Но вот владелец яхты взглянул на часы и пригласил Герроу и Ранге пройти в каюту для неприятной в условиях морской прогулки, но, увы неизбежной деловой беседы. Гости понимающе закивали и, не ожидая повторного приглашения, двинулись вслед за хозяином.
Каюта Гарри Гюпона-младшего напоминала своеобразный магазин неразборчивого антиквара. Потемневшие от времени и вдвойне прекрасные полотна старинных голландских мастеров соседствовали здесь с ничего не выражающими холстами апостолов абстрактной живописи. Тончайший древний фарфор на полках шкафов уживался рядом с бесформенными обрубками камня — скульптурами все тех же абстракционистов.
Но в значительно большей степени, чем причудливое убранство каюты, ошеломили гостей люди, уже находившиеся в помещении и почтительно раскланявшиеся, едва Гюпон, Герроу и Ранге переступили порог.
Вошедших встретили Джеймс Рэдфорд и Айвор Грэгс. Рэдфорд — многолетний политический и юридический советник семьи Гюпонов, человек неопределенного возраста и какой-то неопределенной внешности, с красным скуластым лицом и льняными, точно выгоревшими на солнце волосами, славился редким талантом и умением, не занимая никакого официального поста, незримо, но уверенно направлять деятельность министров и парламентариев многих стран.
В сравнении с тяжеловесным, малоподвижным, краснолицым Рэдфордом, Айвор Грэгс казался красавцем. На матовом лице, обрамленном длинными, черными, еще без признаков седины волосами, выделялись такие же черные, чуть суженные глаза. Однако и в безупречных манерах, и во вкрадчивом, с легкой хрипотцой голосе Грэгса было что-то, заставлявшее тревожно настораживаться.
И Герроу, и Ранге уже не раз оказывались в сфере деятельности этого джентльмена. Кто- кто, а они-то отлично знали подлинную цену и его изысканным манерам и железной мертвой хватке. У них, разумеется, не было никаких доказательств, но Герроу сильно подозревал, что неожиданный взрыв на его африканских рудниках и падение некоторых таких покладистых к нему правительств произошли не без участия Грэгса и его людей. А Фридрих Ранге прямо был убежден, что таинственное исчезновение важнейших документов из его личного сейфа и загадочная гибель наиболее талантливых инженеров являются делом этих холеных, тонких, но цепких рук Грэгса.
В правлении компании Гюпонов Айвор Грэгс занимал скромную должность начальника отдела экономической информации и выполнял самые деликатные, не терпящие посторонних глаз поручения шефа.
Встреча с Рэдфордом и особенно с Грэгсом не доставила удовольствия Герроу и Ранге. Но гостям не принято обижаться на прихоти хозяина, и поэтому оба они вежливо, хотя и сухо, ответили на поклоны приближенных Гарри Гюпона.
Усадив всех находившихся в каюте вокруг стола, уставленного винными бутылками и коробками сигар, Гарри Гюпон, не вставая с места, дабы не придавать встрече официального тона, с полуулыбкой произнес:
— Господа! Джеймс Рэдфорд имеет некоторые факты, могущие, по нашему убеждению, представить определенный интерес для всех нас. Я полагаю, что нам стоит послушать Рэдфорда.
Присутствующие молчаливо выразили согласие. Рэдфорд, сделав легкий полупоклон, отхлебнул из бокала и начал:
— Господа! Я буду краток, хотя и позволю напомнить некоторые события прошлого. Как вам известно, широкое мирное наступление, начатое коммунистическими лидерами после известного совещания коммунистов в Москве в ноябре 1957 года и двадцать первого съезда русской компартии, привело к неожиданным, и я бы сказал, весьма далеко идущим для всех нас результатам.
Коммунистам удалось резко расширить базу так называемых сторонников мира и политически изолировать многих преданных идее Запада государственных деятелей. Под нажимом сочувствующих коммунистам масс правительствам стран свободного мира пришлось отказаться от многолетней концепции «холодной войны» и от открытой пропаганды превентивной войны против Московского блока.
Это было первой уступкой, первой непростительной ошибкой политиков и деловых людей Запада. Но ошибка эта, вместо того, чтобы образумить нас, оказалась далеко не последней на пути позорной капитуляции свободного мира перед силами мирового коммунизма
Рэдфорд умолк, вновь несколько раз отхлебнул из бокала, приложил салфетку к толстым лоснящимся губам, обвел взглядом настороженно молчавших слушателей и продолжал с большим, чем ранее, жаром:
— Да, мы отступали, отступали по всей линии, по всему фронту борьбы с коммунизмом. Участились визиты деятелей Запада в Москву и в другие страны коммунистического мира и визиты коммунистических лидеров в столицы стран Запада. И каждая такая встреча, каждый визит кончались новыми нашими уступками. Мы вынуждены были пойти и на запрещение ядерного оружия, и на ликвидацию выдвинутых к границам стран Восточного блока военных баз, и на многое другое, что сделало нелепым сам принцип силы в переговорах с Советами.
Слушатели Рэдфорда внешне бесстрастно, но с большим внутренним волнением внимали своему политическому вожаку. Гюпон нервно дымил сигарой, Ранге чаще, чем обычно, прикладывал платок к своей яйцевидной голове, Герроу машинально допивал третий бокал виски. Только один Грэгс сохранял полнейшее хладнокровие.
Рэдфорд, выждав мгновение, продолжал:
— Как вы помните, господа, наши внешнеполитические неудачи сопровождались и усугублялись внутриполитическими трудностями. Под влиянием агитации коммунистов и нараставших хозяйственных успехов русских произошло полевение масс в странах Запада.
Правительства и парламенты наводнены прокоммунистически настроенными элементами. Так оказались под угрозой сама демократия Запада, свободное предпринимательство, все наши идеи, принципы — все, что для нас дорого и священно. Я не преувеличу, если скажу, что со времен Батыя и турок не было для Запада угрозы более реальной, чем ныне! — Рэдфорд даже задохнулся от благородного волнения и почти выкрикнул:
— С этим пора кончать! Да, господа, пора кончать! — повторил он еще более энергично и продолжал чуть спокойнее:
— Иначе будет поздно. В пятьдесят седьмом и даже в пятьдесят девятом году мы только скептически усмехались, когда слышали о планах коммунистических правителей Москвы — максимум за полтора десятилетия догнать Запад в промышленном производстве и уровне жизни. Сейчас, то есть за меньшее время, план этот уже осуществлен. Россия стала крупнейшей промышленной державой мира.
В настоящее время, судя по сообщениям русской печати, которые подтверждаются и всеми нашими источниками, в России в широких масштабах ведутся работы по вводу в эксплуатацию первой термоядерной электростанции.
В борьбе с нами это даст русским оружие, значение которого трудно переоценить. Я уже не говорю о дальнейшем гигантском росте притягательной силы коммунизма в глазах масс во всем мире, особенно в Африке и в Азии.
Вот почему деловые люди нашей страны, объединенные в особый, как вы понимаете, негласный комитет под председательством господина Гюпона, решили войти в контакт с вами — наиболее влиятельными людьми ваших стран для разработки и осуществления широкого плана реванша.
План этот имеет своей целью добиться свержения коммунистических режимов повсюду, где они установлены. Для достижения столь высокой и ответственной цели воистину хороши и приемлемы любые средства. Мы же хотим воспользоваться одним, на наш взгляд, самым верным и безотказным…
Рэдфорд сделал интригующую паузу и продолжал:
— Русские не скрывают, что первая термоядерная электростанция будет пущена в Северной Сибири, в районе города… Как это у них называется… Кру-то-горск, — он по складам с трудом произносил непривычное слово. — Предварительные подсчеты показывают, что ее мощность достигнет миллиарда киловатт. Мы обязаны использовать эту мощь в наших целях, в самый торжественный момент выпустить джина из бутылки, куда упрятали его русские.
Оратор передохнул и заговорил вновь, энергично жестикулируя:
— И тогда грянет гром! Это будет взрыв, равный по силе сотням водородных бомб. Он сметет этот промышленный район, которым так гордятся Советы, он покроет Сибирь радиоактивным пеплом, он отправит в преисподнюю миллионы коммунистов. Это будет удар по России сильнее всех разрушений второй мировой войны. Уже одно это свидетельствует о грандиозности нашего плана. Но, как я говорил, это лишь средство. Мы пойдем дальше.
Сразу же после взрыва наша пропаганда позаботится о том, чтобы убедить население России в неискренности его правительства, которое, говоря о мире, хранит в тайниках ядерные бомбы, а мы докажем это и убедим всех, что катастрофа в Сибири явилась результатом взрыва именно такого тайника, мы воспользуемся замешательством русских и обрушим на них ядерные удары с воздуха, бросим все, что удалось нам сберечь. И эти взрывы также объясним коварством русских…
И тогда, тогда можно не сомневаться, что коммунистические режимы рухнут, в мире вновь восстановится порядок, и в нашей стране придет к власти кабинет во главе с господином Гюпоном, а у вас во главе с вами, господа, со всеми вытекающими отсюда политическими и экономическими последствиями.
Рэдфорд умолк и раскланялся, давая этим понять, что он кончил свою речь. Теперь уже Герроу и Ранге, не скрывая обуревавших их чувств, с надеждой и нетерпением переводили глаза то на хранившего ледяное молчание Гюпона, то на Грэгса, так и не изменившею позы за всю долгую речь Рэдфорда.
Не ожидая приглашения хозяина, Грэгс встал с места. Он отдернул штору, закрывавшую большую настенную карту Советского Союза, и, указывая концом массивной авторучки на отмеченную красным флажком точку, заявил:
— Эффект этой операции и ее значимость особенно важны для успешного осуществления всех пунктов программы, столь блестяще изложенной господином Рэдфордом. Эта программа является подлинным реваншем Запада в исторической битве с мировым коммунизмом. Позволю себе заметить, что успех или неудача этой операции, которую я так и назвал бы «Операция «Реванш», равнозначны для нас победе или поражению. Будущее в наших руках.
Присутствующие в каюте, забыв о своей сдержанности, зааплодировали. Гюпон поднялся с места и провозгласил тост:
— Браво, Грэгс! За успех «Операции «Реванш», господа!
— За успех «Операции «Реванш»! За гибель мирового коммунизма! — дружно подхватили гости Гюпона. Зазвенел хрусталь бокалов.
Больше к «Операции «Реванш» уже не возвращались. Теперь она стала всецело делом рук Грэгса.
Вскоре все участники этого совещания вновь поднялись на палубу.
За все время не было сказано ни одного неблагозвучного слова, но над миром, над далеким районом Советской земли была занесена когтистая рука смерти. Это отлично понимали и пассажиры яхты «Индиана», гости атомного миллиардера Гюпона. Но они считали себя слишком воспитанными людьми, чтобы говорить о столь неприятных вещах.
По океанским просторам плыла белоснежная яхта, на ее палубе под яркими океанскими звездами стояли пять вполне респектабельных мужчин и беседовали на самые респектабельные темы.
Боба Гарриса — одного из двадцати матросов, составлявших экипаж грязного грузового судна «Ахилл», даже в мыслях никто не посмел бы назвать трусом. Во время памятной для всей команды стоянки в Порт-Саиде разве не Боб одним ударом нокаутировал здоровенного янки — главного заводилу целой компании забияк. И разве не от кулаков Боба мячиками отскакивали прихвостни этого янки, вздумавшие вступиться за своего поверженного предводителя.
А разве забыл кто-нибудь, как в Сингапуре, когда загорелся стоявший рядом с «Ахиллом» голландский танкер. Боб первым бросился в огонь и спас чужое судно от взрыва, а потом три дня угощал товарищей на полученные от голландца монеты.
Помнили здесь и о том, как в Индийском океане свалился за борт десятилетний мальчишка — сын случайного пассажира, и снова Боб первым прыгнул в волны, вытащил ребенка.
А в этот рейс в Батуми команда «Ахилла» вдруг перестала узнавать своего любимца. Был Боб высоким, длинноруким, плечистым парнем с широким, как у большинства негров, добродушным лицом, жесткими курчавыми волосами и большими глазами, в которых постоянно поблескивали лукавые искорки. И вдруг сейчас эти искорки погасли, взгляд сделался отчужденным, хмурым, от этого светло-шоколадное в обычное время лицо Боба стало теперь совсем черным, словно смазанным сажей.
Ничего определенного о причине внезапной перемены в своем настроении не мог бы сказать и сам Боб. Он только чувствовал, что с некоторых пор в его сердце закралась непонятная, непривычная ему тревога. Она тянула за душу, словно зубная боль, и не мог избавиться от нее даже ночами, впервые в жизни проводя их без сна, весельчак и крепыш Боб.
Уже третьи сутки был в пути «Ахилл». И третью ночь не спал на своей подвесной койке в кубрике Боб Гаррис.
Отчаявшись во всех своих попытках отогнать от себя грызущее беспокойство, Боб вышел на палубу.