно, но неотвратимо забирая внучку. Еще только шаг, последний рывок. Да, будет сложно, но она будет свободна.
— Ох, вот бы хоть года два назад, да я бы вас с руками и ногами. Мда, времечко. Своих увольняем, куда уж там брать новых. Даже на оплату электроэнергии не хватает. У нас вот Слава с "кравчучками" подался. Нищая страна, — жаловался мастер очередной гончарки.
— И что же мне теперь делать? — Яринка вторую неделю обходила мастерские, однако везде натыкалась на одну и ту же картину: закрываются, распускают мастеров.
— Идите в "Гончары", там должны быть вакансии, такая мастерская не закроется. Мощь!
— Знаете, если действительно хотите заниматься керамикой, то можете к нам учеником. Платным. Хотя со всем этим вы вряд ли согласитесь, — уставшая сухощавая женщина взвесила в руке папку Яринки. Мастер с "Гончаров" отлично понимала, что перед ней стоит мастер, что эта девочка имеет право набирать собственных учеников: и диплом, и стаж в трудовой слишком красноречивы.
— Вы, верно, шутите. Учеником? — Яринка не верила своим ушам.
— Нет, не шучу, скорее издеваюсь. Мы выживаем пока только за счет учеников. И это мерзко, выпускаем керамистов. А потом они будут так, как вы, — никому не нужны.
Мария встретила насмешками, поняв, что затея Яринки найти работу в Киеве и отдалиться — провалилась. Яринка не велась на провокации. Она демонстративно вздернула нос в небо и поправила несуществующую корону, облив мать молчаливым презрением.
— И что теперь? На моей шее сидеть будешь, бесстыжая, — Мария не отступала.
— Отчего же? Работать буду. Знаешь, у нас получится отличнейший тандем. Ты здесь с бумагами, а я на выезде.
— Не поняла.
— А чего тут понимать? Пойду экспедитором на фуры.
Мария едва не присвистнула. Она уж точно не ожидала от инфантильной дочери того, что та пойдет в этот ад. Причем добровольно. Однако это было на руку Марии, все же самой не таскаться по дорогам, да и чужих людей не нанимать. Не отрывать копейку от семьи. Практичная всегда, еще работая завскладом на сахарном заводе, Мария выискала нужные знакомства и теперь занималась перевозками сахара в бывшие союзные республики, организовав частную фирму под крылом завода.
— Чего стоим? — протирая сонные глаза, Яринка натянула джинсы, набросила полушубок поверх рубашки, и вышла из кабины головного "суперМАЗа", отправившись выяснять, почему стоит колонна.
— Что ты мне здесь травишь? Открывай, — послышалось грубо в приказном тоне от человека в форме. Сержант ГАИ решил проявить власть на подъезде к Москве.
— Ничего он не откроет. И вообще, по машинам. Поехали, я спать хочу, — проворчала Яринка.
— Тебя везут, так молча едь, а то поедешь на "сто первый", — вызверился не в меру ретивый гаишник.
— Ну что за люди. Слов не понимают. Зови начальника, сам на "сто первый" и поедешь, — девушка повысила тон. Начальник появился. Собственно, капитан пришел на шум, а не потому, что его позвали. Не хотелось морозной январской ночью выбираться из зыбкого тепла КП. Но как-то подозрительно сержант подзадержался, да и целая колонна остановилась вместо одной машины.