— Спасибо, Клайв. Ты очень добр… Увидимся за ленчем…
— Пока, старушка, — сказал Клайв.
Эли сон пошла по тропе вдоль реки. День обещал быть жарким, но под деревьями было прохладно. Тропа сворачивала на болото, туда, где стояла та самая «куриная» избушка. Недалеко от нее, за поворотом, на большом пне сидел Гвин.
— Салют, — сказала Элисон.
— Салют.
Элисон присела рядом на камень.
Гвин показал в сторону деревьев на склоне.
— Видишь, между ними темная полоска, которая идет вверх? Это старая торфяная дорога. Каждое лето люди из долины поднимались по ней, чтобы нарезать торф. Четыре дня подряд резали.
— А как доставляли вниз? — спросила Элисон без особого интереса.
— Лошадьми.
— Тут такая крутизна.
— Они возили на санях, представляешь?.. А видишь вон там, за рекой, вроде шрама? Старая каменоломня. Оттуда брали камень для домов. Хороший камень только на том берегу, здесь — плохой. Посмотри на мост, когда пойдешь в магазин. Он сделан из этого камня и весь уже искрошился. А дом стоит как новый, видишь? Потому что для него брали камень с той стороны.
— Хотела бы знать так, как ты, — сказала Элисон. — Здесь все для тебя родное.
— Для меня? Да я первый раз в жизни в этих местах.
— В том-то и дело. Приехал всего неделю назад и уже знаешь все так, как будто всегда тут жил. А я всю жизнь проводила здесь каникулы — и ничего не знаю. Потому что ты свой, а я чужая… Я как те девушки на модных фотографиях в журналах — им безразлично, где фотографироваться: посреди поля, на горе, у моря. Везде выглядят потрясно, но это все не их… чужое… Также и я.
— Здесь твой дом, — сказал Гвин.
— Какое это имеет значение сейчас?
— Давно ваша семья его купила?
— Понятия не имею. Отец получил его в наследство от двоюродного брата, который погиб.
— Когда?
— Ой, сто лет назад. Меня еще на свете не было. Я видела его на снимках. Очень красивый. Звали Бертрам.
— Но это сейчас ваш дом?
— Да, наверное.
— А кто же им занимается? Твоя мать или кто?
— Мама и Клайв, кто же еще?.. Да в чем дело? Почему ты спрашиваешь?
— Беспокоюсь за Гува, — сказал Гвин. — Они его не выгонят, как думаешь?
— Поговаривают об этом. Но ведь больше некому тут смотреть за домом. Клайв боится, что Гув может стать опасным. А по-твоему?
Гвин покачал головой.
— Точно не знаю. Что-то в нем есть странное, и в то же время он может говорить совсем нормальные вещи. Но говорит так бессвязно, даже если по-валлийски, что трудно понять.
— Про что?
— Я сейчас чувствую себя не очень, потому что у меня утром был с ним разговор, и я жутко разозлился… даже толкнул его. Но потом подумал, что во многом он, наверно, прав.
— В чем? — спросила Элисон.
— Пойдем заглянем еще раз в эту хижину, — сказал Гвин.
— Ой, лучше не надо! Я думала все утро…
— Ну пойдем! — повторил Гвин. — Не бойся. Только посмотрим — и обратно. Что такого?
Он уже направлялся к курятнику. Элисон побрела за ним. Гвин толкнул дверь.
— Вот! — произнес он почти веселым тоном. — Имеется обеденный сервиз, чисто-белый, разбитый. Не готовый к употреблению… Какие есть вопросы или предложения?
— Прекрати, Гвин, — сказала Элисон. — Мне опять страшно. Снова внутри как будто сжалось все…
— Не бойся. Все рисунки исчезли, тарелки разбиты. Можно считать, мы их с тобой разбили прошлой ночью, верно? Когда чуть не подрались. А где совы, которых ты понаделала?
— Гвин, не задавай вопросов! Пожалуйста… Не продолжай все это. Хотя ты единственный, с кем я могу по-настоящему говорить…
— Не очень-то похоже, — сказал Гвин. — Когда мне позарез нужно было сказать тебе кое-что, ты сразу помчалась к своему Клайву. А меня как раз перед этим поперли из гостиной. Как, ты думаешь, я себя чувствовал?
— Да, мама была очень зла на тебя…
— За что?
— За ту записку, которую ты сунул в салат.
— И что тут такого?
— Писал, что хочешь увидеть меня. Мама прямо взвилась. Говорила ужасные вещи. Я просто не ожидала от нее.
— Например?
— Не надо, Гвин…
— Ну спасибо, мисс Элисон. Извините, что побеспокоил вас своей запиской.