На базу мы вернулись ровно через двенадцать дней. Чистку я провел меньше чем за неделю, и шеф этим обстоятельством был очень доволен. Вообще, мы ладили с ним довольно неплохо, если сравнивать с самым первым заданием. У нас было много общего. В частности, мы оба не любили, когда гибли ребята Чистки.
Шеф выслушал мой доклад с улыбкой. Только когда я сообщил о потерях, он немного нахмурился. Четыре солдата – это было немного, учитывая, что в чистке участвовал взвод одних новобранцев. Но четыре человека – это было и немало. На подготовку солдат Конфедерация тратила огромные деньги, и члены Совета бывали очень недовольны, когда эти солдаты гибли на первой же чистке. Но потери неизбежны в любом сражении. И это понимали даже члены Совета. Шеф так и сказал:
– Потери… они неизбежны… Ты, Селий, лучший в Чистке, но и ты не можешь обойтись без потерь. А за звездолет спасибо. Думаю, Совет выделит какую-то часть его стоимости для твоего поощрения.
Под какой-то частью подразумевать можно было не больше трех сотенных, в то время как звездолет стоил не менее трех миллиардов. Но я, как всегда, промолчал, не желая показаться скупым занудой.
– Прилетел Терри со своими, – произнес полковник, видя, что я молчу. – Но для обработки материала и выдачи заключения им нужно время. И я думаю, что два дня свободных у тебя еще есть. Как раз догуляешь отпуск и приведешь в чувство своих ребят. Некоторые из них уже здесь – в неприглядном виде. Да, едва не забыл!!! – Шеф порылся у себя в столе и достал помятый конверт. – Тебя тут с самого твоего отлета письмо дожидается. Пахнет духами. – Шеф расплылся в улыбке. – Догадываюсь от кого, но молчу.
Я тоже догадывался, поэтому быстро взял конверт и взглянул на штамп. Там стояло двадцатое число! Письмо пылилось в ящике стола уже более десяти дней! Я вскрыл конверт и, не попрощавшись с шефом, вышел из его кабинета.
Письмо и в самом деле было от нее, от Каты. И его сплошь покрывали ее поцелуи, которые отразились на бумаге в виде красной помады. В нетерпении я вошел в свою комнату и, упав на кровать, стал читать вслух. И мне казалось, что сама Ката говорит со мной.
– "Дорогой мой Ежонок… – Мое сердце затрепетало, когда я прочитал эти строки. Катарина всегда звала меня Ежонком за мою короткую торчащую прическу и выпирающую из подбородка неуемную колючую щетину. – Дорогой мой Ежонок, – вновь прочитал я и, тяжело вздохнув, продолжил: – Ты не представляешь, как я по тебе скучаю. Иногда вою по ночам оттого, что не могу зарыться тебе под мышку и уснуть там. Каждую ночь я обнимаю подушку, и каждый раз ты мне снишься. Такой хмурый, как обычно, и чрезвычайно серьезный. И как мне тяжело просыпаться после этих снов. Извини, что не предупредила тебя об отъезде. Он случился для меня так же неожиданно, как, наверное, и для тебя. Отец сделал все очень быстро… После того как ты в очередной раз сломал кости двум его "сундукам", он сильно рассердился. Он попробовал надавить на городской Совет и даже на Совет Конфедерации, но оказалось, что тобой очень дорожат в вашей Чистке. Отцу так и сказали, что повод слишком незначителен, чтобы привлекать тебя к ответственности. И тогда он просто обезумел. За два дня отец распродал все свое имущество и записался колонистом на Tecepy…"
Тесеру!!! Я подпрыгнул на кровати. Значит, Ката теперь на Тесере – или на "ЗА" системы СТ. 12.17, как она звучит на официальном языке Чистки. Это совсем рядом, всего восемь дней полета! Два года назад я проводил на этой планете небольшую чистку. Тесера!.. Да, эта планета годилась для отца Каты. С его-то размахом и деньгами. Не удивительно будет, если в следующем году он станет там губернатором. Тесера одна из облюбованных колонистами планет. Природа там девственная и после чистки совсем не опасная. Отбросив в сторону все мысли, я вновь взялся за письмо.
"Он увез меня с собой насильно и вновь приставил двух "сундуков". Отец по-прежнему считает меня маленькой взбалмошной девчонкой. Смешно, ведь мне уже двадцать один! Но я убегу от него, вот увидишь, убегу. Только нужно дождаться транспортного звездолета. Ну мне пора, в дверь стучат "сундуки". Не помню, какое сейчас число. На этой планете время идет очень медленно. И я запуталась. До встречи, любимый, мой самый смелый и колючий Ежонок! Крепко целую и кусаю тебя, угрюмушка!!! И плачу… И скучаю…"
Я закрыл письмо и уставился в потолок. Голова кружилась, словно от изрядной порции спиртного, а в мозгу одна за другой крутились шальные мысли. Хотелось бросить все, сесть на ближайший транспортный звездолет и улететь на Тесеру. Возможно, кто-нибудь посчитает меня излишне сентиментальным, но я готов был жениться на Катарине хоть сию минуту. Но… Контракт с Чисткой не позволял мне этого. Мы могли иметь семью только после выхода на пенсию. А до этого мне оставалось еще десять долгих лет. И я совсем не был уверен, что Ката станет столько ждать. В любом случае мне ничего другого не оставалось.
Стук в дверь прозвучал для меня словно зов из другого измерения. Возвращение из мира иллюзий было неприятным и тягостным. Я оторвал свой взгляд от потолка, где мое воображение создало образ Каты, сел и быстро сунул письмо во внутренний карман. Но идти открывать дверь мне по-прежнему не хотелось. Там не было Каты, и, значит, там была лишь одна пустота.
Стук в дверь повторился с раздражающей настойчивостью. Я поморщился и встал, недовольный тем, что меня вынуждают делать что-то против своей воли. И уж тому, кто находился за дверью, не стоило быть таким упрямым. Я собирался выплеснуть на него все свое мерзостное настроение. Мерзостное оттого, что Каты нет рядом и что нельзя вколоть себе какой-нибудь откидной наркотик, чтобы забыться на десять долгих лет. До того самого момента, когда в моей жизни уже не будет места ни Чистке, ни одиночеству. Я всем сердцем жаждал этого… и боялся. Все же Чистка была частью меня самого… Даже нет, больше. Не знаю, как лучше это объяснить… Наверное, так чувствуют себя сиамский близнецы. Им неприятно быть вместе и страшно разделяться. Так и я с Чисткой. Нас объединяет одна общая субстанция. Такая липкая, красная и неприятно пахнущая, как кровь. Мы нераздельны – не в физическом, а в духовном смысле. И я не сомневался, что после выхода на пенсию мой разум не сможет принять дарованную ему свободу. И Чистка будет преследовать меня до конца дней.
За дверью оказался лейтенант Волат – пьяный настолько, насколько вообще может быть пьяным человек, чтобы суметь еще устоять на ногах. На такого выплесни хоть какое дурное настроение, а он и не почувствует. Поэтому я промолчал, когда Волат, держась за стену, ввалился в мою комнату. Он как-то непонятно улыбнулся из-под сощуренных глаз и, пройдя к моей кровати, стремительно сел на нее, словно ему в один миг отрубили ноги.
– Ты пойми меня, – несвязно пробормотал лейтенант, – она обозвала нас мясниками… Эта потаскушка… Представляешь, начиталась грязных газетенок, которые вдруг набросились на Чистку… А ведь почему набросились-то? Сами хотят дергать за веревочки, вот и плюют во все стороны, авось куда попадут… А эта дура… меня… да мясником, представляешь? А газетенка-то самая распаршивенькая… Я даже и не слышал о ней раньше. Как ее?.. "Наш крест" – во! Ты пойми меня, я к ней со всей душой, а она обозвала нас мясниками… Эта потаскушка… Представляешь, какой-то грязной газетенки начиталась и нас мясниками… А газетенка-то самая распаршивенькая… Как ее?.. "Наш крест" – во! Волат поднял вверх указательный палец. Я посмотрел на этот непонятно что обозначающий знак, а затем вновь перевел взгляд на лейтенанта. Он уже собирался на следующий круг. Нужно было срочно что-нибудь сказать.
– Кто она-то? – задал я первый пришедший мне на ум вопрос.
Волат посмотрел на меня неосмысленным взглядом.
Мне даже показалось, что он до сих пор и не понял, с кем разговаривает. Секунд пять Волат помолчал, а затем вновь вернулся к прерванному месту.
– Ты пойми меня, – автоматически промямлил он, заходя на третий круг, – она обозвала нас…
– Пьяницами, – ляпнул я, начиная терять терпение.
Волат замолчал, и на его лбу образовалась дополнительная пара глубоких складок – результат напряженной работы мысли.
– Разве? – спросил он, запутавшись.
– Да, – подтвердил я, довольный тем, что лейтенант свернул с наезженной колеи. Но оказалось, радоваться было еще рано.
– Пьяницами… – буркнул Волат, отрыгнув на меня смрадом спиртного и смешанного с ним чего-то перченого. – Пьяницами… Эта потаскушка… Представляешь, начиталась какой-то грязной газетенки и нас… пьяницами. А я-то и не пью совсем. А газетенка-то самая паршивенькая… "Наш крест"…
– Во! – закончил я за лейтенанта, не забыв поднять вверх указательный палец. – Сверни с колеи, водила-мудила!
Пошатываясь из стороны в сторону, Волат несколько секунд тупо смотрел на мой палец, а затем вновь громогласно отрыгнул на меня отходы своего уставшего желудка.
– Потаскуха! – грозно подвел он итог. – Твоя-то, Селий, совсем не такая.
Я сразу воспрял духом, когда Волат заговорил со мной более или менее осмысленной речью.
– Твоя не такая, – вновь повторил Волат. – И пьяницей тебя никогда не назовет. Вон, даже записку передала…
– Что?! – проревел я, схватив лейтенанта за отворот обмундирования. – Ты видел Катарину?! Когда?!
Какими-то плохо скоординированными движениями Волат начал рыться в своих карманах. Его пьяный разум не услышал моих вопросов. Вероятно, лейтенант даже не сознавал того, что висел в моей крепкой хватке. Он просто рылся в своих карманах, пытаясь найти нечто для него трудно находимое. А в моей душе все рос страх, что он не найдет, не достанет из какого-то из своих многочисленных карманов… И против воли мои руки все крепче сжимали отворот обмундирования лейтенанта. До дрожи в пальцах, до скрежета в стиснутых зубах.
Наконец Волат достал смятый в кулаке лист бумаги и победно протянул его мне. Отпустив лейтенанта, я схватил записку. Волат рухнул на кровать и почти тотчас уснул. Видно, его подсознание не позволяло ему сделать этого раньше – до выполнения важной миссии.
В записке было всего несколько слов. Я прочитал их залпом, словно осушил стакан водки. Даже голова закружилась.
– "Я сбежала, Ежонок, сбежала!!! Жду тебя на нашем месте. Записку передаю с лейтенантом Волатом. Он очень пьян, но заверил меня, что записку передаст. Потому что, как он сказал, я отличная девчонка, а не та его потаскушка, которая начиталась грязной газетенки и прочее… Жду тебя, Селий, спеши…
Твоя Ката".
Я смотрел на записку и не верил в свое счастье. И только мои губы непрерывно повторяли:
– Она сбежала ко мне. Бросила отца, его деньги и сбежала ко мне.
Забыв о спящем Волате, я бросился вон из своей комнаты, к КПП, в город, к Катарине! У меня еще было два дня. Целых два дня! Это так много и так мало!.. И нужно спешить! Ни о чем другом я просто не мог уже думать. Я бежал, и в голове у меня билась одна-единственная мысль: "Она вернулась – ко мне, ради меня!!!"