— Иди домой, Нэнси. Иди домой, милая.
— В такую погоду никуда не ездят.
— Не оставляй нас, Нэнси.
— Дважды уезжать — пути не будет.
— И ты, малый, оставайся с матерью.
— Гляди за ней.
— Будь хорошим парнем.
— Хорошим…
Гвин шел за Нэнси и тоже ничего не отвечал, не поворачивал головы.
Так они дошли до ворот своего дома, но Нэнси прошла мимо. Гвин обогнал ее и крикнул:
— Ты прошла ворота!.. Куда?..
— Ничего я не прошла.
Ее лицо сразу как-то похудело и заострилось, стало похоже на мужское.
— Куда ты идешь, мам?
— А как ты думаешь?
— Но ты не можешь в такую погоду!..
Дорога уходила дальше вверх, над домом, тянулась вдоль склона; дождь лил и лил — только ближние деревья и кустарники были видны да белые от дождя поля.
Гвин почувствовал вдруг, как от дождевых капель стало больно коже, словно каждая из них оставляет на ней синяк. Рот у него немного открылся — от боли и оторопи.
— Что же мне делать, мам?
— Поступай, как хочешь, мальчик.
— Гув сказал, я должен остаться.
— Значит, оставайся.
— Тебе все равно?
Они продолжали идти, подошли уже к задней стороне дома, где были вторые ворота.
— Тебе, значит, безразлично? — повторил он. — Тебе никто не нужен?.. Ни я? Ни он? Ни это место?.. Никогда не были нужны, да?..
— Зато тебя в Лондоне очень ждут! Соскучились!
— Я остаюсь. Мам, слышишь? Я остаюсь!
Нэнси уходила дальше, он стоял у ворот.
— Мама!
Она вдруг повернула обратно, но не задержалась ни на минуту. Она шла и что-то кричала, и дождь смывал все ее слова, и в нем таяло, растворялось ее призрачное лицо, а темные контуры фигуры светлели, превращаясь в паутину, исчезали…
Некоторое время Гвин смотрел на то место, где она только что была видна, потом полез в сад через запертые ворота.
Элисон сидела у окна, вытирая полотенцем волосы. Она слышала в доме какие-то звуки, движение. Роджер хлопал дверью своей спальни, входя и выходя, а теперь пустил воду в ванной.
Поверхность рыбного водоема под дождем была похожа на пластину олова.
Вот на дорожке появилась Нэнси, она шла очень быстро, Гвин следовал за ней значительно медленней, по чемодану в каждой руке. Он моргал под дождем, потом закинул голову, стал ловить ртом его струи. Казалось, чемоданы вырвут его руки. Кисти торчали из манжет рубашки, а рукава плаща задрались выше локтей.
Он шел за матерью по дорожке, мимо конюшни. Потом скрылся из вида.
Элисон обкрутила полотенцем голову, спустилась по лестнице на нижнюю площадку. Краны в ванной ревели.
— Роджер!
— Что тебе?
Он откашлялся: видно, захлебнулся водой.
— Роджер!
— Что случилось?
— По-моему, они уехали. Совсем. Нэнси и Гвин. Потихоньку, когда никто не видит. Мама очень разволнуется. Что нам делать?
— Я лично принимаю душ. Эти проклятые перья!
— Роджер, может, мне побежать за ними?
Роджер никак не мог откашляться.
Элисон помчалась в переднюю за плащом, оттуда выбежала на лужайку, через нее — к воротам. Полотенце по-прежнему окутывало ее голову, как тюрбан. Дождь стоял стеной.
Наверное, они пошли за такси. Вызвать по телефону. Из будки… Конечно, я их там поймаю.
Дорога проходила с одного высокого скалистого берега на другой, через хлипкий мост. Возле него из дождя и камня выросла фигура человека, которого она узнала, когда подошла ближе. Опершись на перила моста, стоял Гув Полубекон. Он смотрел, как прибывает вода в реке. На спину себе он набросил и приколол булавкой большой мешок, конец которого почти касался земли.
Элисон остановилась. Она зачем-то сдернула тюрбан, перекинула полотенце через руку, встряхнула распущенными волосами, подставляя их дождю.