— Вы всегда вваливаетесь, поэтому было бы странно, если бы на этот раз вдруг взяли и не ввалились.
Наконец девушки вышли из подъезда, и Аню было не узнать.
Маршрутка рванула к центру города. Теперь Костя и подавно не сводил глаз со своей новой знакомой.
— Как я вас угадал! — сказал он вдруг. — Я ведь сразу вас именно такой увидел. В том пальто и сапогах…
Пряча руки в рукава, не привыкшая к такому вниманию девушка смущенно потупилась.
Киря служил администратором при шоумене Нагафенове. В миру звали его Кириллом, но на работе к нему обращались не иначе, как Киря, хотя годочков Кире было хорошо за сорок, а то и под пятьдесят.
— На кого я только ни ишачил… — ударялся иногда в воспоминания романтичный Киря. — Было дело, чуть к Софии Михалне… — он указывал наверх и вид делал крайне значительный, — в администраторы не попал. Но не срослось, п-ф-р-р-р-р! Случалось и по морде схлопотать, тоже не без этого, да! А что, все могут начальству под горячую руку попасть, и я попадал. Но не жалуюсь! Не жалуюсь! Грех жаловаться. Я через эту работу таких людей повидал — ба-а-атюшки! Вам и не снилось! Даже, бывало, у меня имя спросят, а кто и в жилетку высморкается. По пьянке, чего ж. Мол, хороший ты мужик, Киря, всегда выслушаешь, поймешь. А я такой. Я всегда, если надо, выслушаю. Потому и при деньгах, чего вам тоже желаю!
Но трезвел Киря и снова становился лощеным лакеем мира гламура — и вчерашние собутыльники ни к нему, ни к его очередному хозяину подхода не имели. Взглянет — как отрежет. Этому годами учиться нужно!
Сегодня вечером Киря терпеливо ждал. Он не мог нарадоваться на Василия Нагафенова — пожалуй, в его карьере это был первый совершенно адекватный представитель российского бомонда. Не совсем без капризов, но всё в рамках допустимого. И особенно спокойным Нагафенов стал после истории двухнедельной давности, вспоминать о которой любил не слишком.
Киря знал, что лежит сейчас Вася в огромной ванне, в казбеках-эверестах пушистой пены, и, щуря на кошачий манер искушенные зеленые глаза, посматривает на горгулий с химерами, прихотливо рассредоточенных по краям мини-бассейна. Вот только вместо опасных острых рогов и клыков у мраморных чудовищ мирные скругленные крючки для полотенец. Помнил Киря и то, что через полтора часа назначен у Нагафенова эфир «на натуре», а у них с главным руководством канала-заказчика вопросы улажены еще не все, и что хорошо бы это все ж уладить пораньше.
Нагафенов жил в роскошной двухуровневой квартире с множеством комнат и видом на Москву-реку. И если центр столицы в тихую безветренную погоду задыхался от чудовищного смога, то место, где стоял его дом, было самым чистым в городе, озелененным и облагороженным.
В журнале «Форбс» Василий назывался одним из самых завидных женихов мира, а квартиру его дотошные журналисты оценивали в семнадцать миллионов долларов, и это по самым-самым скромным подсчетам.
Однако сам Нагафенов был достаточно умен и самоироничен, чтобы принимать хвалу и клевету равнодушно. Он называл себя «селебрити»[5] и при каждом удобном случае открыто потешался над такими же, как он, «мегазвездами». Особенно часто его мишенями становились Муся Кошак и Стеша Животчинский. За это Муся и Стеша люто его ненавидели, а оттого на тусовках старались расцеловаться с ним как можно более задушевно, чтобы папарацци не подловили компрометирующий кадр, а желтые репортеры не растрезвонили по всем таблоидам, будто Муся и Стеша обижаются на Васю из-за его правдивой на них сатиры. Сокрытие истинных чувств к Нагафенову стало для Кошак и Животчинского навязчивой идеей. Иногда им снились кошмары, будто шоумен забирается им на плечи, обвиваясь, как змий-искуситель, и начинает перечислять всех, по головам кого они пришли к своей всенародной славе, а они при этом стоят посреди огромной многолюдной площади и обязаны улыбаться в ответ на его слова. Улыбаться во что бы то ни стало, хотя в них уже летели гнилые помидоры и тухлые яйца, а крики «Жулье проклятое!» стояли в ушах. И все потому, что однажды Нагафенов поступил подобным образом в реальности.
— А вот и мы, — сказал тогда он со сцены, обнимаясь с ведущими представление Кошак и Животчинским, — вот и мы, выкидыши этого циничного-циничного-циничного-циничного мира гламура! Муся, ты можешь скрыться за женственной спиной Животчинского, когда нас начнут забрасывать пищевыми отходами, ведь он все равно убежит со сцены — вот с ним и смоетесь. Свою спину, увы, не предлагаю: как настоящий мужчина, я приму весь огонь на себя!
А зрители покатывались со смеху, раз и навсегда зачислив Нагафенова в народные любимчики. Да хоть бы даже он спорол чушь, хоть бы облил кого-нибудь принародно содержимым своего бокала — всё, всё прощалось Василию. Ему даже советовали пойти в большую политику.
— Как он режет правду-матку! — восхищался легион его поклонниц. — Видел, как Животчинский надувал силиконовые губки? Ах, Нагафенов — это что-то! Лапочка! Настоящий мужик, не то что все эти гомики и тети-лошади!
Первым делом, увидев покинувшего ванную комнату Нагафенова, Киря поздравил того с легким паром.
— А… добрый вечер, Кирилл Николаич! Рад видеть! Весь в трудах…
— Аки пчела! — поддакнул Киря. — Нам бы с вами поторопиться, Василий Александрович. Там с Никитиным вышла небольшая несрастуха по документам, надо бы в офис заехать, чтобы вы свою подпись поставили.
— Гм, а что же не привезли сюда? Я бы тут подписал, не вопрос, — Нагафенов спокойно снял с бедер полотенце и так, будто был одет и даже при параде, отправился к гардеробной, а рядом семенил администратор, объясняя, почему нельзя было привезти бумаги на дом.
— Ну надо ж, какие недоверчивые! — рассмеялся Василий, выслушав его, и стал неторопливо, методично выбирать себе белье и одежду для выхода.
— Но зато чертовски, даже дьявольски выгодный контракт, Василий Александрович! — вскричал Киря и пофыркал носом, развеселившись собственным каламбуром: все-таки речь шла о Дне, вернее, ночи Всех Святых. — А работы-то, на самом деле, с гулькин нос всего — тьфу, а не работа, Василий Александрович!
— Ну понятно, понятно. Не хотят расслабляться, доверяй, но проверяй, а то вдруг «царь-то — не настоящий»! Похитили Нагафенова, подменили — и давай от его имени автографы раздавать.
Нагафенов сел к зеркалу, включил над ним яркий осветитель и принялся гримироваться. Киря демонстративно постучал по столу и поплевал через левое плечо:
— Что вы такое говорите, Василий Александрович! Нам тогда переполоха за глаза хватило! Думал, с инфарктом свалюсь! Вот, предлагаю вам обратиться в хорошее охранное агентство. А вы меня не слушаете совсем! А ведь там ребята — всем ребятам ребята. Даже ваша любимая Кошак и та…
— Кошак там себе не столько телохранителей, сколько трахальщиков подбирает, не сказать еще грубей, — ухмыльнулся Нагафенов, подмазывая глаза темными тенями и становясь похожим на стильного упыря из голливудского блокбастера. — Кому она нужна, — (Одним движением провел черной помадой по нижней, потом по верхней губе и, сжав их, слегка пожевал, размазывая краску.) — как не за деньги?
Киря услужливо хихикнул. Ему было все равно — к Мусе он был совершенно равнодушен. Но поскольку хозяин ее не любит, всегда следует делать вид, будто разделяешь его антипатию.
— Ох, но как же все-таки мы тогда испереживались, Василий Александрович! Ну как так: мобила не отвечает, вас три часа нет, съемки вот-вот начнутся… И при том я-то знаю, какой вы ответственный и пунктуальный чело…
— Ну хорошо, Кирилл Николаич, хорошо, — поморщился шоумен. — Если считаете нужным — наймите бога ради двоих вышибал пообезьянистей. Хотя это всё, конечно же, баловство и излишества.
Киря вздохнул не без облегчения. Все-таки здорово, что Нагафенов — знаменитость разумная и не упрямая. А то ведь попадаются такие, что хоть кол им на голове теши.
— Не опаздываем?
— Нет, в самый раз. Съемочная группа уже готова, будут на месте. Ах, да, постойте! Давайте лучше вот это наденем, Василий Александрович?
— Фрак?
— Ну да, фрак! Вот, давайте-ка приложим. Ну, видите?
— Хм… Ну да, я и не подумал. Действительно в тему. Да вы прирожденный имиджмейкер, Кирилл Николаич!
— Опыт, опыт, не более того. Многолетний опыт. А накидку мы вам в студии подберем, гримеры уже в курсе, озадачили костюмеров, те ищут.
Напоследок Нагафенов оглядел себя во весь рост, остался доволен и щелкнул пальцами:
— Вперед!
Киря остановил взгляд на серебряном когте, словно тот был маятником гипнотизера. Так они и сели в машину — замолчавший администратор и самодовольный шоумен.
Автомобиль помчал их в сторону Останкино.
«Власть Дуэ — это не есть власть звероподобных демонов. Место Дуэ не под землей. Дуэ не пылает озерами раскаленного вещества и не пытает грешников огнем. Дуэ — это вечное хождение с челобитными, когда чиновники пересылают просителя друг к другу в бесконечные очереди таких же неприкаянных под дверями; и не будет от того хождения ни толку, ни радости. Так запасись терпением — и это все, что в твоей власти при входе в чертоги Дуэ, смертный!»
Снег шелестел и шелестел, а слова оставались, принесенные им, словно сухие лепестки умерших цветов. И лишь спустя вечность путники вспомнили о том, кто они есть на самом деле. Смогли видеть. Смогли чувствовать. Узнали друг друга.
Айнор молча, сосредоточенно продолжал приготовления к бою. Владел он не одним только мечом. К голеням его ремнями пристегивались ножны с кинжалами, в подсумке лежало с десяток метательных дротиков; наконец, даже щит в умелых руках телохранителя становился не только средством обороны, но и грозным оружием нападения.
Вальбрас похлопывал беспокойного коня по шее и натягивал узду. Здесь было ничуть не страшнее, чем в любой гробнице, какую когда-либо приходилось вскрывать ему или его подельникам. Одно отличие — много фиолетового тумана. И снег. Просто снег, неважно, что в Целении в разгаре теплая весна. Снег и туман здесь явления постоянные.
Ольсар на всякий случай извлек саблю из ножен и встал в оборонительную позу рядом с каретой, где скрывался доктор Лорс.
Даже у малыша-Митсара оказалось что-то вроде пращи, из которой он мог бы метать камни и дротики. Да и остальные комедианты были вооружены кто чем — от простой дубинки до мясницкого топора. А чудачка-Зелида и подавно встала в повозке во весь рост, опираясь на крестьянскую косу. Вид ее нельзя было назвать иначе как зловещим.
— Чего нам нужно ожидать? — спросил Ольсар Айнора.
— Чего угодно, — ответил тот, впрочем — невозмутимо. — Я здесь впервые, как и вы. Обелиск, по слухам, постоянно изменяет сам себя, целиком — от земли до небес.
— То есть, куда идти и что делать, никто из нас не знает? — ахнув, подытожил подслушивавший доктор.