Между тем наверху пробухали в тупичок до самой фанерной двери Зинины башмаки, а следом простучали каблучки красивой, и приятный баритон проговорил с чуть насмешливой укоризной:
— Вам бы его, девочки, снять вовсе и обычный крючок навесить, из гвоздя. Или хотя бы второй ключ заказать, пусть у нас висит.
Красивая неразборчиво пошутила, а Зина добавила что-то про чай с вопросительной интонацией.
— Запах аж к нам шибает, — одобрительно сказал баритон, — и сил нет, как хочется, но не могу. Зашиваемся. А вы как — хотя бы до «фэ» дошли? Сегодня к нам и на «у» и на «фэ» подвалить могут, не подведете?
— До «я» дошли! — отчетливо сказала красивая. — Мичман Ящиц из Отдельного Парусного — он сейчас мастер на «Кибероптике». Это последний, больше нет.
— Ну? — обрадовался баритон. — Вот молодчики! Так я минут через пять подошлю, ладно? Вызволю вас — и подошлю…
Один за другим чмокнули, врастая в косяк, запоры.
Простучали обратно Зинины башмаки и каблучки красивой.
И только теперь я обнаружил, что мое колено возле фляги перестало предательски подрагивать — Хельга, сидя на корточках и наклонившись вперед, упиралась мне руками в плечи, и мы стояли, образуя что-то вроде арки.
— Давай, — шепнула она. — У меня руки устали.
— Секунду.
Я снял левую руку с ее бедра и посмотрел на часы. Было тринадцать двадцать пять — без пяти минут время явки. Еще не поздно сдаться: плюс-минус пятнадцать минут…
— Теперь давай.
Спустя две минуты мы преодолели оставшиеся полтора метра до фанерной двери. За нею оказался такой же тупичок, но с единственной дверью напротив — пластиковой… Слева и справа тоже угадывались дверные проемы увы, заложенные кирпичом и заштукатуренные.
Мы протиснулись в тупичок (тоже захламленный, хотя и не так сильно), притворили фанерную дверь и полезли дальше. Неплотно прилегающая пластиковая пропускала свет, шумы и специфические запахи с преобладанием хлорки. Я выругался. Про себя, конечно, не вслух. Последней преградой оказались два помойных ведра и швабра, прислоненная к косяку. Ведра были влажные, тряпка на швабре тоже.
— Что там? — спросил я, бесшумно убирая швабру. Я уже знал, что там.
— Сортир, потом умывальник, потом коридор.
— Сортир, насколько я помню, мужской.
— Конечно.
— Значит, я первый: посмотрю, нет ли кого.
— Есть. И не скоро выйдет… — Хельга улыбнулась и стала развязывать шаль.
— И кабинки открытые… — сказал я.
— В умывальнике тоже, — сообщила Хельга. — Много. Человек десять-двадцать.
— Да, конечно. В штабе уже полно резервистов, почти все курящие… Глупо. Я-то думал: действительно черный ход. Куда ты меня завела?
Хельга наконец развязала шаль и, тряхнув головой, рассыпала волосы по плечам, а шаль, скомкав, протянула мне:
— Держи. Или сунь в карман.
— Может быть, не стоит? — спросил я, начиная понимать ее замысел. Зачем тебе?
— Без меня ты не пройдешь мимо вахты.
— Мимо вахты я уже и с тобой не пройду. Поздно.
— Посмотрим! — И она нетерпеливо затолкала шаль в нагрудный карман моей безворотки (пуховик я отдал в гардероб).
В кармане уместилась только половина шали. Другая половина — с единственной вышитой розой — торчала наружу. Потом Хельга деловито взлохматила на темени свое червонное золото, распустила поясок и расстегнула пуговицы плаща — все, кроме верхней.
— Вперед, капитан! — приказала она, беря меня под руку и подставляя губы для поцелуя.
Я толкнул дверь левой рукой — и мы, продолжая целоваться, синхронно шагнули через ведра, уронив одно. Слева громко икнули и сказали: «О-го!» Мы тотчас отпрянули друг от дружки и ускорили шаг.
Прокуренный умывальник встретил нас одобрительным гоготом и следом за нами высыпал в коридор. Мы быстро шли, почти бежали по длинному коридору к выходу, держась за руки. Сзади неслись восторженные комментарии (кажется, я покраснел). Хельга на бегу выдернула из моего кармана шаль и сунула ее мне в руку, а метров за семь до вахты споткнулась и чуть не упала. Я успел ее подхватить.
Она висела на мне, поджав ноги и обняв меня за шею. Так и я понес ее дальше, снова целуя (не без удовольствия, почти всерьез и даже увлекаясь), но перед вахтой непроизвольно замедлил шаги. Дежурный офицер с любопытством наблюдал за нами из своего окошечка, а потом встал и распахнул дверь дежурки. Просто для того, чтобы лучше видеть? Тогда зачем у него расстегнута кобура с «першем»? Ну вот, уже взялся за рукоятку и кашляет.
Да. С ним этот фокус не пройдет. Вот если бы я был один…
Я остановился. Я же не знал, что у Хельги был не единственный фокус в запасе! О таких вещах надо предупреждать.
Она вдруг оторвалась от меня, забилась, выгнулась, локтем уперлась мне в грудь, закатила пощечину и крикнула:
— Пусти!
Я подчинился. Мне стало ясно, что она передумала, и что ей стыдно.
Хельга стояла передо мной, торопливо завязывая поясок, лицо ее пылало ненавистью и презрением.
— Дурак! — сказала она громко. — И целоваться не умеешь!
Повернулась и побежала прочь, к выходу.
Дежурный офицер захохотал.
Я слепо оглянулся на него, пытаясь запомнить лицо. Сейчас-то он на службе, и кобура расстегнута, но если его скоро сменят, а я еще буду здесь…
Из дальнего конца коридора уже подвалили недокурившие и накурившиеся зрители первого акта: перебивая друг друга, они взахлеб излагали его содержание дежурному офицеру… Я молча мял в руке Хельгину шаль, выслушивал различные версии происшедшего и медленно свирепел.
— Ну чего стал-мандал? — крикнули сзади. — Она же там без платочка! Замерзнет!
Сжав кулаки, я стал поворачиваться. Этот-то не на службе…
— Лоп-пух… — выговорил дежурный офицер (он уже заикался от хохота). — Дыг… Догоняй!