— Ну и ну! — сказал он. — Да ты прямо фокусница. Тебе только в цирке выступать. Кто тебя научил этим фокусам-покусам?
— Шикарное ты устроила представление, — сказал Роджер, когда вернулся в комнату Элисон. — Нэнси сдернула там передник и бушевала не знаю сколько. На кухне… У твоей матери и так паршивое настроение, а тут еще Нэнси со своими кровными обидами. Она уже три раза грозила отцу, что уйдет от нас.
— Чего же он ни разу не согласился? — проворчала Элисон.
— А то ты не знаешь моего отца? Всем пожертвует, лишь бы жизнь была спокойной. Наверно, потому она никогда у него такой не бывает… Но ты молодчага выдержала битву с Нэнси… Откуда она знает, что наверху сервиз? И как ты подменила тарелку?
— Я ничего не подменяла, — сказала Элисон.
— Загибай!
— Ничего я не делала. Это та самая тарелка, на которой была сова.
— Но Гвин сказал, ты отдала Нэнси совсем чистую. Без всякого рисунка.
— Рисунок исчез.
Роджер засмеялся. Смеялся он долго.
— Ты шутница, — сказал он потом. И вдруг спросил: — Нет, ты серьезно?
Элисон кивнула. Вид у нее был испуганный.
— Эли, — сказал Роджер, — но ведь так не может быть. Тарелка глазурованная — значит, рисунок под глазурью. Куда же он мог деться?
— Почем я знаю?!
— Так не бывает, сестрица. Давай посмотрим другую тарелку. Лестница как раз здесь.
Роджер взобрался на лестницу, открыл люк в потолке.
— Ух, какая темень! Где фонарь?
— Возьми, — сказала Элисон. — Видишь тарелки? Они должны быть в углу слева.
— Ага. Я возьму две штуки, чтобы убедиться, что все одинаковые.
— Возьми больше. Сколько унесешь. Пускай будут у нас. Передавай мне вниз.
— Ох, лучше не надо, после этого скандала, — сказал Роджер. — Хотя не думаю, что кто-нибудь их хватится.
— Осторожно! Смотри под ноги. Гвин чуть не провалился между балками. У него закружилась голова.
— Закружится, если провалишься!
— Нет, у него до этого. Когда еще дотронулся до тарелки. Совсем переменился в лице.
— Я не переменюсь, не жди!
— Будь осторожен!
— Ух, вот они…
Когда Роджер спустился, они вымыли несколько тарелок, поднесли к окну, ближе к свету. Роджер попробовал поскрести одну из них пилкой для ногтей.
— Глазурь сходит, видишь? — сказал он. — Даже ногтем можно. Совсем легко.
— Мне хочется срисовать еще несколько сов, — сказала Элисон. — Пока за окнами светло. Я сделаю их еще лучше. На твердой бумаге.
— Куда тебе столько? Ты сегодня уже выполнила норму. Целых три соорудила.
— Они куда-то подевались.
— Ну, если опять начинаешь рисовать, я пошел, — сказал Роджер. — Сделай одну, и хватит. Все равно все одинаковые… Забрать, что осталось после ужина?
— Я еще не ужинала.
— Разве отец не притащил тебе поднос?
— Нет.
Роджер ухмыльнулся.
— Твоя мать велела ему выполнять обязанности хорошего отца.
— Он не приходил.
— Узнаю своего старика, — сказал Роджер. — Все на свете забывает.
Он спустился вниз, прошел через кухню в заднюю часть дома, где когда-то была маслодельня, а теперь бильярдная комната, остановился у двери, прислушался. Изнутри доносился стук костяных шаров.
Роджер открыл дверь. В полутьме отец играл сам с собою в «снукер». Поднос с ужином для Элисон стоял на сиденье кресла.
— Привет, папа, — сказал Роджер.
— Добрый вечер.
— Зажечь лампу?
— Не надо. Я так просто — катаю шары.
Роджер присел на край стула. Отец ходил вокруг бильярдного стола, ловко укладывая шары в лузы, а со стен, из стеклянных ящиков, на него глядели глаза соколов и сарычей, лис и барсуков, куниц и выдр.
— Не мешают они играть? — спросил Роджер, кивая на все эти чучела.
— Как тебе сказать? Немножко.