Берендя шел, как палка, подгибал коленки, смотрел своими лучистыми глазами твердо и непреклонно перед собой, спокойно, равномерно все гладил свою бородку, и только похолодевшие пальцы его рук нервно дрожали да сильнее разлилась мертвенная желтизна от глаз к щекам.
Некоторое время оба шли молча.
- Восьмой класс... - проговорил Корнев.
С лица Беренди слетело все вдохновенье. Это был опять прежний испуганный, растерявшийся Берендя.
- Врешь?! - замирая, спросил он.
- Да вот...
Корнев лениво остановился и мотнул на подходившего Карташева. Карташев начал было нехотя, но злоба дня захватила, и приятели горячо и возбужденно заговорили на жгучую тему.
Они незаметно вошли в отворенную калитку карташевского дома и через двор прошли прямо на террасу.
- Может, все это еще только слух, - сказал Корнев, отгоняя неприятные мысли.
В сумерках мелодично раздавалась игра Наташи. Корнев сделал жест, и все трое на цыпочках пошли по террасе, чтоб не услышала Наташа. Они тихо уселись на ступеньках и молча слушали. Наташа импровизировала, по обыкновению. Ее импровизацию особенно любил Корнев и называл ее в шутку Шубертом. Мягкие, нежные, тоскующие звуки лились непрерывно, незаметно охватывали и уносили.
Вечер, сменивший жаркий день, пока точно не решался еще вступить в свои права. Было пыльно и душно. Но в небе уже лила свой обманчивый прозрачный свет задумчивая луна. В неподвижном воздухе застыли утомленные в безмолвном ожидании ночной свежести деревья. Только наметились бледные тени; скоро сгустятся они и темными полосами рельефнее отсветят яркость луны. В воздухе, в саду было пусто, и только нежная музыка наполняла эту пустоту какой-то непередаваемой прелестью. Звуки, как волны, мягко и сильно уносили в мир грез, и дума вольная купалась в просторе летнего вечера.
Наташа кончила и, рассеянно пригнувшись к роялю, задумчиво засмотрелась в окно. Аплодисменты слушателей с террасы вывели ее из задумчивости. Она встала, вышла на террасу, весело поздоровалась и заявила:
- А мамы и Зины нет дома.
- Это, конечно, очень грустно, - пренебрежительно ответил Корнев, - но так и быть, могут подольше на этот раз не являться.
- Ну, пожалуйста, - махнула рукой Наташа и, присев на ступеньки, заглядывая в небо и в сад, сказала: - Скоро потянет прохладой.
- А пока положительно дышать нечем, - ответил Корнев, присаживаясь около нее.
Сели Берендя и Карташев. Карташев крикнул:
- Таня!
В лунном освещении в окне показалась Таня.
- Мы чаю хотим.
Таня ушла, а они все четверо продолжали все тот же разговор, тихий, неспешный. Наташа отстаивала мать и все старалась придумать что-нибудь такое, чтобы и мать оправдать и признать правильным постановку брата и его товарищей.
- Оставьте, - пренебрежительно говорил Корнев, - все это одно бесплодное толчение воды выходит: и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Это ведет только к отупению. Ставьте прямо вопрос: где правда?
- Правда, конечно, у вас.
- Ну, так в чем же дело?
- Сразу нельзя.
- Почему нельзя?
- Ничего сразу не делается.
- Значит, сложить руки и ждать? - спросил Карташев.
- Жди! - ответила Наташа.
- Ну, так я лучше себе голову об стену разобью.
- Какой же толк из этого?
- А какой толк сидеть сложа руки? У меня две жизни? Я не могу и не хочу ждать.
- Все равно не разобьешь же себе голову: будешь ждать.
- Ну, так еще хуже будет: другие разобьют.
- Никто не разобьет, - махнула рукой Наташа. - Так и проживешь.
- Я, собственно, не понимаю, что вы хотите сказать? - вмешался Корнев.
- Хочу сказать, что жизнь идет, как идет, и ничего переменить нельзя.
- Но, однако же, мы видим, что меняют.
- Меняют, да не у нас.
- Что ж, мы из другого теста сделаны?
- А вот и из другого.
- Ну, оставьте, - досадливо проговорил Корнев. - Пусть какая-нибудь отупелая скотина или там из разных подлых расчетов доказывают, что там хотят, но не давайте себя, по крайней мере, вводить в обман.
- Не знаю... - начала Наташа, но оборвалась и замолчала.
Берендя слушал, смотрел на разговаривавших и теперь, когда все замолчали, поматывал головой, собираясь что-то сказать.
- Ну, да довольно об этом, - предупредил, не заметив его намерения, Корнев, - дураков не убавишь в России, а на умных тоску наведешь. Манечка, сюда! - хлопнул он рукой по террасе подходившей Мане.
Маня посмотрела, подумала, села возле Корнева и сказала:
- А мама не позволяет называть меня Манечкой.
- Пустяки, - авторитетно произнес Корнев. - Манечка вы - и все тут.
- Ну, хорошо, спросим у мамы.