- Долго ты был в Москве? - спросила Аврора.
- Все это время, барышня, почитай месяц! запрягли нас, ироды, в работу: мы на себе таскали им всякую всячину, рубили дрова, копали картошку, носили воду и мололи ручными жерновами муку.
- Бонапартовы зато подданные стали! - заметила, злобно плюнув, Ефимовна.
- А про Василия Алексеевича... Перовского... что-нибудь слышал? спросила Аврора.
- Где, матушка барышня, было слышать! Надругался над нами враг, истомил, истиранил, а кого и прямо за ослушание извел. Мне привелось уйти... - Был же ты, Климушка, на Патриарших прудах? спросила Аврора.
- Видел наш дом?
- Посылали нас злодеи в Разумовское и на Пресню, проходили мы и в тех местах; только ни Бронной, ни возле прудов, ни Микитской, ни Арбата как есть уже не нашли... все погорело, все господь прибрал.
Аврора взглянула на Маремьяшу; та утирала слезы.
- А бабушкин дом? - спросила Аврора.
- Все стало пусто, один пепел, - ответил Клим. - Тут мы с ребятами и решили наутек.
- Ушли благополучно?
- Какое! сцапали нас на Орловом лугу эти французы, - ответил Клим, - и стали уже держать взаперти; посылали на работу не иначе как с конвоем. Да и тут нам помог господь. Пошли мы раз, с заступами и ведрами, к графскому чьему-то колодцу; вода там преотличная. Велено было набрать воды и окопать колодезь. Уж больно там намесили грязи, не подойти. Конвойных было четверо, а нас, пленных, с десяток, и все-то мы хворые, голоднешеньки, едва ноги волочим. Солнце село, место было глухое, а французы такие веселые, перед тем где-то, видно, выпили. Мы и сговорились, первый надоумил Корнюшка, - что терпеть? переглянулись у колодца, кинулись разом, да всех как есть французов, с их ружьями, и побросали вглубь; засыпали их тут же землей и ушли огородами в лес, а ночью и далее.
- Живых засыпали? - с ужасом спросила Аврора.
- А то как же? - ответил Клим. - Они талалакали, талалакали по-своему, пока ребята заступами кидали на них землю, а там и стихли... Господь их простил! - заключил Клим, взглянув на небо и набожно крестясь. - И такие все были красивые... а один унтер, должно быть из дворян, нарядный да белолицый такой, в сторонке держался, да все весело что-то напевал.
ХХХIII
Сестры не решились сообщить бабке тяжелую весть о сожжении ее московского дома. Они отправили Клима в Паншино. "Пусть бабушка надеется, что ее дом уцелел, - думали они, - а тем временем как-нибудь ее подготовим". Они день и ночь горячо молились, прося у бога - одна мужу, другая жениху - здоровья и сил для перенесения тяжких испытаний, посланных им провидением. Но живы ли они? об этом они страшились и думать. Раз только Аврора, как бы нечаянно, сказала: "А если Базиля нет более на свете..." Она хотела продолжать и не могла. "О, если это так, - с ужасом досказала она себе, - тогда все кончено... я знаю, что мне тогда остается предпринять..."
Однажды, в праздник, Аврора с Ксенией поехали в соседнее село Иванчиных-Писаревых Чеплыгино, в церковь, во время обедни выслушали полученное здесь, запоздавшее, воззвание святого синода о защите отечества и православной веры от нашествия нового Малекиила, Бонапарта. Старик священник с чувством прочел это воззвание. В нем русский народ побуждался к непримиримой борьбе с галлами, причем Россия уподоблялась богобоязненному и смиренному Давиду, а Наполеон - дерзкому и безбожному Голиафу. "Где же, в сущности, этот избавитель Давид?" - спрашивала себя в слезах Аврора, поглядывая в церкви на понурившихся и молча вздыхавших крестьян, которые на ее глазах так мало принимали к сердцу общее всем горе войны, а напротив, как она узнала, толковали об этой войне, как о чем-то, что, по их мнению, должно было им принести новое и невиданное счастье на земле. "Давид и пастухом был в душе поэт, - мыслила Аврора. - Только возвышенной одаренной благами просвещения природе доступны высокие сознательные порывы любви к родине и отмщения за ее честь. Базиль в плену, быть может, погиб, как гибнут тысячи других, истинных героев. Кто же за них призовет утеснителя к суду? Кто отомстит за их страдания, их гибель и смерть?".
Священник, прочтя воззвание, сказал простую и трогательную проповедь на слова пророка Исаии: "И прииде на тя пагуба, и не увеси", - а после службы, за отсутствием помещиков своего села, подойдя в церкви к плакавшим Авроре и Ксении, пригласил их к себе на чай. С его женой, навещавшей княгиню, они познакомились ранее и охотно пошли в его дом. За чаем разговорились. Священник старался успокоить сестер. Он им передал слух, что Бонапарт, по всей вероятности, вскоре попросит мира, а при этом несомненно произойдет и размен пленных.
- Где же теперь Бонапарт? - спросила Ксения.
- Пагуба придет равно и на него, - ответил священник, - он это чует и, аки лев, ходит взад и вперед по своей клетке. Не дождались грабители выгод... Наше войско цело и у себя дома, а их армия, аки воск пред лицом огня, тает и убывает с каждым днем.
Сестры с жадностью слушали эти радостные слова.
- А сколько горя и убытков! - сказала старуха попадья. - Одни Разумовские да граф Бутурлин, слышно, от пожара понесли убытку по миллиону. Пленных мучат работами, истязают...
- Ну, не всех обижают и теснят, - перебил священник, знаками останавливая жену, - многие спаслись. Зарайский мельник намедни передавал, что князь Дмитрий Голицын, можно сказать, на собственных руках вынес ночью из Москвы больного Соковнина, когда в город уже вступили французы. Негде было достать лошадей; спасавшиеся сначала шли пешком, а у заставы князь прямо поднял себе на плечи друга, истомленного хворобой и ходьбой, да и пронес его пустырем к нашему арьергарду. Много было истинно славных подвигов. Растопчин лично поджег в Воронове свой дом и на его воротах прибил бумагу: "Жгу, чтоб ни единый француз не переступил моего порога".
- Ведь это - сосед нашего дяди Петра, - обратилась Ксения к сестре.
- Так у вас есть дядюшка? - спросил священник.
- Петр Андреевич Крамалин, мы по отцу Крамалины.
- Что же вам пишет дядюшка? От Серпухова ведь вблизи вся наша армия.
- Он часто хворает, - ответила Ксения, - и редко пишет. Последнее письмо писал нам в Паншино.
"Да, - рассуждала Аврора, слушая этот разговор, - из Москвы могли спастись те, кто туда дошел или захвачен там... а Базиль? Остался ли он жив после Бородина? И найдется ли для него, как для Соковнина, спаситель-друг?".
В душе Авроры, несмотря на ее сомнения, теплилась какая-то смутная, ей самой непонятная надежда касательно судьбы жениха. "Он спасен, - думала она, - и я его когда-нибудь, может быть, даже скоро, увижу! Не может погибнуть такая молодая жизнь!". Простясь с священником, сестры собрались обратно домой. Ксения, любуясь погодой и желая развлечь опять загрустившую Аврору, предложила ей пройтись несколько пешком. Попадья проводила их за околицу Чеплыгина. Отсюда до Ярцева было версты четыре, не более. Дорога шла вперемежку, холмами, лесом и полями. Сестры, распустив зонтики, пошли кратчайшим проселком. Сперва их сопровождала коляска. Но чтоб остаться вполне наедине, они, простясь с попадьей и пройдя версты две, велели кучеру ехать вперед, а сами пошли еще прямее, боковою межой. День был превосходный. В прозрачной и светлой синеве неба кучились кудрявые барашки легких, белых облаков. Вороны и галки, лениво каркая, перелетали с одной лесной заросли на другую. Аврора и Ксения, спустясь в лощину и опять поднявшись на косогор, зеленевший всходами молодой ржи, толковали о посланном в Коломну за покупками нарочным, который к ночи должен был привезти давно ожидаемую новую почту. Кругом была полная тишина. В безветренном, теплом и пахучем от соседнего леса воздухе тянулись нити бродячей паутины. Уже виднелась старая ярцевская роща, и слышался лай собак скрытой за рощею деревни. Аврора увидела, что из рощи показалась какая-то девочка, бежавшая в кустах, вдоль опушки.
- Смотри, - сказала она, хватая за руку сестру.
- Ну, что ж, - ответила Ксения, сама вспыхнув от непонятной тревоги, - -девочка... рвала в роще ягоды или грибы, увидела лесника и прячется в кусты.
- Нет, нет, Ксаня! да смотри же вон! - продолжала, остановившись, Аврора. - Она полем, сюда... прямо к нам... неужели не видишь?
- Какая ты, право, смешная, - ответила Ксения, продолжая идти и усиливаясь казаться спокойною, - во всем ты видишь необычное.
- Стой! она машет! - проговорила Аврора. Ксения также остановилась. Девочка, маша руками, действительно бежала от рощи к косогору, по которому шли сестры. Спустясь в ложбинку, где, среди конопляников, был мостик через ручей, она снова показалась на пригорке. Скоро на межнике, между ближних зеленей, послышался бег проворных босых ножек девочки.
- Да это Феня, племянница Ефимовны! - радостно сказала Ксения. Наверное, что-нибудь важное.
Аврора, бледная как мел, молча впивалась глазами в подбегавшую девочку.
- Это ко мне! - не вытерпев, вскрикнула она и, путаясь ногами в платье, бегом бросилась навстречу Фене. "Но почему же именно к ней? - с завистью подумала, идя поспешно за нею, Ксения, Неужели ей, счастливице, удастся ранее меня? Нет, какая же я завистница! Бог с ней...".
- Дьякон, дьякон! - радостно крикнула Аврора подходившей и растерянно на нее смотревшей сестре.
- Какой дьякон? - спросила, запыхавшись, Ксения.
- Из Москвы бежал... вдвоем, вдвоем! - как безумная кричала Аврора, то обнимая сестру, то тормоша и целуя растрепанную, покрасневшую от бега Феню.
- Где дьякон и с кем бежал? - спросила, едва помня себя, Ксения.
- У нас в Ярцеве! - ответила, ломая руки, смеясь и плача, Аврора. - Его подвезли с поля мужики; Ефимовна первая догадалась к нам Феню... а тот еще в городе...
- Да кто в городе, кто? - обратилась Ксения к девочке.
- Барин.
- Какой?
- Не знаю...
XXXIV
Сестры без памяти бросились домой, миновали рощу, деревню и, едва переводя дыхание, прошли черным ходом в дом.